Николай Мальцев - Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада

• Название: Зарубки памяти на скрижалях истории. Алгоритмы и ребусы русофобии Запада
• Автор: Николай Мальцев
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906861-93-1

Мало кто знает, что во времена, предшествующие царствованию Петра I, на Руси был свой календарь и свое древнерусское летоисчисление. Но в 7208 г. царь своим указом выкинул из древнерусского календаря 5508 лет и ввел христианское летоисчисление по западноевропейскому образцу. По логике здравого смысла, не может быть такого, чтобы предыдущее летоисчисление в 5508 лет имело место в реальной истории, но не имело под собой никаких исторических фактов.

Современной наукой, к примеру, признается, что цивилизация Египта – одна из самых древних человеческих цивилизаций. Однако древнеегипетский календарь практически на два тысячелетия «моложе» древнерусского календаря. К большому сожалению там, где начинается официальная, признанная наукой история Древней Руси и русского народа, там здравый смысл не работает. Чтобы исправить ситуацию Н. Мальцев предлагает читателю не подлинник реставрированной истории, но ее авторскую реконструкцию.

---

Одного она меня тоже оставить не могла. В сентябре 1947 года двоюродный брат Коля пошел в первый класс. Витя учился слабо. Его во втором классе оставили на второй год. Такая система была повсеместной. Многие хронические «второгодники» сидели в каждом классе по два года и завершали начальное образование только в 15-или 16-летнем возрасте. Витя не был хроническим второгодником, но во втором классе и он задержался. Причин я не помню, но, вероятно, у него просто не было обуви и верхней одежды, чтобы в зимнее время 1944–45 учебного года посещать школу. Беднота в деревне была такая, что ни у одного ученика не было настоящего портфеля. Вместо портфелей использовали холщовые сумки, сшитые родителями из старых вещей. В весенне-летнее время и даже в первый месяц осени вся деревенская детвора ходила по улице исключительно босиком, в том числе и на школьные занятия. Я настолько привык к детскому босячеству, что и, переехав позже в пристанционный поселок, в семи километрах от моей деревни Козьмодемьяновка, вплоть до окончания Сабуро-Покровской десятилетки в теплое время не пользовался никакой обувью. Для посещения школы и для поездок в город, конечно, обувался, но обувь меня тяготила и, можно сказать, даже лишала какой-то внутренней свободы.

Как только выдавалась возможность, я сбрасывал постылую обувь и сразу чувствовал облегчение. Даже усталость пропадала. Так надолго впиталось в меня мое босоногое детство. В дни деревенского детства начальная школа была рядом, не более чем в четырехстах метрах от нашей избы. Но все равно в зимнее время без обуви и без верхней одежды преодолеть это короткое расстояние было невозможно. Вот по этой причине не только Витя, но и многие мои деревенские сверстники не могли посещать школу и оставались второгодниками. Если мне память не изменяет, то бабушка договорилась с учительницей, и Витя с Колей уже в трехлетнем возрасте брали меня с собой на школьные занятия. Видимо, учеников было мало или не хватало учителей, потому из экономии ученики всех четырех классов находились в одном помещении, а занятия вела одна учительница. Это частое присутствие на занятиях и помогло мне в трехлетнем возрасте не только освоить азбуку, но и научиться читать газеты. Сколько я ни напрягал память, чтобы вспомнить что-то негативное, какие-то обиды на нищету и полуголодное детство и меня самого, и моих сверстников, но ничего негативного не открывалось. Не знаю, может, это свойство моей личной памяти, выбрасывать и стирать все плохое, а оставлять только хорошее, но во мне сохранилось только ощущение счастья. Такое же счастье я ощущал и в моих деревенских сверстниках.

Если бы в жизни возможно было чудо повторения своего прошлого, то я не хотел бы изменить в своем прошлом ни одного мгновения. Моей ностальгии по детству нисколько не мешает голод, нищета и суровый быт деревенской избы без ванны, туалета и даже без электрического освещения. Все это я вспоминаю со счастьем и благодарностью. Другой вопрос, а выдержал бы я из сегодняшней старости суровые условия детства, если бы чудесным образом перенесся в то далекое послевоенное время в своем преклонном возрасте? Выдержать, может быть, и выдержал, но пережил бы тяжелый стресс от дискомфорта бытовых условий. И виновно в этом было бы не мое сознание, а достигнутый комфорт бытовых условий современной цивилизации. Совершенно уверен, что бытовой комфорт разлагающе действует на наше сознание и способствует духовной деградации. Не избежал этого и я.

Я думаю, что нет на Земле человека, который бы ещё с раннего детства не поражался красотами окружающего нас мира и ни разу не поинтересовался у своих родителей, учителей или друзей и знакомых тайнами ночного неба, тайнами Луны и звезд или не расспрашивал взрослых и сверстников, что такое Солнце и что кроется в бездонных пространствах того космического небосвода, который окружает нашу Землю? Если говорить о самом себе, то мой детско-юношеский интерес к таинству звезд и таинствам Вселенной был вполне удовлетворен школьной программой по астрономии, математике и физике. В то же время в те юношеские времена я проявлял жадное любопытство к техническим наукам. Уже перейдя в среднюю Сабуро-Покровскую школу-десятилетку, буквально проглатывал от корки до корки такие журналы, как «Техника-молодежи», «Наука и жизнь» и другие журналы из научно-популярной серии. Родители по моей просьбе оформили мне подписку на ряд научно-популярных журналов для взрослых и для молодежи.

В середине прошлого века даже для низкооплачиваемых деревенских жителей была возможность оформить подписку на любые периодические издания, в том числе на газеты и периодические научно-популярные издания, потому что годовые подписки на них стоили сущие копейки и никак не влияли на семейный бюджет. Где-то с шестого-седьмого класса я ежемесячно получал научно-популярную периодику. Но мне этого казалось мало. Я шел в библиотеку, брал на дом подшивки научно-популярных журналов за прошлые годы и с великой жадностью проглатывал их, как самую захватывающую художественную литературу. При этом у меня никогда в школьные годы не возникало сомнений в истинности тех законов и тех формул, которые приводились в школьных учебниках или в научно-популярной литературе, я их принимал практически без всякой доказательной базы.

Учебники если и давали доказательства истинности, например, основных законов ньютоновой механики, закона всемирного тяготения Ньютона, закона сохранения энергии, как и всех других физических законов поведения механических и полевых форм материи в виде магнетизма, электричества и света, то очень в слабой и примитивной форме. Зато в учебниках присутствовали портреты великих гениев науки, их даты жизни и смерти с кратким описанием их научной деятельности и открытых ими законов. Все это действовало магическим образом на неокрепшее юношеское подсознание и разум, и я воспринимал научные законы с полной убежденностью в их истинности и доказанности. Вспоминая себя в школьные годы, я бы сказал так: в те времена я воспринимал законы науки, определяющие поведение и взаимодействие механических и полевых форм материи в тех или иных условиях окружающей среды, даже не как алгоритмы, установленные и открытые живыми людьми научного сообщества средневековья, а как самые проверенные религиозные догмы и постулаты, которые не нуждаются в дополнительной проверке.

Совершенно определенно можно сказать, что моя любовь к науке базировалась на полной и безусловной вере в научные авторитеты ученого сообщества. Тем не менее после окончания десяти классов деревенской средней школы я не чувствовал себя человеком, имеющим достаточно полные систематические знания по основным физическим предметам средней школы. Попробую объяснить эту свою неуверенность отрицательным влиянием бросивших ещё семилетнюю школу друзей моего деревенского детства, а также собственным школьным окружением. С самых первых классов я никогда не был «зубрилой», а обходился довольно быстрым пониманием сути вопроса. На выполнение домашних заданий тратил минимум времени. Где-то до четвертого класса был круглым отличником, и это очень льстило моему детскому самолюбию.

Однако учиться на отлично среди подростков нашей школы было непрестижно. Шли голодные и холодные послевоенные годы, в которых значительная часть деревенских подростков была «свободной» от школы безотцовщиной. Даже те подростки, которые учились, воспринимали школу как не нужную обузу и повинность. Других друзей у меня не было, и вскоре я занял такую же позицию, мягко говоря, прохладного отношения как к школьным занятиям, так и ко всем школьным мероприятиям. Пионером я никогда не был. В комсомол меня принудили вступить учителя, но никаких комсомольских «нагрузок» и поручений я не нес, а от собраний увиливал всякими возможными способами. Как круглый отличник с первого по пятый-шестой классы, я выглядел белой вороной среди подавляющей массы моих друзей-сверстников, которые были в основном троечниками и даже двоечниками. Начиная примерно с пятого-шестого класса под влиянием своих бросивших даже семилетнюю школу уличных товарищей и слабо учившихся сверстников-одноклассников я тоже охладел к школьной учебе и стал безразличен к отличным оценкам.

В нашей деревенской среде не было принято, чтобы родители читали нотации, проверяли дневники или выполнение домашних заданий. По крайней мере, в моей семье родители прекрасно знали о моих способностях к учебе и поэтому никогда не довлели надо мной, не проверяли мой дневник и не читали мне долгих нотаций. Все их напоминания об учебе были чистой формальностью. На самом деле мне была предоставлена полная свобода выбора. И эта полная свобода была главным и довлеющим фактором моего становления как взрослого и самостоятельного человека. Всякие свои ответственные и даже безответственные шаги я с раннего детства принимал не по рекомендациям или внушениям родителей, учителей или собственных друзей, а только по внутреннему убеждению на основании интуиции и размышлений собственного разума.