Евгений Положий - Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник)

• Название: Иловайск. Рассказы о настоящих людях (сборник)
• Автор: Евгений Положий
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-03-7357-0

Евгений Положий (г. Сумы), 47 лет – известный журналист и писатель. В издательстве «Фолио» вышли его романы: «Потяг», «Мері та її аеропорт», «Дядечко на ім’я Бог», «Вежі мовчання», «Юрій Юрійович, улюбленець жінок», «Риб’ячі діти».

«Иловайск» – книга о мужестве, невероятном героизме и человечности украинских солдат и офицеров, бойцов добровольческих батальонов, батальонов теробороны, всех тех, кто оказался в конце августа 2014 года в «Иловайском котле», ставшим самым крупным поражением украинской армии в ходе войны на востоке. Это честная книга о войне, которая, как известно, никого еще не сделала лучше, и все же среди крови, огня и железа люди остаются людьми.

Автор услышал истории около сотни участников Иловайской трагедии, книга построена на реальных событиях. Тем не менее, просим считать все совпадения имен, фамилий и позывных случайными.

---

– Ну, вот, выбирайте, то есть, извините, смотрите, где ваша, – сказал уже знакомый по предыдущему визиту голос, и в проеме двери мелькнули синие больничные штаны.

– Что же они все у вас так в куче лежат? И запах… – Второй голос принадлежал серым, с блестящим отливом, безукоризненно отутюженным брюкам.

– На холодильник денег нет, а кондиционер поломался. Вы, случайно, не мастер, не можете исправить? – спросили синие больничные штаны.

– Нет, я судья, – ответили серые с отливом.

– Жаль.

– Я судья хозяйственного суда! – веско с вызовом уточнили серые наглаженные брюки с отливом.

– Я сочувствую, – парировали синие больничные.

– Что? Я не понял.

– Я глубоко сочувствую вашей утрате.

– Да, это моя мама. Вот она.

– Хорошо, давайте позовем похоронщиков.

По тамбуру загрохотали тяжелые ботинки, и в морг зашли четыре черные спортивные штанины.

– Вот этот… человек, пожилая женщина, мама, – не сразу нашел правильные слова судья. – Слева, под тем военным, она в темном платке. Как вы можете так хранить покойников? Это же святотатство! Почему вы не разложите их по полкам? Это просто возмутительно!

Кабану показалось, что синие штаны даже хмыкнули от удовольствия:

– И это вы мне говорите?

– Что?! – блестящие серые брюки затрепетали от возмущения.

Похоронщики, особо не церемонясь, отодвинули одного из пятерых вояк в сторону и начали доставать Антонину Федоровну. Кабан почувствовал, как на его больничное зеленое одеяло сначала упал пучок яркого света, а потом равнодушно, как по мебели, прошелся чей-то взгляд. В этот момент с головы Антонины Федоровны соскользнул черный платок.

– Аккуратнее, – зашипел судья. – Кладите на носилки и выносите. Только ради бога, аккуратнее!

Женщину наконец вынесли, и синие штаны закрыли дверь на ключ.

«Интересно, синие штаны знают обо мне? Наверняка же, не могут не знать», – подумал Кабан.

Хуже всего дело обстояло с куревом. Нюся строго-настрого запретила курить в морге: «Заметят сразу, и тогда и тебе, и мне конец. Тебя хоть расстреляют, а вот что мне сделают…» Подвести Нюсю Кабан никак не мог, поэтому боролся с желанием изо всех сил. Хуже всего накрывало с утра, когда кашель вплотную подступал к горлу и сжимал железной хваткой, душил грудную клетку, а рука сама тянулась к единственной пачке сигарет. Если бы в этот момент кто-нибудь зашел, Кабан не мог гарантировать, что выдержит и не закашляет. Первую сигарету он курил, когда его вели на процедуры через больничный двор. Тропинка хорошо просматривалась из больничных окон и даже, как утверждала Нюся, из кабинета главврача, но они шли окольными путями: под стеночками, за кустами, пережидали под раскидистым старым кленом и за старой хозяйственной, очень давно выбеленной постройкой, под крышей которой создатели выложили кирпичами дату: «1913». Здесь Кабан останавливался и, блаженно затягиваясь, отводил душу. Нюся и Женя не курили, зато Викуся дымила, как паровоз, понимала его горе и всегда разрешала выкурить еще одну сигарету, которую он подкуривал от предыдущей. Та же история повторялась на обратном пути.

Вторая проблема, с которой Кабан столкнулся, – гигиена. Умывался, чистил зубы и ходил в туалет по-большому он теперь исключительно перед процедурами. На все про все ему выделяли десять минут, но человек, как уже правильно замечено несколько тысячелетий тому, быстро привыкает ко всему, и Кабан служил этому тезису самым ярким подтверждением. Для остального исправно служила пластиковая бутылка, которую ему принесла Нюся в первый же день. Мочился Кабан нестерпимо трудно и неудобно – нужно вылезти из хибары, пристроиться в вагоне так, чтобы никто из случайно проходящих мимо не смог заметить в окно стоящего на коленях и писающего мертвеца, приспустить одной рукой спортивные штаны и той же рукой сделать так, чтобы все произошло точно и аккуратно. Вначале Кабан настрадался, поэтому предпочитал долго терпеть, но такой подход не давал нужного результата – поспешишь, как гласит народная мудрость, людей обоссышь. Но потом приноровился, можно сказать, натренировался и совершал действие с некоторым даже изяществом.

Иногда по вечерам, когда на улице темнело и заканчивались процедуры, к Кабану заходили в гости Нюся, Викуся или Женя. Оказалось, что Нюся замужем и в то же время и не замужем: три года назад муж уехал на заработки в Россию и пропал – то ли обзавелся новой семьей, то ли прирезали где – неизвестно, но признаков жизни он не подавал. Нюся осталась с четырехлетней дочкой, зарплату в больнице не платили с июня, собственно, как только боевые действия вплотную приблизились к городу и границе. Сводила концы с концами, как могла, брала дополнительные дежурства, словом, известная картина. Викуся была младше Нюси на три года, и жила совсем другой жизнью. Любила риск, резкие отношения с мужчинами, иногда – не с одним. Прическу носила озорную, для этих мест даже вызывающую – крашенная в разные цвета челка, выбритый затылок; в каждом ухе – по два кольца, смешная и смешливая, когда в настроении; смурная, неразговорчивая, если что-то идет не так или, допустим, не нравится погода. За ними двумя почти всегда ходил Женя – еще совсем мальчишка, интерн на практике. Худой, остроносый, очки не носил, хотя зрение имел слабое, бегал каждое утро на турник – горел ярко выраженным сексуальным желанием и любил всем своим мальчишеским сердцем Викусю – слушался ее беспрекословно, и за один поцелуй, не говоря уже о двух, мог продать не только Родину.

Пограничник на четвертый-пятый день стал чувствовать себя намного лучше, и они вместе пытались придумать, как и когда Кабану выбираться на свободу.

Дольше оставаться в больнице было рискованно. Скрывать долго пребывание Кабана в морге невозможно – он перемещался через больничный дворик, его каждый день видел медперсонал, он принимал процедуры, для него брали порции в столовой, он ходил коридорами больницы к своей палате и обратно. Рано или поздно кто-то бы выследил и позвонил сепаратистам, и тогда бы ни нейтральная позиция главврача, ни изобретательность Нюси не спасли б его от плена. Даже сейчас было чудом, что его никто до сих пор не нашел, хотя еще дважды приходили с проверками и обысками, спрашивали конкретно об украинском пограничнике, то есть знали, что он где-то здесь обретается, лечится, харчуется, значит, ждали, искали, но, видимо, не до него пока – вокруг идет война. Нюся говорила, что Алексей Иванович, главврач, даже показывал сепарам его историю болезни, где последняя запись датирована 25 августа: «Да, – отвечал главврач, – я тоже слышал, что украинский пограничник где-то прячется. Но не уверен, что в именно моей больнице, лично я его не видел давно. Возможно, он укрывается где-то в городе, но мне об этом ничего не известно. Если я его увижу, то обязательно вам позвоню».

Что творилось в мире, Кабан знал только по рассказам медсестер и интерна – все очень плохо, но ничего толком неизвестно; и по обрывкам фраз, которые слышал в коридоре от больных и врачей: зашла российская армия, укропы в окружении, всех их убьют, здесь будет «дэнээр», Путин нас спасет. От таких новостей Кабан стал гораздо больше переживать за жену и дочь, чем за себя: что они будут делать, если россияне оккупируют родной город? Он попросил Нюсю позвонить жене по локальному телефону и сообщить, не вдаваясь в детали, где он находится и что с ним все в порядке. После 1 сентября периодически начала появляться мобильная связь, и он сам дважды говорил с женой и матерью по телефону. Жена совсем не сердилась и даже не обещала убить, если вернется, наоборот, обещала любить и беречь, что Кабана, конечно, не могло не порадовать. Родные связались с главным управлением погранвойск, командованием воинской части, СБУ, Красным Крестом, но везде отвечали, что сейчас ситуация в районе Иловайска критическая и в ближайшее время ничем помочь не могут. Говорить без шумов и помех по мобильному телефону можно было только с четвертого этажа больницы, из-под самой крыши. Лифтом здесь пользовался только медперсонал, да и боялся Кабан маленького закрытого пространства – открываются двери, а там, как в кино, стоят сепары и улыбаются: «Где ты спрятал свой пулемет, Кабан?» – или можно столкнуться с кем-то нежелательным нос к носу, например с главврачом. Зачем человека ставить в неудобное положение?

Так что перемещался Кабан исключительно по лестнице, и каждый звонок домой ему давался в полчаса пути только наверх, не меньше, и в семь сошедших потов. На свой телефон звонить он, естественно, всем запрещал, это всем известно – несвоевременный звонок может стоить жизни.

Вечерами Кабан лихорадочно мысленно искал пути спасения, но верных вариантов по-прежнему не находил. Как-то, когда он возвращался с процедур, в коридоре его схватил за руку ушлый на морду мужичонка лет шестидесяти в застиранных больничных штанах и драной серой футболке: