Николай Норд - Ядовитый ринг

• Название: Ядовитый ринг
• Автор: Николай Норд
• Жанр: Альтернативная история

Главный герой, избитый шантрапой во время свидания с девушкой, принимает решение заняться боксом. Вкус приходит во время еды, и герой хочет стать Великим Чемпионом. К цели его ведет тренер – экс-чемпион, обладающий мистическими техниками, полученными им от дяди, тоже известного боксера, участника экспедиции Александра Барченко на Тибет. Сама экспедиция была организована руководителям ОГПУ Глебом Бокия, отдел которого конкурировал с германским Ананербе. Цель и русских и немцев было создание сверхчеловека…

---

Несмотря на более культурный состав местного люда, двое парней лет двадцати, оба одинаково одетые и, несмотря на разницу в росте, похожие друг на друга как огурцы с одной грядки: в узких брюках, в ботинках на каше и коричневых, в рубчик, полупальто, поинтересовались, не уступлю ли я им свое пальтецо рубликов, этак, за пятьдесят? Услышав, что у пальто даже магазинная цена целых девяносто, сразу отцепились, даже не поинтересовавшись, а собираюсь ли я его продавать вообще. Просто назвали меня «барыгой» и, надутые собственной значимостью, потопали себе дальше.

Так я стоял, крутя головой по сторонам, вглядываясь в перспективу улиц, тщетно пытаясь обнаружить хоть кого-нибудь из наших девчонок. Прошло уже минут десять, и я стал подозревать, что надо мной просто подшутили, отчего настроение мое потихоньку начало портиться, как прямо из дверей почты вышла Мелентьева Таня. Увидев меня, она остолбенела. Остолбенел и я. Я – от того, что совершенно не рассчитывал на встречу именно с ней, она – с вмиг застывшей улыбкой на лице – от изумления, вызванного моим сногосшибательным нарядом.

Когда же, через несколько секунд, столбняк отпустил ее, она сошла с крыльца ко мне, как ангел с облака.

– Извини, задержалась в очереди, я тут телеграмму папе в Одессу отправляла, мама попросила, он с концертом там, – сказала она в оправдание за задержку и улыбнулась тонкой черточкой губ, отчего образовались ямочки на ее щеках.

– А он кто у тебя, артист? – первое, что нашелся сказать я, ибо ничего другого мне, ошеломленному такой неожиданной встречей, в голову попросту не пришло.

– Он детской самодеятельностью руководит в нашем клубе. А ты не знал?

– Да откуда мне…

– На всесоюзный смотр поехали, – сказала она и замолчала, снова оглядывая меня с ног до головы. – Слушай, а ты у нас пижон, а я и не знала!

– Да все по-обычному, – приврал я, польщенный, – мы же только в школе видимся. Кстати, «пижон» – это в переводе с французского – «голубь».

– Ничего себе – голубь. Тут на целого павлина потянет!

Спохватившись, что сказала не совсем то, что нужно, Таня подцепила меня под руку:

– Ну, куда пойдем? Может, в клуб сходим на киношку?

Я посмотрел на афишу клуба Ефремова, громоздившегося через дорогу напротив и производившего внушительное впечатление своей монументальностью. Кажется, в конце и после войны, его строили пленные немцы. И хоть он был построен по советскому проекту, но некая незримая тень готики, которую исподтишка привнесли германцы в лепнину – горельефы, башенки и иные архитектурные украшения, незримо и мрачновато лежала на нем. С афиши улыбался задушевной улыбкой завсегдатая всех простецких компаний артист Николай Рыбников, ряженый в форму монтажника высотных конструкций.

– «Каланча». Я уже сто раз смотрел, – сказал я.

– Какая каланча?

– Ну, кино – «Каланча», там еще Рыбников играет, вон на афише.

– Сам ты каланча – «Высота»! – звонко рассмеялась Таня и, все так же держа меня под руку, повела по улице. – Я тоже раза два уже смотрела. Пойдем, просто так погуляем.

– Пойдем, давай, – согласился я, немного покоробленный ее «каланчой».

Мы пошли по тротуару под ручку в направлении, которое выбрала она. Сверху, с высоты своего роста и сбоку я украдкой рассматривал Таню. На ней был голубой фетровый берет, из-под которого на спину ложились две толстые короткие косицы. Вокруг них клубились непослушные завитушки не попавших в косы нежных русых волос. Сиреневое демисезонное, с поясом, пальто на ней было то же самое, что она носила и в школу, но вот капроновые чулочки и коричневые лаковые туфельки с крупными стразами на застежках я до того на ней никогда не видел.

К тому же, я еще в самом начале заметил, что брови у нее слегка подведены, чего раньше за ней тоже не водилось. Значит, тоже наряжалась к свиданию, тоже хотела быть покраше. Это радовало и это льстило моему самолюбию.

Одно меня не устраивало – прохожие глазели на нас несколько иначе, нежели просто на меня одного ранее. И взгляды их стали более колючими, более бодливыми, что ли, и это почувствовала и Таня. Она вдруг остановилась и, подняв ко мне погрустневшее лицо, сказала:

– Надоело по улице шататься, пойдем, все-таки, в кино, посмотрим еще раз.

– Пойдем, – с радостью согласился я, и тут вспомнил, что у меня с собой не было денег.

В заднем кармане брюк у меня всегда лежала неразменная пятерка – так, на всякий случай, и когда я из нее сколько-то брал денег, то в тот же день возобновлял. Но та пятерка осталась дома в брюках, в которых я пришел из школы. Таким образом, денег у меня не было ни копейки, и ни о каком кино или мороженном не могло быть и речи. Это был серьезный промах. Но не оправдываться же теперь. Подумает – жадный. С другой стороны, неловко было бы в первую же нашу встречу пользоваться Таниными деньгами, если они и были у нее с собой вообще. Посему я с ходу придумал:

– Слушай, Таня, я тут вспомнил… тут такое дело получилось… понимаешь, отец скоро с работы придет, а он ключ не взял от квартиры, будет на лавочке около дома сидеть ждать меня.

– А ты сразу что – не знал? – разочарованно вскинула на меня Таня моментально повлажневшие глаза.

– Да знал, как не знал.

– А что же ты – в кино, в кино… И вырядился, как будто в Париж собрался на Елисейские поля. Ладно, пойду домой – вздохнув, она опустила голову, но не уходила, водя носком лакированной туфельки по асфальту.

– Ну, а как бы я тебя предупредил? Я же не знал, что это ты мне записку писала….

Это, пожалуй, звучало убедительно. Тем более что телефоны в квартирах были тогда большой редкостью, так только – у большого начальства. У нас, например, хоть отец и был замдиректора завода, и то телефона не было. А насчет Тани, то я не то что номер ее телефона не знал, но и вообще не ведал – есть ли он у нее или нет. Да я даже адреса ее не знал.

– Да ладно, не огорчайся, в другой раз сходим. А до дому я тебя провожу, еще успею.

Я и сам обрадовался тому, что нам не придется дефилировать по центральной улице, полной народа, а скроемся где-нибудь в тихих двориках. Да и вообще, я чувствовал себя неловко из-за того, что Тане со мной неловко.

– Ну, пошли, – безразлично сказала Таня и решительно зашагала вперед, не оглядываясь на меня.

Я поторопился за ней на полшага сзади. Этакое наше перемещение по улице вовсе не было похоже на совместную прогулку. Со стороны могло показаться, что мы просто куда-то спешим: судя по вымороченным лицам, скорее всего, опаздываем на похороны.

Пройдя, таким образом, пару кварталов – все дальше от моего дома – мы свернули во дворы. И уже в следующем квартале, углубленном далее внутрь от фасадной улицы, чувствовалось неухоженность второстепенного поселения, вдоль которого не проезжают машины районного начальства. Скамейки с выломанными досками и грязные, поскольку местные обитатели предпочитали сидеть не на сиденьях, а на спинках, перевернутые урны, разноцветье битого стекла бутылок и водочных крышечек, пустые пачки папирос и разбросанные окурки, облупившаяся краска подъездных дверей, запах гнили от помойных дощатых ящиков, рядом с которыми громоздились мусорные кучи.

Там мирно уживались давно знакомые меж собой местные вороны и голуби, облезлые коты и бездомные Шарики. Правда, помойка была поделена меж ними поэтажно и по сторонам света: птицы оккупировали верх переполненного ящика, собаки шныряли внизу, а коты были на стреме и занимали места после отъевшихся и оставивших очумелый пир Бобиков. На веревках, повязанных между столбов и деревьев, сохло тряпье: трусы – мужские и женские, майки, платья, рубахи и коврики, сработанные из лоскутных кусочков.

Рабочий люд здесь собирался вокруг некрашеных, щербатых столиков, от которых разносился окрест стук доминошных костяшек, и около которых клубились колечки папиросного дыма. Все они были одинаковы лицами: засерелыми, со стальным отблеском изработанных роботов, приданным въевшейся в кожу металлической стружечной пылью и глянцующей ее гарью охлаждающего масла, испаряющейся с раскаленных резцов.

Шпана играла в чику и пристенок, катала по двору шестерни на клюшках и каталась сама на самодельных деревянных самокатах с колесами из шарикоподшипников. Отдельная троица из ребят, возрастом постарше меня года на два, резалась в картишки у подъезда дальнего дома, на скамейке без спинки. Двое из них располагались на ней самой, а один сидел на корточках между ними. Рядом на земле стояла трехлитровая банка пива, из которой они поочередно отхлебывали пенную жидкость.

Здесь кое-кто с Таней здоровался, но молча, лишь кивком головы. Я понял, что это и был ее родной двор. Она, опустив голову и не поднимая глаз, по-прежнему шла впереди меня, только теперь не так быстро. Мы шли прямо к тому подъезду, где троица картежников распивала пиво. Один из играющих, тот, что сидел к нам лицом, в комбинированной курточке и серой кепке набекрень, толкнул того, что был к нам спиной. И тот обернулся.