Владимир Данчук - В садах Эдема

• Название: В садах Эдема
• Автор: Владимир Данчук
• Жанр: Русское современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-98948-027-2

Владимир Иванович Данчук известен православному читателю по книгам «Священная история Нового завета», «Жития святых» (избранные), «Книга живота».

«В садах Эдема» – книга о семье, о детях, построена в форме дневника, светом детской невинности проникнуты все, от первой до последней, страницы. Однажды Ф. М. Достоевский заметил, что «рядом с детьми душа лечится». А Господь наш Иисус Христос сказал о детях, что «таковых есть Царствие Небесное». Отсюда – идея и название книги.

Книга предназначена для широкого круга читателей.

---

После дневного сна: садится в кроватке, с отрешённым взглядом царапает носик. Подхожу:

– Вот и Лизанька проснулась! Ну-с, что тебе снилось?

Поднимает ко мне серьёзные глазки, говорит значительно:

– П’иснилось, шко мы к Госьпагу ухли… (ушли)

– Я тебе сделаю царевну, – говорит маминька, убегая на кухню, – сделаю, только вот покормлю тебя…

Олечка и вправду до сих пор кормит её из ложечки.

– Я сяма, – говорит ей вслед Лизанька, – сяма сдеваю… Я век (ведь) зьнаю п’ек’ясно (прекрасно)… зьнаю весь сек’ет… (секрет)

01.07.84

Мы с Лизою проспали обедню; Олечка уехала к ранней и поставила нам будильник на семь часов, а звонок завести забыла; так – мы с Лизанькой проснулись в восемь…

Щукин, оказывается, не приехал к нам, а заехал: приехал он на какой-то слёт КСП. Говорит, надо делать рекламу, ибо решил зарабатывать на жизнь концертами. Мы были слегка ошарашены новым Щукиным, какой-то он развинченный. И тон речей его нам не понравился: снисходительно цинический (мол, вы тут в своём уголочке монашествуете, а нам, мирским людям, надо «вертеться»). В дороге он разрешил себе нарушить пост – в этом ничего страшного нет, наоборот – в порядке вещей, но демонстрирует он это с каким-то непонятным вызовом. На осторожные мои укоризны с непроницаемым видом отвечает уклончиво:

– Ну, что ж… такие уж мы грешные… Жизнь заставляет…

И только когда он стал петь свои волшебные песни, мы узнали в нашем столичном госте прежнего романтика и певца «русского лиризма»: Пушкин, Жуковский, Дельвиг, Баратынский… Не раз влажнели глаза у Олечки от тихого восторга.

Вчера утром он уехал на свой слёт.

Из сегодняшнего Апостола: «…яко скорбь терпение соделовает, терпение же искусство, искусство ж упование, упование же не посрамит…»

03.07.84

Изрядно похолодало: ночью шёл дождь, а утром поднялся упорный ветер с севера. И всё же перед обедом мы вышли погулять – Лиза в комбинезоне, Оля в плаще, а я в курточке (ну, лето!)…

На улице Лизанька говорила не переставая. Гул машин и свист ветра мешали мне слушать её прихотливые реплики, я устал наклоняться и вслушиваться, перестал переспрашивать и отвечать – Лизанька не унималась. Изредка долетали до меня обрывки странных фраз:

– Б’истящая… очинь г’омко… паком бисько…

Оля завернула в булочную; мы зашли следом, и, переваливаясь через порог, Лиза громко оповестила:

– Х’ебный магазин!..

Дома. Купили для Лизы красной смородины. Оля помыла ягодки, поставила перед нею на стол (теперь Лизанька сидит за столом не на словарях, а на перевёрнутом горшочке).

– Какие к’асивые! – восхитилась маленькая девочка. – А я не замичала…

Попробовала:

– У-у, какие вкусьнии!.. Поегем (поедем) в дивеню, а?

Бежит ко мне из кухни:

– Отесинька! Отесинька!

– Ну? Что? – важно отрываюсь я от дел.

– А кы поегишь (поедешь) с нами к девочке Сене?

– Отчего же? Поеду, если вы меня возьмёте.

– Вазьмём!.. маминьку вазьмём, кибя вазьмём, лахадку (лошадку) вазьмём и – поскачим по небу!

Крутнулась на одной ножке и, убегая уже:

– А мы с маминькою смеяться бугим!..

Слышу, на кухне радостно спрашивает у Оли:

– А смехно по небу скакать?

И бежит ко мне с этим же вопросом.

– Высоко и страшно, – шёпотом отвечаю я.

Убегает, и я слышу:

– А отесинька сказай, шко высоко и ск’ашно…

– Зато весело, – подсказывает маминька. Ей не нравится пугать маленькую девочку. И, прибежав, Лизанька с удовольствием, подпрыгивая, сообщает мне этот ответ. Я киваю, соглашаюсь и принимаюсь записывать эту сценку. Лиза подбегает к окну и кричит восторженно:

– Ах, какие свеклые облака плывук!.. Видихъ?

И я вспоминаю, как часто она поражённо останавливается на улице:

– А я виху, как облака плывук!..

Идём с Лизой за молоком. Лизанька воробушком подпрыгивает рядом, держится за бидон. Вот, на ходу заглядывая мне в лицо, спрашивает:

– А хочишь, я кибе шко-ко аскаху? (расскажу)

– Расскажи, душа моя.

– Вок… – говорит она таинственно. – Койко (только) кы никаму ни аскахывай (не рассказы вай)… Вок. У девочки Сены есь такая п’ащадка (площадка)… где ихат (лежат) п’имеки… п’емеки…

– Предметы?

– Га!.. Вок. П’имеки, какие маеньким девочкам б’ать (брать) низзя…

И начинается длинная, уже до самого дома, история с бессвязным содержанием, где мелькают «баночка – не простая, а золотая», воробей – «ма-аенький! его к’охать (трогать) низзя» и тому подобное. Говорит, лепечет самозабвенно.

Спаси, Господи, и помилуй.

05.07.84

Оля записала: «Лизанька долго не засыпала. Уже почти затихнув, она вдруг снова открыла глазки и сказала:

– А я, кага газьки зак’ываю, виху Госьпага…

Я перекрестила её. А она совсем подняла головку и сказала:

– А почиму отесинька меня не б’агосвовив?

– Ну, спи, Лизанька!.. Потом благословит.

– Как хэ спать без б’агосвовения?

Я иду за отесинькой на кухню; возвращаемся вместе. Лизанька уже стоит в рубашечке, цепляясь за поручни кроватки, и сонным голоском бормочет:

– Отесинька, б’агосвови меня на сон г’ядущий…»

Я обычно поправляю:

– «На сон грядущую…»

09.07.84

Два дня назад, в праздник Рождества Иоанна Предтечи, Бог дал нам сына Ивана… Мы с Лизанькой уже навещали Олечку в больнице, и она прислала нам письмо:

«Милые мои, не знаю, смогу ли я рассказать о тех чудесных переживаниях, которые произошли вчера. Чудесное заключалось в том, что я чувствовала присутствие и благодатную помощь Пресвятой Богородицы, Которую я постоянно призывала. Это было так удивительно и не похоже на то, что происходило при первых родах, когда я переживала и Богооставленность, и смерть. Здесь же была преизбыточествующая жизнь, в самой ужасной боли была какая-то радость силы, игры и избытка. И потом я уже лежала и плакала от любви к Ней и всем сердцем переживала все те слова, которыми Она именуется на иконах и в молитвах. «Скоропослушница»…

И я немного огорчилась, когда узнала, что вы сегодня не были в храме. Вы обязательно сходите. Может быть, в праздник, в четверг, на «Петра и Павла», если меня к тому времени не выпишут.

Ванечка очень сильно кричал, едва появился на свет. Он был единственный мальчик из шести родившихся в этот день детей – самый тяжёлый и самый длинный. Он мне показался розовым и блестящим, и у меня было очень горячее чувство к нему. Сейчас всё это как-то притушилось и померкло, вместе с моим восторженным состоянием.

Милые мои, я так о вас скучаю, и день сегодняшний без вас показался мне томителен…»

Тут заявились мы с Лизою, и Олечка не дописала, как ей было без нас, потому что вчера мы навестили её, наверное, раз шесть; боюсь, что даже мешали отдыхать.

Идём к маминьке в больницу. Лиза останавливается, присаживается на корточки:

– Чийвячок…

– Идём, идём!.. Лиза!

Она поднимается с неохотою, идёт, оглядываясь:

– Кам чийвячок разгавленный…

– Муравей, наверное.

– Нек, чийвячок… – и фантазирует. – Они гумали, шко эко гвоздик… Шко эко гвоздик кам лежит – на гащечке (на дощечке)… И маваточком (молоточком) поскучали: тюк-тюк…

Показывает кулачком.

– И разгавили муавья (раздавили муравья)… ой, ко есь чийвячка! – смеётся. – Я охыблась!

10.07.84, 2-ой час пополудни

Лизанька спит… Сама уснула. Сегодня я разбудил её в половине 6-го – у бабушки по графику тоже трудовой день, и мне ничего не оставалось, как взять Лизаньку с собою. Поэтому и вышел я на участок часом позже, но и то с трудом поднял маленькую девочку. Ох, и притомилась она сегодня, уже в 11-ом часу начала зевать и прикладываться, но надо было сходить к Олечке, и я ещё два часа тормошил её.

Два дня Олечка была весела и спокойна; сегодня выглянула к нам с лицом пасмурным и озабоченным: «Грудь начинает болеть…» Встаёт пугающий призрак того лета, когда она с грудною Лизанькою чуть ли не полтора месяца провела в бреду и с температурою. Спаси, Господи, и помилуй, и исцели рабу Твою Ольгу!

Вот что она писала нам вчера (сегодня, говорит, впечатление уже иное, более благообразное, младенческое):

«На Ванечку я смотрю с чувством некоторого страха. Лицо его совершенно старческое. И когда он открывает свои мутные глазки-щелочки, зрачки у него закатываются и останавливаются – смотрит только вверх. Вообще, вид младенца жутковат. Глядя на него, испытываешь такие неизведанные в нашей земной жизни чувства – ни жалости, ни теплоты, ни любви, ни красоты, ни милого – а, казалось бы, к кому, как не к этому беззащитному существу, испытывать всё это? Хочется скорее домой, чтобы разглядеть его вместе с вами. Они (младенцы)…»

И снова письмо не дописано. Со вчерашнего дня Оля уже кормит мальчика грудью, и её время в палате побежало быстрее… Вчера её навестили Маша с Юрою. Рассказывая Маше о визите Щукина, я в увлечении с прежней резкостью охарактеризовал его, и Маша вздохнула: «Совсем как мой Юра…» А между тем Щукин, прожив у нас неделю, уехал присмиревший, искренне благодарил меня за критику (у него по лицу видно, когда он лукавит) и всё сокрушался: как это, мол, со мною такое сделалось? И я, как будто опомнившись, остро, до спазм позавидовал ему: какая простота! какое добродушие! Не напрасно батюшки так привязываются к нему и прощают ему многое, как ребёнку. Дочитал Боратынского: