Дмитрий Журавлев - Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева

• Название: Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева
• Автор: Дмитрий Журавлев
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7598-1263-0

Предлагаемые воспоминания – документ, в подробностях восстанавливающий жизнь и быт семьи в Скопине и Скопинском уезде Рязанской губернии в XIX – начале XX в. Автор Дмитрий Иванович Журавлев (1901–1979), физик, профессор института землеустройства, принадлежал к старинному роду рязанского духовенства.

На страницах книги среди близких автору людей упоминаются его племянница Анна Ивановна Журавлева, историк русской литературы XIX в., профессор Московского университета, и ее муж, выдающийся поэт Всеволод Николаевич Некрасов.

Книга предназначена всем, кто интересуется прошлым русской провинции и историей повседневности.

---

Родила Е.Е. детей шестнадцать-двадцать. Умерли. Осталось семь. После смерти старших детей первую оставшуюся живой девочку, оказавшуюся и единственной, лелеяли и берегли до такой степени, что зимой не выпускали на улицу – простудится. Похоже – боязнь простуды у Левитовых была болезненной, как в крестьянских семьях. Помню приезд дяди Миши в наш скопинский дом летом. Он прежде всего потребовал закрыть дверь на террасу. У нас она оставалась открытой с раннего утра до позднего вечера.

В.В. Левитов

Со слов старших я всегда считал, что Анюта окончила Епархиальное училище в Рязани – среднее женское учебное заведение духовного ведомства. То же, что и женская гимназия. Было шесть классов, позже – семь. Общежитие. Но вот Катя говорит – мама занималась только дома, и если сдавала экзамены, то экстерном. Это больше походит[78]. Сохранилась тетрадь – поварская книга, куда она записывала рецепты разных блюд. Часть написана папиной рукой. Очевидно, это книга уже молодой самостоятельной хозяйки. Свою переписку с мамой папа сжег при переезде в Москву. Быть может, и раньше: тяжело, если чужие руки роются в интимных делах. Грозили обыски, да и были не раз… Поварская тетрадь – единственный памятник маминой руки.

Лермонтов – любимый мамин поэт[79]. Любила она и Надсона. Ее однотомник Лермонтова до нас не дошел. Остался в Раненбурге, а кто-то из дядей продал его на базаре в 30-е годы. <…> О том, что он был, и о его судьбе мы узнали лишь после войны от дяди Вани. Вероятно, он и продал – похоже на него.

До нас дошла визитная карточка – фото мамы-девушки, без даты. <…>

Родителей звали «папашинька» и «мамашинька». И для нас, малышей, дедушка и бабушка – журавинские. А раненбургские – папашинька и мамашинька. Сохранилось со слов мамы. <…>

Свахой была знаменитая Пелагея Антонна – жена виниковского двоюродного брата папы Михаила Григорьевича Глебова. Знаменитая потому, что тетя была всегда в тревоге, ожидая «Антонну» в гости: она зла на язык, всегда недовольна приемом, угощением, «осудит», «ославит», «разнесет» про вас дурное… <…>

Почему и как она нашла Левитовых, да еще в Раненбурге, мне не известно. Вероятно, сговор был за 1–2 года до свадьбы. Свадьба откладывалась до поступления на «место». Думаю так потому, что получить известие о назначении 11 мая, найти невесту и 4 июля сыграть свадьбу – слишком поспешно и несерьезно. Думаю и потому, что когда-то в Скопине я прочитал часть письма, в котором из Раненбурга упрекали папу, что он недостаточно энергично ищет место. Мне, впрочем, это не совсем понятно: только 16 августа 1899 г. ему исполнилось 25 лет, а моложе не посвящали[80]. Почему согласились? Семьи разные – город и деревня. Привычки, требования к бытовым условиям, общая атмосфера в семье – все это не совпадало. Даже источник материальных средств – в Журавинке основное в хозяйстве (земля, скотина), у Левитовых его не было. Не знаю, на какие средства давали образование детям, могло ли хватить на это дохода В.В. Разве старший сын помогал?[81]

В семье журавинской – атмосфера физического труда, забот о хозяйстве. Умственная деятельность – в пределах чтения духовных книг, беллетристики, газеты. Образование дали только сыну. В характере – склонность посмеяться, пошутить.

В семье раненбургской – атмосфера умственной жизни: все учились, старшие братья Михаил, Павел – люди умные, серьезные, да и отец был серьезный человек, – постоянно обсуждали философские вопросы, вовлекая и младших. Физического труда – никакого. В характере – излишняя серьезность, склонности к веселью, шуткам не было; повеселиться, пошутить они не умели. Ум Левитовых склонен к абстракции. Рассуждения – на основе логических построений… «В нас, Левитовых, заключены были большие умственные силы, в частности – способность к оригинальному мышлению, к самостоятельной творческой работе (выше всех в этом отношении стоял брат Михаил Васильевич)», – писал дядя Павел в письме 1941 г.

П.В. Левитов, 20 августа 1928 г., Скопин. Фото Д.И. Журавлева

Строго говоря, все это относится к Михаилу и Павлу. Иван очень любил пофилософствовать, но от него слишком пахло схоластикой, было неглубоко, бессодержательно, походило на способ провождения времени – от скуки. Прочих братьев близко я не знал, никаких «трудов» от них не осталось. А Миша и особенно Паша много писали. Часть их брошюр у нас есть[82].

По мощи ума папа не уступал Левитовым, но уступал в творческой активности. Склад ума иной – преобладал здравый смысл и рассуждения на почве реальности. Папа мог вполне понять рассуждения Левитовых и по достоинству оценить их. Иногда не прочь был посмеяться над ними. Но только заочно. Я уже писал – они не понимали и не терпели шуток. <…>

Разница осознавалась Левитовыми. Братья внушали маме избегать сближения с журавинской семьей, не дружить с тетей Анютой. Катя думает: очевидно, считали журавинских недостаточно культурными. Я, впрочем, объясняю примитивным эгоизмом: свекор и свекровь, золовка-колотовка со временем сядут-де на шею их сестре. Кто из нас прав? Вероятно, оба.

Но было и сходство: глубокая религиозность, круг духовных интересов, семинария, отсутствие элементов светского воспитания. Я имею в виду прежде всего отношение к женщинам. Молодые Левитовы терялись в обществе девушек, чувствовали себя связанными, не могли найти темы для разговора, жизнерадостного веселья не получалось. И их избегали, и они избегали. Похоже – таким же был и папа. Возможно – это следствие семинарского воспитания, но, конечно, лишь до некоторой степени.

Трудности выйти замуж, выдать дочку замуж, погоня за женихами как бытовое явление показаны Чеховым. Но для духовенства это дело еще более усложнялось. Исторически выработалась кастовая замкнутость духовенства. И после отмены крепостного права, да в деревне и вплоть до революции, считали невозможным выдать дочку за мужика, за мещанина, как и сыновьям считалось зазорным брать невест из этих сословий. Выход допускался или в свою духовную среду, или в разночинную. Много детей духовенства перешло в разночинцы за последнее столетие, разрушая кастовую замкнутость.

Наши дедушки и бабушки журавинские и раненбургские – из коренных духовных семей. Когда позже мамин брат Дмитрий женился на раненбургской портнихе, его мать Е.Е. никак не хотела признавать за родственницу «мещанку» – слишком низко. Впрочем, брак был действительно неравный, но в обратную сторону: Дмитрий не был достоин своей жены, прекрасной женщины, содержавшей семью своим трудом.

Возможно, у меня такое впечатление, в журавинской семье, быть может, что под влиянием бабушки Настасьи Ивановны с ее здравой головой, кастовый вопрос не так остро стоял. Старшую дочку Лизу выдали за крестьянина. Брат бабушки Григорий сам отказался учиться и приписался к крестьянскому обществу. Родная и близкая семья Лоховых – крестьяне…

Духовенство рассеяно по городам и весям. Предрассудок крайне ограничивал возможности естественного сближения молодых людей… Как-то случайно в Скопине среди папиных бумаг я открыл старое письмо и начал читать в средине. Кто-то из Раненбурга обращался к папе и маме с просьбой, нет ли у них на примете жениха для его дочери. Желательно академика. Но можно и семинариста, такого, как Иван Дмитрич. «Анюта улыбается», – добавлено после этих слов. «Академиками» обычно называли окончивших Духовную академию. <…>

Июль 1969 г. Покровка

Вот родословная Левитовых.

Все даты я записал 8 марта 1952 г. со слов дяди Вани. <…>

ПРЕДКИ

Василий Левитов (жена – Евдокия), дед нашей мамы, был дьяконом в селе Боршевое Скопинского уезда[83]. Единственное, что вспомнил о нем когда-то в разговоре со мной дядя Ваня, – каждую субботу он порол своих ребят. Провинившихся – за вину, невинных – чтоб впредь не провинились. Это – метод воспитания. Из его детей мне известны только два сына: Василий – отец нашей мамы – и Дмитрий, в какие-то годы бывший протоиереем в Раненбурге. Его сын Николай в молодые годы – мой учитель в Рязани (1916–1918 гг.). Позже он – профессор психологии в Московском Университете. <…>

Наш дедушка <…> был священником сперва в селе и с давних пор в Раненбурге, в соборе. Папа с большим уважением относился к нему: человек умный, серьезный, твердый. Он умер 2 марта 1906 г., в 3 часа утра, после операции – рак желудка. Тетя рассказывала о его мужестве: когда он лежал на операционном столе, и врачи, обрисовав положение, спросили, согласен ли он на операцию, он, севши, сказал им поучение. Операция не помогла. И вот ничего-то о нем я не могу написать. Запомнилось лишь одно: он любил спать на полу, и я очень смутно припоминаю это место в раненбургском доме. Я тоже предпочитаю спать на твердом. Приехав на каникулы в Скопин, я к ужасу Агафьи снял перину и спал на старом одеяле. В Москве по нужде я спал на полу с 1931 г. до переезда в Сокольники, т. е. до 1962 г.