Дмитрий Бутрин - Скреплённое

• Название: Скреплённое
• Автор: Дмитрий Бутрин
• Жанр: Публицистика

Книга заместителя шеф-редактора издательского дома «Коммерсантъ» Дмитрия Бутрина – сборник его главных статей последних лет. Они посвящены неочевидным механизмам, связям прошлого с настоящим, которые создают нынешнее российское общество. Как кефир стал маркером границ русского мира, когда российская власть превратилась в ЖЭК, как история создания «Пиноккио» помогает побороть страх перед Сталиным. История, социология и экономика, используемые не так, как принято, – это то, что вы найдете в книге.

---

И стало сразу понятно, о чем спрашивал в «Кириковом вопрошании» живший в XII веке Кирик Новгородец епископа Нифонта: хорошо ли, что в Новгороде все грамоты выбрасывают и по святым буквам люди ходят. Кирик был монахом новгородского Антониева монастыря – по преданию, Антоний Римлянин в 1106 году стоял на скале посреди Рима и молился Богу, увлекся, скала поплыла по Тибру, доплыла до Волхова, там преподобный Антоний и основал монастырь. И Кирик, и Нифонт Антония знали лично. Сам же Кирик был одним из людей, способных изумить кого угодно. Например, он в ходе своих исследований по теории музыки интересовался тем, что сейчас именовали бы «квантом времени». Впрочем, у епископа в данном случае он спрашивал гораздо более прозаическую вещь, ее Арциховский понял спустя без малого тысячу лет. Письма, процарапанные на бересте, новгородцы по прочтении рвали и бросали под ноги, именно это Кирика и беспокоило: не грех ли ходить по буквам, которыми в том числе пишутся книги?

Нифонт в таких случаях предпочитал промолчать: а что ж делать. Ходят по буквам – так и пусть ходят.

В общем, когда в 1957 году на Троицком раскопе обнаружили первую восковую табличку, она, собственно, никому уже была не важна. До 1994 года в раскопах Новгорода обнаружено 11 цер XI—XIV веков. По информативности они на порядок уступали тысяче известных берестяных грамот. На воске мало что сохранялось. На одной цере явное свидетельство обучения делопроизводству – надпись «…кланяю… язъ тиунъ…». На другой – три буквы и вырезанный алфавит по краю. В общем, читать почти нечего.

Двенадцатая цера (из трех пластин, одна из которой, средняя, была двусторонней, – в Риме такие именовали triplices) оказалась иной. Почти там же, где ее обнаружили, еще в начале сезона 2000 года нашли очередную грамоту – с почти детским изображением святой Варвары и с процарапанной датой: 6537 год от сотворения мира, или, по общераспространенной схеме датировки, 1029 год от Рождества Христова. Из расположения церы в слоях раскопа следовало, что она оказалась там на 30 лет раньше этой грамоты, то есть она старше не только Кирика и Нифонта, но и Антония.

Церу открыли, как открывают книгу, и выяснилось, что все еще значительнее. Воск довольно хорошо сохранился, и на нем был написан текст, который всякий грамотный человек в последнее тысячелетие узнал бы. Вот цитата из него в Синодальном переводе: «…Предваряли ночные стражи очи мои; я был взволнован и не мог говорить; размышлял о днях древних и годы вечные вспомнил и вник». На цере были 75 и 76 псалмы и отрывок из псалма 67, который знают и неграмотные, начинается он словами «Да воскреснет Бог, да расточатся врази его».

То есть в руках археологов Янина обнаружился кириллический текст, более или менее точно датированный границей X и XI веков.

Поясню, что это значит. Кириллические надписи с более или менее точной датировкой X века существуют: старейшие из них – эпитафия некоему отцу Антонию в болгарской Крепче, умершему в 921 году; керамические таблички с кириллическими надписями из Преслава, древней столицы Болгарского царства, возможно, старше, как и Гнездовская надпись на кувшине из погребения, пресловутая «гороухша». А вот старейшая славянская книга с точной датировкой – это Остромирово Евангелие, переписанное не позднее 1057 года. Преславская книжная школа, сожженная в 972 году византийским императором Иоанном I Цимисхием, и созданная святым Наумом как наследие Преслава Охридская книжная школа оставили нам имена первых славянских сочинителей, но не книги. Несколько кириллических книг или листов из них – «Житие Кондрата», Супрасльская рукопись, Куприяновские, Хиландарские и Зографские листки, Енинский апостол, листки Ундольского – в числе текстов, претендовавших и претендующих на статус первой славянской книги, наряду с известной сейчас в таком качестве Саввиной книгой; среди книг, написанных глаголицей, в этом же ряду Киевские листки и Зографское Евангелие – все эти книги созданы на границе X и XI веков. Впрочем, лингвист Андрей Зализняк, давний соавтор Валентина Янина по работе с берестяными грамотами, обнаружил на деревянных бортиках новгородской церы процарапанную неоднократно точную дату – 6507 год, или же 999 год от РХ.

Таким образом, цера оказалась древнейшей точно датированной славянской книгой. Или, во всяком случае, с большой вероятностью древнейшей из существующих в материальном мире русских книг.

Что само по себе, кстати, совсем не так уж важно, как это может звучать. Русские книжники X века, существование которых, собственно, и подтверждено Новгородским кодексом, понятия не имели о национализме и тем более о державной гордости: их беспокоило пока только спасение души.

***

Первая статья Андрея Зализняка и Валентина Янина о цере, которая в научном обиходе получила наименование «Новгородский кодекс», вышла в 2001 году – и в ней волшебные свойства восковых табличек уже начали проявляться. Текст 10-й кафизмы, сохранившийся на воске, с одной стороны, был написан в так называемой «одноеровой системе» кириллической графики, что решало вопросы (важные в основном для исторической лингвистики) об эволюции кириллической письменности древнерусского языка. При этом Зализняк мог весьма уверенно говорить, что тот, кто писал в Новгороде четыре страницы псалмов Давидовых, едва ли был болгарином, греком или варягом. Он был русским, мало того, он, вероятно, даже не был новгородцем – поскольку практически все новгородские писцы были славны «цоканьем», неразличением аффрикат «ц» и мягкой «ч».

Две предыдущие выпущенные на тот момент по этой теме монографии Андрея Зализняка, «От праславянской акцентуации к русской» и «Древненовгородский диалект», обсуждали и вопросы, связанные именно с этим явлением. Исторические тексты являются материалом, который позволяет исследовать историю языка. И разговорная, и письменная речь несут на себе отпечатки времени и места сообщения: в написанном значение имеет начертание букв, а в сказанном – фонетические особенности. Ответы же на вопрос о том, как пишущееся и говорящееся влияют друг на друга посредством чтения, дают лишь частичное представление о сложности предмета исторической лингвистики.

В любом случае цера попала в руки, в которые она должна была попасть, и исследована как физический объект всеми доступными методами. В том числе радиоуглеродным анализом: в Университете Упсалы исследования воска подтвердили, что с большой вероятностью предмет создан в 980—1050 годах. Тогда еще живой реставратор Владимир Поветкин, с 1978 года занимавшийся реставрацией и консервацией едва ли не всех найденных с того момента новгородских берестяных грамот, сообщил: по его мнению, цера была в использовании очень долго, сделанные из липы triplices использовались владельцем 20—30 лет. Поветкин вряд ли ошибался. Его главным увлечением была реставрация/реконструкция древнерусских музыкальных инструментов, и он, видимо, лучше любого другого человека в этом мире знал, как изменялось дерево, использовавшееся ежедневно десяток веков назад.

Поветкину пришлось решать непростую задачу консервации церы. Фиксировать состояние деревянного предмета, тысячу лет пролежавшего в новгородской глине, точно так же, как это делают с берестой, было невозможно: растворялся бы воск, а без консервации цера могла бы очень быстро сгнить или растрескаться. Через месяц Поветкина уговорили попробовать, тщательно засняв книгу в максимально «собранном» виде (поставить осыпавшиеся куски воска на места, где они были ранее, было сложной, но решаемой задачей), консервировать восковой слой и липовую основу отдельно, затем составить все обратно. И воск с текстом псалмов был снят, и стала открыта на время изнанка под восковым слоем. Изнанку, внешне пустую, тоже неоднократно фотографировали, и не раз, и под разным освещением.

А в 2004 году Андрей Зализняк опубликовал книгу, не имевшую прямого отношения к Новгородскому кодексу: это был сборник четырех статей «„Слово о полку Игореве“: взгляд лингвиста». Некоторые истории бывают более запутанными, если их излагать в хронологическом порядке, – это, видимо, как раз тот случай.

***

В одной заметке в поднявшейся вокруг Новгородского кодекса полемике кто-то из европейских медиевистов вскользь, как общее место, заметил, что десятилетия советского отрицания реальности сделали сомнения в подлинности «Слова о полку Игореве» в среде русских филологов чем-то вроде дежурного интеллектуального упражнения.

Книга Зализняка 2004 года представляет собой текст, который практически не обсуждает историю «Слова» и «Задонщины»: предметом изучения является язык двух памятников с точки зрения не филологии, а исторической лингвистики. Это весьма сложное чтение, которое, впрочем, способно убедить всякого, что сложное чтение необходимо и посильно. Вкратце речь идет о следующем: для того чтобы «Слово» было подделкой XVIII века, как это предполагает большая часть критиков подлинности самого яркого русского текста за многие века, нужно, чтобы фальсификатор был лингвистом, на два века опередившим актуальные его времени знания о развитии языка. Он, например, обязан был уметь безошибочно расставлять древнерусские энклитики общего типа (же, ли, еси), руководствуясь законом Ваккернагеля в соответствии с их рангами.