Сергей Орлов - Неизвестная Раневская

• Название: Неизвестная Раневская
• Автор: Сергей Орлов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098895-2

Книга выходит к 120-летию со дня рождения Фаины Раневской.

Фаина Георгиевна Раневская (1896–1984) – легенда ХХ века. Сегодня о ней написано столько, что порой трудно разобраться, где миф, а где реальность.

Жизнь актрисы – та самая загадка, тайна, к раскрытию которой можно только приблизиться. И в этом помогают воспоминания ее знаменитых современников, среди которых И. Саввина, Л. Гурченко, В. Талызина, О. Аросева, Ю. Яковлев, В. Ливанов, Е. Камбурова и многие другие. Со страниц книги звучат их знакомые голоса и рассказы о встречах с Раневской на съемочной площадке, где не обходилось без курьезов, о совместной работе в театре, полной смешных, ироничных ситуаций, о дружбе, любви, сострадании… Рассказы, которые читатель услышит впервые и которые не оставят его равнодушным. Ведь главная роль в них принадлежит самой Раневской.

Итак, представление начинается…

---

Каботин – это у нее было как бы ругательство. Это термин, обозначающий вполне довольную собой фигуру, ничего общего с творчеством не имеющую.

За стеной в соседней комнате они часами работали, они искали. Довольно часто Раневская оставалась ночевать у нас, потому что эти поиски, бывало, затягивались допоздна. Моя бабушка, Павла Леонтьевна, ей все время говорила: «Нет, Фаина, ты можешь лучше, ты можешь лучше». И та искала, входила в состояние своего «недовольного транса»…

Нельзя обойти молчанием Осипа Наумовича Абдулова. Их дуэт – удача была необычайная. Они не только понимали друг друга с полуслова, они совпадали своими мыслями, ощущениями (в данном случае от Чехова) с той эпохой и с тем, как они к этой эпохе относились. Абдулов обладал чувством какого-то сверхъестественного юмора. Он умел быть красивым, несмотря на то, что был инвалидом, хромал (протез ноги). И в то же время он умел держаться так, что, казалось, с ним любой нормальный, здоровый мужчина был бы не сравним. Всегда замечательно побрит, надушен, у него висела такая цепочка с часами, он их вынимал и смотрел время. И вообще был такой «арбитор элегантеарум»,[12] как его называла Фаина Георгиевна, потому что действительно он был очень красивый человек, масштабный, умный. Конечно, он был единственным, с кем Фаине Георгиевне возможно было делать эту «Драму».

Премьера этого номера состоялась на гастролях, куда они обычно выезжали. И очень часто они с ним ездили на балтийское побережье, на взморье, на какой-то огромной красивой американской машине, которую Фаине Георгиевне предоставил ее поклонник, − такой зеленый «кадиллак» с открытым верхом. И Абдулов создавал атмосферу счастья, радостного удивления их общению. Он рассказывал различные истории, а Фаина Георгиевна, Елизавета Моисеевна и все, кто в этой машине помещался, хохотали. Было наслаждением видеть, как они общаются, обедают, шутят, как они друг другу дарят какую-то приятную радость. Такого общения, такой замечательной атмосферы, которую эти люди умели создавать, я больше никогда не видел.

Фаина Георгиевна была по-своему, по-творчески влюблена в этого человека. Дружба на грани любви, какое-то промежуточное состояние. Абдулов был для нее такой мечтой.

Он вообще этими концертами замучил ее, как потом жаловалась Фаина Георгиевна. Иногда он звонил, когда она была на Хорошевке, и мы слышали их разговор по телефону:

– Осип, я не могу больше, я устала.

– Ну еще один последний концерт, еще один, − очевидно, говорил он.

– Ну ладно, − соглашалась она.

В следующий раз − те же просьбы. Фаина Георгиевна отказывалась. Он говорил: «Фаина, ну что, вы хотите, чтобы я встал со своим сыном около Елисеевского магазина, протянул руку и просил милостыню?» Вот такая была у них все время пикировка. Абдуловы жили недалеко от Елисеевского, в доме МХАТа.

Я даже один раз видел «Драму». Это был объявленный концерт в каком-то санатории. По-моему, под Ригой. Летом. В открытом зале мест на 500. И забыть реакцию зрителей просто невозможно. Сначала люди воспринимали их с благодарностью за то, что эти два великих актера вышли и с ними будут общаться. Потом они начинали хохотать, затем сползать со стульев, кресел и наконец лезли друг на друга, потому что у них уже болела диафрагма. В общем, такого хохота, чтобы смеялся весь зал, я больше нигде не помню. Зрители хохотали и тут же затихали, чтобы не пропустить следующие реплики, следующие моменты. Абдулов придумал сцену с мухами. Фуфа (я ее так называю по праву «эрзац-внука») жаловалась: «Осипу скучно, он придумывает всякие штуки, он ловит мух, засовывает их в графин». А ведь он все это делал в характере Павла Васильевича, литератора, изнывающего от скуки. И потом Раневская это оставила в телеверсии с Тениным. Павел Васильевич запускает муху в графин с водой, а Мурашкина выпивает эту воду с мухой, плюет, – они это по-разному играли, но всегда очень смешно, здорово, замечательно.

К сожалению, Осип Наумович в 1953 году летом умер. И работа над «Драмой», собственно концертная работа, прекратилась, потому что Раневская не могла ни с кем попробовать восстановить этот номер. И та шляпа, и та тетрадища на Хорошевке у нас долго лежали, пылились, потому что никто уже в них не нуждался. Фаина Георгиевна никого не могла представить себе в качестве партнера.

Но в конце концов то ли дружба с Борисом Тениным и его женой Лидией Сухаревской, то ли еще какие-то мотивы были, но они сделали версию телевизионную. И конечно, Тенин играл замечательно. Но вот того бесконечного радостного чувства, которое у Фаины Георгиевны возникало в общении и работе с Абдуловым, конечно, уже не могло быть.

Наверное, больше и нельзя рассказать о таком маленьком шедевре, который появился у Абдулова и Раневской. Замечательно, что он сохранился, что мы можем это слышать и видеть.

Людмила Гурченко «Вам надо идти как можно дальше…»

Фильм «Карнавальная ночь» прошел, и теперь уже это история, и можно, не стесняясь, сказать − с уникальным, грандиозным, наипопулярнейшим успехом! Фантастическим! Это был прорыв, это была революция, новая мода, новая музыка, новый джаз, новые люди, эксцентрика, монтаж. Она разломила то серое время, и цветная картина, цветная жизнь вылетела на улицы нашей необъятной страны, называющейся СССР. У меня кружилась голова. Я взлетела на небывалую высоту. Но как там быть и как себя вести? И что такое популярность? И что такое любимица? И что такое – тебе рукоплещут? И что такое – ты прекрасна? И что такое – ты лучше всех? Я не понимала…

1958 год. Снимается фильм «Девушка с гитарой». Это было событие в моей жизни, потому что впервые сценарий написан специально для меня Борисом Ласкиным и Владимиром Поляковым, авторами «Карнавальной ночи». И вот я снимаюсь в «Девушке с гитарой». Играю бойкую, яркую девушку, которая в музыкальном магазине торгует виниловыми пластинками. Но очень оригинальным образом она продает их. Подходят люди и не знают, как называется песня, но знают, о чем там говорится.

И она:

– Я знаю! – и тут же ее напевает.

Девушка является гордостью этого магазина. Ее обожает директор, роль которого исполняет Михаил Жаров. Она мечтает быть актрисой, но директор против:

– Боже сохрани, ни в коем случае! Ни в коем случае она не будет актрисой. Она будет вечно в моем музыкальном магазине!

И придумывает такую хитрую штуку. Он устраивает ей экзамен. Приглашает своих друзей под видом, так сказать, искусствоведов, и они должны вынести вердикт – будет она актрисой или нет.

Роли исполняют любимцы публики – Сергей Филиппов (ах!), Михаил Пуговкин (ах!) и молодой, тогда начинающий актер Театра имени Моссовета Борис Новиков. Один − собаковод, другой − парикмахер, третий − техник. Эти трое и театр так далеки, но задачу они получили – уничтожить в этой девушке желание и мечту быть актрисой.

И тут у нас сцена с актером Борисом Петкером, мы играем скетч на какую-то колхозную тему. Я собираюсь из колхоза улетать куда-то в город, а он говорит:

– Куда ты, красавица Земфира, не уходи, работать будем вместе в МТС!

Члены «комиссии» аплодируют. И вдруг в неожиданный момент в кадр без предупреждения должна войти сама Раневская.

Встреча с Раневской!.. Там все мои любимые артисты. Но Раневская… Я даже тогда, в 22-летнем возрасте, понимала, то есть нет, я не понимала, я чувствовала, что это особый мир, особое существо, которое и дышит по-другому, у которого есть особое сердцебиение, особое дыхание, нервы, давление, своя интонация. Она не похожа ни на кого. Только гении ни на кого не похожи. Она неповторима. И всё. Всё!

И она входит в кадр. Она играет жену Жарова, ревнует его к какой-то продавщице, которая мечтает стать артисточкой. В ужасе Жаров смотрит на нее:

– Ой, дорогая! – Он же не ожидал, что она придет. А она хрясь его по морде, хрясь!

– Здравствуй, милый! – Это ее выход.

– Ну как вам понравилась сцена? – спрашивает Жаров.

И, всех перебивая, говорит Раневская:

– Мне не понравилось… Мне не понравились дэкорации! А вам…

И та женщина, та актриса, которую я видела только что на гриме, – мягкая, смешная, добрая, называющая меня «детка моя, деточка», вдруг на меня посмотрела озверелым взглядом:

– Вам надо идти как можно дальше! – И потом: – Ха-ха-ха-ха! По пути искусства.

В сценарии этих слов не было. «А вам не нужно этим заниматься, идите по пути искусства» – вот такой был мягкий текст.

Аплодисменты! Аплодисменты с трех ярусов, потому что это Раневская.

Сцену долго не могли снять: актеры как-то странно, из дубля к дублю, забывали, путали текст. Стоп! Еще раз! Стоп! Еще раз! Александр Файнциммер, режиссер, подходит ко мне:

– Люся, вам не кажется, что в павильоне пахнет спиртом?

А у нас женщина, ассистент по реквизиту, сама любила прикладываться, и в графин вместо воды наливалась водка. Актеры выдавали ей деньги, она тут же: