Лариса Захарова - Мера любви. Избранное

• Название: Мера любви. Избранное
• Автор: Лариса Захарова
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91574-015-9

В книге представлены избранные произведения из поэтического наследия Ларисы Никифоровны Захаровой.

Впервые публикуются ряд стихотворений и автобиографическая поэма «Судьба» (в двух частях), в которой запечатлены трагические события Великой Отечественной войны – сто дней фашистской оккупации и сто дней сталинских застенков, выпавшие на долю юной героини из легендарного «поколения опаленной юности».

Лариса Захарова – автор книг «Радостно и больно», «Тех лет немой укор», «Свет в квартире», «Дитя в очереди за лаской», «Понимать друг друга», «Растут в семье мама и папа», сборника рассказов для детей «Галины друзья», стихотворной «Азбуки», а также многочисленных рассказов, очерков и статей в популярных журналах и газетах.

Она – автор текста «Песни учителя», музыку к которой написал Дмитрий Кабалевский. Композитор высоко ценил творчество Ларисы Захаровой: «У Вас добрый ум и умное сердце. И Ваш поэтический дар – добрый и умный!»

Поэзия Ларисы Захаровой отличается пронзительной искренностью, глубиной и простотой формы, пушкинской ясностью. По словам писателя-фронтовика Константина Симонова, в стихах Л. Захаровой есть главное – «суть дела, живая душа, есть настоящие людские чувства». Литературное творчество поэтессы достойно самого пристального внимания читателей.

---

II

Не страной с бескрайними полями —
Ты вначале комнатой была,
Где впервые я от стула к маме
Без поддержки по полу прошла.
Раздвигались комнатные стены…
Нас, детей, заботливо храня,
Ты росла со мной одновременно,
Но все так же нянчила меня,
Чтоб потом,
твои невзгоды встретив,
Я, как все, делила их с тобой:
Для детей больней всего на свете,
Если больно матери самой.
Потому тебе, моя Россия,
Ныне исповедаться хочу:
Как пишу стихи свои простые,
Ребятишек грамоте учу,
Как прошло большое что-то мимо,
Как жила для школы, для ребят,
Как, любя, я не была любимой,
Как была любимой, не любя.
Как дано мне было очень много —
Все сердца, что бились в лад с моим:
Ведь дается только педагогу
Счастье, недоступное другим.
Знаю я: ты мне, как всем, поможешь
Жить и волю выполнить твою,
И своих воспитанников тоже,
Как стихи, тебе я отдаю,
Потому что – вольно и невольно,
Счастьем, горем, всей своей судьбой,
Всем, что сердцу радостно и больно,
Я навеки связана с тобой.

III

Чем больше любим – тем к себе мы строже,
И не по той ли – главной из причин —
О Родине, что нам всего дороже,
Мы чаще целомудренно молчим?
Перед ее величественной былью
Слова – и легковесней, и скудней.
Так меркнут драгоценности любые
Пред полновесным колосом полей.
И воины, что подвиг сотворили,
За Родину, вставая под ружье,
Красивых слов о ней не говорили,
А просто умирали за нее.
Последнее сыновнее объятье
Они дарили ей – и только ей.
И кровью двух на фронте наших братьев
Я причастилась Родине своей…
Как надо нам трудиться, жить и верить,
Чтоб, силы все отдав родной стране,
Любовь и жизнь такой же мерой мерить,
С погибшими вставая наравне?
Гордиться тем, что здесь родился Ленин,
Что им для нас проложена стезя,
Что ласково, не ведая сомненья,
Доверчиво глядят на поколенья
Отчизны родниковые глаза…

Отцу моему

Видела болезни и усталость,
А не круг трагических вопросов.
И нередко мною забывалось,
Что отец – писатель и философ.
Я одно девчонкой понимала:
В справедливом гневе был неистов,
И казалось – это очень мало,
Что в двадцатом был он коммунистом.
То, что врач он, – с детства было ясно,
Что в войну больницу спас от белых
И за то, что стал лечить он красных,
Только чудом спасся от расстрела.
Мой отец!
Порой я обижалась
На твои «придирки» и «капризы»,
И казалось – это очень мало,
То, что не терпел ты компромиссов.
Старенький, седой, бородка клином…
Скорбный взгляд и боль могла постичь я.
За страданьем, тягостным и длинным,
Твоего не видела величья.
Сколько было воздуха степного!
А тебе для вздоха не хватало…
Мой отец!
Увидела иного
Лишь теперь, когда тебя не стало.
Слезы, запоздалые упреки,
Сожаленья – все теперь напрасно…
Так приходит свет от звезд далеких
Лишь тогда, когда они угаснут.

Сорок лет с сорокового года…

Нам счастье все тогда пророчили
И не предсказывали бед.
В сороковом мы школу кончили,
С тех пор минуло сорок лет…
Мы были нестерпимо молоды,
Глупы, доверчивы, добры,
Ничем дурным еще не тронуты…
Мы ждали радостной поры,
Умея без обид и зависти
В года грядущие смотреть.
Любовь была подобна завязи,
Не успевающей созреть,
Едва лишь только обозначенной:
«Успеем! Будем влюблены!»
А через год шагнули мальчики
В пожар неслыханной войны.
Да, сколько все тогда утратили!
Теперь – прабабушки давно…
Иным, минуя званье матери,
Названье грустное дано:
Рыдали тайно, темной ночкою,
Себе твердили: «Что ж, держись!»
И оставались одиночками
На всю оставшуюся жизнь…
Нам все досталось полной мерою:
Разлука, слезы, смерть и бой…
Бойцы, в победу нашу веруя,
Закрыли Родину собой.
Осталось – вечное ранение
Тех дней, простреленных насквозь,
Когда и новым поколениям
Узнать подобное пришлось.
И сколько холмиков на кладбище,
Родных для каждого из нас!
Но уцелевшие товарищи
Собрались вместе в этот час!
Любимых тень за нами следует,
Когда, всем горестям назло,
Мы могиканами последними
Сидим за праздничным столом.
Живой водой на время сбрызнуты,
Вернув былое естество,
Уже не призраки, а признаки
Мы видим детства своего.
И, глядя в лица, поздравляем мы
И ждем, стесняясь слова «ты»,
Что, как на пленке проявляемой,
Проступят прежние черты.
Совсем забыв об увядании
И снеге, легшем на виски,
Мы снова счастливы свиданием,
Мы вновь по-прежнему близки.
Хотим опять детьми представиться
Учителям, навек родным,
Почтим ушедших доброй памятью,
Земной поклон им отдадим.
Мы верим, что за нас спокойны вы,
По праву вы горды сейчас:
Мы быть старались вас достойными,
Краснеть не будете за нас.
Земная жизнь, увы, не вечная,
Но кто останется живой
И будет счастлив новой встречею,
Как этой, полувековой,
Тот пусть расскажет – детям, внукам ли
О нас, умерших и живых,
О том, какой ценой и муками
Оплачен мир беспечный их.

Цыганка

Вот, семечки щелкая, быстро идет
Она по вагону, в толпе пропадая,
В оборках и бусах… Болтает, поет,
Ко всем пассажирам подряд пристает,
А женщинам – карты настырно сует:
«Красавица, дай погадаю!»
Припев тот ко всем шелухою летит,
И я не смущаюсь нимало,
Что, встретясь с цыганкой, и я по пути
В красавицы тоже попала.
Не надо, цыганка. Напомнишь. Не тронь
Тех дней предвоенного года.
Как бабочка, юность влетела в огонь
И взрослою сделалась с ходу.
Еще не гадали девчонки тех дней
(То время позднее настало),
И так было много хороших друзей;
Для них королей не хватало.
Я помню прощанье. Кипящий перрон,
Смех, слезы и шутка простая…
И вот треугольные письма на фронт
Летят голубиною стаей.
Как много вопросов летело туда,
Как мало ответов – обратно…
И вот он, тот памятный вечер, когда
Случайно взялась я за карты.
Старушка-соседка неслышно вошла:
– Раскинь-ка на Васю… Утешь ты.
Я карты забытые где-то нашла
И ей начала сочинять, что могла,
Гаданьем вселяя надежду.
Соседке – о сыне. О друге – себе.
Утеху друг другу несли мы
И часто подолгу в примолкшей избе
Гадали о наших любимых.
И лгали, скрывая улыбками боль,
Когда выходили упрямо
У самого сердца – бубновый король
И с черною пикою дама.
Но, не подчиняясь движениям рук,
В своем постоянстве велики,
Нам карты не лгали – и щедро вокруг
Швыряли зловещие пики.
Одна за другой похоронные шли,
Как ночи за днями приходят.
Тревожно смотрели на нас короли,
Что лишними стали в колоде.
Но, даже суровую правду любя,
С людьми я надежду делила.
То не суеверье, a вера в тебя,
Родная страна, говорила.
Была я одной из твоих дочерей,
Песчинкою малой… И все же
В любви, и в заботе, и скорби твоей
Ты, Родина, женщина тоже.
Вот видишь, цыганка… Все знаю. Молчи.
Иди-ка работай: ведь ты молодая.
Но снова настойчивый голос звучит:
«Красавица, дай погадаю!»

Разум

Похвально продвижение вперед:
Идти не отставая, не споткнуться…
Но жаль, когда ума недостает
На пройденное все же оглянуться.
Нет, в спешке не следим мы за собой
И с прошлым вновь не ожидаем встречи.
Так армия, бывает, примет бой,
Надежный тыл себе не обеспечив.
Ах, если бы умерить нашу прыть,
Грехов, ошибок снизить счет немалый,
Когда по-волчьи хочется завыть
В раскаянье преступно-запоздалом:
Как многим руку помощи не дал!
Как многих незаслуженно обидел!
Как много в жизни всякого видал
И как необходимого не видел!
Всей истины простая суть:
Что миг минувший больше не настанет,
Его нам не поправить, не вернуть,
Когда прошедшим будущее станет.

Возвращение с курорта

Заботы, тревоги – все послано к черту.
Был месяц свободы – как счастья задаток…
Три женщины едут на север с курорта,
Используя отпуска жалкий остаток.
Они вспоминают, болтая друг с другом,
Как временно быт перестроили круто,
Насытились всем, что подарено югом, —
От вин до загара, от флирта до фруктов.
Гордячкой четвертую враз окрестили,
Она чужеродной в купе оказалась:
Недавно вошла.
И поскольку все пили,
То как человека ее пригласили,
Она ж «пузырек раздавить» отказалась.
– Простите, не нужно… Спасибо, не надо…
И вышла за дверь – тихо, словно украдкой,
Какая-то серая с первого взгляда,
Совсем незаметная, как куропатка.
Когда же, в поношенном стареньком платье,
Вернулась она и присела устало,
Обиженно женщины дали понять ей,
Что зря о себе она воображала,
Что, в общем, вести себя так не годится —
В компании портить другим настроенье,
Тем более – нечем пред ними гордиться,
Ее пригласили со всем уваженьем.
Вошедшая в поисках нужного слова
Смущенно-неловко оправила платье.
– Простите меня… Я из морга в Ростове —
Сыночка Сережу должна опознать я…
Но тел почти нету – одни только раны,
Кого-то найти – безнадежно и глупо…
А я все искала и перебирала
Останки чужих изувеченных трупов…
И все мне мерещатся эти завалы —
Во сне, наяву и бессонною ночью.
Чеченцев и русских война уравняла,
Куски сыновей я чужих повидала —
Средь них опознать не сумела сыночка.
И протрезвели курортницы сразу,
На спутницу глядя с немым состраданьем.
Она ж, подавившись последнею фразой,
Вдруг вся затряслась в безудержном рыданье.
Чеченская бойня троим не грозила,
Сынов не ждала ненасытная пропасть,
Но тщетно пыталась бессильная сила
Помочь им уйти от войны в беззаботность.
Невольно щадили те трое друг друга
И не были вовсе жестоки и черствы,
Но просто веселье, родившись в потугах,
На отдыхе было невольным притворством.
Ходили на танцы, и пили и ели,
Читали, гуляли – в невольной попытке
Все горе людское в четыре недели
Пересидеть, как в ракушках улитки.
И, развлекаться решив изначально,
Шутили, влюблялись, не зная предела,
Все – как в лихорадке…
И только случайно
Их лично чеченская скорбь не задела.
Я бросить упрек не решаюсь кому-то,
Господь, упаси…
Только все это было.
В веселом купе, ставшем вдруг неуютным,
Немое безмолвие вдруг наступило.
Недвижно сидели. Неловко молчали.
Оса залетевшая нудно жужжала.
Размеренно-сонно колеса стучали,
Да в такт им бутылка слегка дребезжала.

Два горя