Протоиерей Георгий Ореханов - Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы

• Название: Лев Толстой. «Пророк без чести»: хроника катастрофы
• Автор: Протоиерей Георгий Ореханов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-91802-7

«И снова Лев Толстой и его конфликт с Церковью, сколько можно?!» – скажет читатель, вяло листая книгу, – и будет не прав. Есть конфликты в истории, к которым человечество возвращается время от времени – не потому, что открылись новые факты, а потому что на новом витке жизни старый конфликт неожиданно наполняется иным содержанием и требует иного толкования и иного анализа. Меняется общество, ломаются традиционные представления – не говоря уже о взглядах отдельного человека. И сейчас, когда Церковь стала занимать заметное место в общественной жизни и в сознании многих людей, вопрос: за что же ее так невзлюбил великий русский классик, невзлюбил настолько, что, забросив творчество, встал один на один в борьбе с нею – требует ответа на уровне нашего сегодняшнего понимания. Ответа не однолинейного, как в компьютерной игре: кто был прав, кто победил в этой борьбе – а сложного, обращенного в многослойную культуру прошлого и дающего сегодня почву для личного выбора.

Поэтому тема «Толстой и Церковь» вернулась в нашу литературу. Новая книга проректора Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета протоиерея Георгия Ореханова безусловно привлечет внимание тех, кому небезразличны пути как общественного, так и личного духовного возрастания.

---

Будучи православным священнослужителем, А. М. Иванцов-Платонов тем не менее вызвался содействовать изданию в России не прошедших цензуру работ Л. Н. Толстого. В письме к писателю от 25 июня 1885 г. он полагал, что «Исповедь» и «Так что же нам делать» можно было бы напечатать в собрании сочинений писателя, сделав из них небольшие исключения. Но что касается трактата «В чем моя вера?», из него необходимо выключить целые главы, притом что «большую и наиболее существенную часть сочинения <…> можно и нужно было бы провести»[121].

Так возникли «Примечания читателя» протоиерея А. Иванцова-Платонова, которые хранятся в Отделе рукописей ГМТ и до сих пор не изданы. В них автор демонстрирует очень глубокое понимание сути расхождений Л. Н. Толстого с Православием. Протоиерей А. Иванцов-Платонов точно почувствовал главную проблему писателя: отсутствие собственного живого духовного опыта, внешний и поэтому поверхностный взгляд на христианскую жизнь, стремление сразу от полного неверия перейти к вере и принять «все частности церковного учения и обряда», «не уяснивши себе их внутреннего и исторического значения, не разобравши внимательно и тех оснований, на которых держалось его прежнее отрицание». Протоиерей А. Иванцов-Платонов совершенно справедливо подчеркивает в связи с критикой православного катехизиса и «Догматического богословия» митрополита Макария, что «рассудочные понятия становятся живым убеждением лишь тогда, когда, не оставаясь заученными понятиями, они перерабатываются в личном жизненном опыте»; при этом бросается в глаза и очень высокая требовательность писателя[122].

Далее, критикуя взгляд Л. Н. Толстого на Церковь как на учреждение, в котором якобы насильно заставляют человека принимать противные его разуму убеждения, автор примечаний подчеркивает, что в Церкви ничего не делается насильно – Символ веры не является внешне обязательным для единения. Символ – «дело всей Церкви», выражение «общего исконного церковного верования», цель которого – объединение своих чад любовью; по сути, эта цель должна пониматься сотериологически; основой Символа является не принуждение, а Предание и любовь. Принципом единения объективно является Любовь Церкви, а субъективно – свободное принятие Символа каждым верующим, основой которого является понимание и доверие[123].

Л. Н. Толстой высоко оценил работу А. Иванцова-Платонова и согласился на все его исключения из текста (см.: 85, 207). Однако даже протоиерей А. Иванцов-Платонов, по-видимому, действительно расположенный помогать Л. Н. Толстому, не мог пройти мимо явных несуразностей в «переводах» и новых интерпретациях Л. Н. Толстым хорошо известных христианских текстов. 22 августа 1885 г. цензор направляет В. Г. Черткову письмо, в котором речь идет о запрещении рассказа «Два старика», а также о новом переводе «Учения 12-ти апостолов» Толстого. Автор письма прекрасно понимает, что перевод явно тенденциозен – Л. Н. Толстой, по своему обыкновению, сознательно искажал текст первоисточника. Протоиерей А. Иванцов-Платонов указывает на самые странные случаи таких искажений: вместо «крестите» – «омывайте», вместо «евхаристия» – «благодарение за еду», вместо «епископы и диаконы» – «надзиратели и служители»[124].

Итак, на почве нового мировоззрения и критики догматической системы митрополита Макария рождается ряд известных философских трактатов писателя, в которых Л. Н. Толстой излагает суть своего представления о религии. Эти произведения складываются как бы некоторую систему. «Исповедь» – история духовного переворота, «Критика догматического богословия» – изложение взглядов Л. Н. Толстого, а точнее, достаточно агрессивная критика православного вероучения, а венчает этот список толстовский новый «перевод» Евангелия.

Следует подчеркнуть, что с точки зрения отношения писателя к Церкви и ее учению все последующие работы Л. Н. Толстого фактически только уточняют те или иные мысли, уже изложенные в его сочинениях. Конечно, это вовсе не означает, что религиозные взгляды писателя не менялись. Я уже говорил, что они претерпевали постоянные изменения – но вовсе не в сути, не в своей антицерковной направленности.

К сожалению, толстовская критика православного догматического богословия несет в себе черты какой-то лично окрашенной мстительности, что мешает отнестись к ней объективно. Характерной ее особенностью является отсутствие продуманной и убедительной аргументации. Постоянно апеллируя к человеческому разуму, логике, опыту, Л. Н. Толстой на самом деле использует не метод научной критики, не научный дискурс, а чисто литературные приемы, оставаясь, по сути, критиком-писателем, критиком-публицистом, а не критиком-философом, не критиком-ученым, что оставляет впечатление несерьезного подхода к вопросу.

Однако характерно, что главный мотив этой критики – соотношение церковной веры и современного научного знания – повторяется во многих произведениях вполне церковных авторов. Можно указать в этой связи, например, на выступление в 1906 г. будущего священника, а тогда еще студента МДА П. Флоренского, который подчеркивал, что живая жизнь русского общества идет вне церковного вероучения, а вероучение идет вне жизни, ибо православные писатели отстают от духовных потребностей своих читателей: «…интимнейшие волнения в необъятной шири духа – оказались вне этого вероучения»[125]. Здесь, правда, пути Л. Толстого и П. Флоренского кардинально расходятся. С точки зрения Флоренского, современное ему общество снедает «жажда по догматике», стремление найти эти «интимнейшие волнения» облеченными в строгую интеллектуальную форму, потребность «в закреплении переживаний посредством их схематизации»[126], рефлексии. С точки зрения Л. Н. Толстого, всякая попытка построения догматической системы есть бессмыслица, игра в «басни», которым современный образованный человек верить не может.

Таким образом, «Критика догматического богословия» – при всей ее неприемлемости для церковного сознания и при всей ее чуждости научному типу критики – оказалась своеобразным реагентом, выявившим потребность Церкви в создании адекватного эпохе богословского языка. Более того, появление критики Толстого фактически означало необходимость богословского переосмысления догматического наследия Церкви, необходимость такого понимания церковной догматики, которое не противоречило бы существенным образом интеллектуальному и научному уровню развития образованного человека XIX в. Писательская агрессия Л. Н. Толстого только подчеркивала то обстоятельство, что Церковь уже не может пассивно следовать в фарватере позитивистской антицерковной критики и только отвечать с большим опозданием на «вызовы современности», она нуждается в активном, творческом действии.

Теперь следует сказать несколько слов об истории издания религиозно-философских трактатов Л. Н. Толстого. Их выводы, о которых речь подробно пойдет в следующей главе, были настолько неожиданны и неприемлемы для Церкви, что об издании полного варианта даже «Исповеди», не говоря уже о «Критике догматического богословия», не могло быть и речи. Духовная цензура, которая осуществляла контроль над сочинениями, посвященными Церкви и ее учению, ни при каких обстоятельствах не могла допустить выхода их в печати. Функцию «фильтрации» брали на себя духовные цензоры, кандидатуры которых утверждались Св. Синодом.

Первая попытка издания «Исповеди» в России в 1882 г. была неудачной. Рукопись Л. Н. Толстого была представлена в редакцию журнала «Русская мысль» в апреле 1882 г., но затем была передана в духовную цензуру. Московский митрополит Макарий (Булгаков), с которым, как мы видели, писатель незадолго до этого встречался, по-видимому, не хотел запрещать это сочинение, но и не решался его пропустить. В конечном счете рукопись была передана протоиерею Н. Сергиевскому, который в беседе с Н. Н. Бахметьевым, в то время сотрудником редакции «Русской мысли», назвал сочинение захватывающим, но указал на очевидные затруднения с публикацией. Интересно при этом, что сам протоиерей Н. Сергиевский был человеком либерального склада, в своих воспоминаниях Бахметьев называет его «священником-оппортунистом»[127]. Только в 1884 г. «Исповедь» Л. Н. Толстого была напечатана в Женеве, а в 1885 г. появился ее перевод на английский язык, сделанный В. Г. Чертковым.

Трактат Толстого «Критика догматического богословия» в первоначальном виде был закончен в марте 1880 г., однако затем, не в последнюю очередь под влиянием встречи с В. Г. Чертковым, последовала еще одна переработка. Но выпущен в свет этот трактат был только в 1896 г. в первом бесцензурном зарубежном издании в Женеве.

Издание толстовского «перевода» Евангелия имеет примерно ту же историю. Несмотря на попытки протоиерея А. Иванцова-Платонова содействовать изданию текстов писателя, цензура их не пропускала. Они были изданы впервые в 1892–1894 гг. в Женеве русским эмигрантом, владельцем типографии М. К. Элпидиным, который специализировался на запрещенных в России сочинениях.