Уильям Манчестер - Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965

• Название: Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965
• Автор: Уильям Манчестер
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-227-06283-3

Сэр Уинстон Спенсер Черчилль – британский государственный и политический деятель, премьер-министр Великобритании в 1940–1945 и 1951–1955 годах, военный, журналист, писатель, почетный член Британской академии, лауреат Нобелевской премии, по данным опроса, проведенного в 2002 году компанией Би-би-си, величайший британец в истории.

Черчилль, представленный Уильямом Манчестером и Полом Ридом, – это человек несгибаемого мужества, острого ума и невероятного стремления к действию. Эта книга – блистательный рассказ о том, как Черчилль организовал свою нацию для обороны и военного отпора нацистской Германии, вынудив Рузвельта оказать поддержку Британии поставками вооружения. Именно он настоял на оказании помощи Советскому Союзу, что не мешало ему оставаться его убежденным идейным врагом В Старике, как называли его сотрудники, уживалось несколько, иногда противоречащих друг другу личностей. Он непозволительно много работал, был эгоистичен, придирчив, вспыльчив, груб, невнимателен к людям и в то же время преисполнен сострадания к тем, кто попал в трудное положение. Но что бы ни происходило с ним и с его страной, которой он был бесконечно предан, он всегда поступал в соответствии со своим девизом: «Никогда не сдавайся!»

---

Обещания Вашингтона затмили отъезд Галифакса. Но Черчилль нашел много добрых слов для раскаявшегося миротворца: авторитетный и деликатный человек, в компании которого находиться одно удовольствие, и большая честь заслужить его дружбу. Эдвард Галифакс, сказал Черчилль, «никогда не уклонялся от исполнения своих обязанностей». Новая должность, по мнению Галифакса, не сулила ему особых перспектив. Он сказал Алеку Кадогану о своем ощущении, что премьер-министр пытается избавиться от него. Надо было не иметь сердца, чтобы сказать Галифаксу, что он прав и что он, Кадоган, считает его назначение «серьезной ошибкой». А что касаемо чувств Галифакса к американцам, то он написал Стэнли Болдуину, что ему «никогда не нравились американцы, за исключением отдельных личностей. Я всегда считал их ужасными». Тем не менее Галифакс с готовностью приступил к новым обязанностям и действовал умело и дипломатично[661].

В речи по случаю отъезда Галифакса Черчилль не допустил ни одной ошибки. Он не обращался напрямую к президенту, но на следующий день за завтраком близкий друг и советник американского президента Гарри Гопкинс, только что прибывший в Лондон, услышал от Черчилля много добрых слов в адрес Рузвельта, льстивых слов, которые, несомненно, явились неожиданностью для Гопкинса. Он все сделал правильно, поскольку понял, что Гопкинс не является обычным гостем.

Прежде чем новые партнеры могли перейти к вопросам финансирования британской войны, Черчиллю предстояло завоевать Гопкинса, а Рузвельту – вести политическую борьбу. Рузвельт знал, что ни один критик не может утверждать, что закон о ленд-лизе подразумевает участие американских солдат в войне, которую ведет Великобритания. Ленд-лиз только поможет гарантировать получение Великобританией изготовленной в Америке продукции, но не американских солдат. Он хотел подтолкнуть Америку довольно близко к борьбе Черчилля, но не настолько близко, чтобы вступить в нее. Последняя война и последовавший за ней убогий мир (многие американцы относились к ним как к подачкам старушке Европе) были свежи в памяти Рузвельта. Он не был патриотом Европы и действительно верил, что европейские сферы влияния неуклонно ведут к войнам в Европе. Он понимал, что если хочет присоединиться к делу Черчилля, то должен четко сформулировать новые принципы – четыре свободы, – на которых можно базировать предложенную политику. Рузвельт действительно считал, что поражение Англии ставит под угрозу Америку, то есть угрожает ее интересам. Многие в конгрессе были не согласны с его мнением. Но у президента и конгресса было достаточно времени, чтобы решить проблему. Никто не мог заставить Америку торопиться.

Закон о ленд-лизе «порадовал» Черчилля, написал Колвилл в дневнике 11 января, добавив, что, по мнению Черчилля, ленд-лиз является, «по сути, открытым объявлением войны» или, «по меньшей мере, открытым вызовом Германии, чтобы она объявила войну, если посмеет». Однако премьер-министру были также хорошо известны настроения министра финансов Кингсли Вуда, который сказал Колвиллу 10 января: «С учетом этого законопроекта [ленд-лиз] нам будет намного труднее противостоять стремлению американцев лишить нас всего, чем мы владеем, в оплату за то, что мы хотим получить»[662].

Закон о ленд-лизе пробивал себе дорогу через палату представителей и сенат США, и Черчилль понимал, что должен скрывать разочарование медлительностью американцев, и заставлял молчать своих коллег, которые были против сдачи в аренду Америке баз в Вест-Индии, считая это своего рода «капитуляцией». Черчилль знал, что плачевное состояние американских эсминцев и удар по национальной гордости из-за утраты баз в Вест-Индии в конечном счете не имеют особого значения. Истинное значение ленд-лиза, за что он был необычайно признателен, в том, что он на шаг приблизил Америку к войне. Ленд-лиз появился не потому, что Черчилль так успешно просил о помощи или перехитрил Франклина Рузвельта, – он этого не делал, – а потому, что Рузвельт, несмотря на огромный политический риск и серьезные разногласия, считал, что в интересах Америки помочь Великобритании, и полагал, что его соотечественники готовы вместе с ним пойти на этот шаг[663].

Рузвельт понимал, что, отстаивая ленд-лиз, он должен избегать заявлений, направленных на изоляционизм, что ему следует больше сосредоточиться на моральном аспекте войны, чем на оружии, необходимом Черчиллю, поскольку без согласия народа оружие никогда не будет производиться в достаточном количестве. Подталкивая Америку к войне или, по крайней мере, подготавливая к войне, он не мог заходить слишком далеко. Рузвельт поставил в трудное положение президента Гарвардского университета Джеймса Конанта, заставив свидетельствовать в поддержку ленд-лиза перед конгрессом и убедив его в необходимости принятия закона, поскольку в противном случае Америка рискует подвергнуться нападению, если Великобритания потерпит поражение.

Изоляционисты не соглашались с его доводами. Хотя они не были против оказания Великобритании незначительной помощи, по мнению Конанта, они хотели иметь гарантию, что принятие закона о ленд-лизе «не станет первым шагом на пути вступления Америки в войну». Они бы не получили гарантий даже в том случае, если бы Рузвельт был расположен дать их, а он не был расположен, сказал Рузвельт Конанту. Рузвельту удалось обезвредить изоляционистов, которые не могли позволить себе выказать слабость при защите, как не могли критиковать не требующие доказательств «четыре свободы». Они знали своих со отечественников. В 1941 году Америка не слишком интересовалась побежденной истиной и абсолютным злом. В 1930-х годах Америка отгородилась от европейских проблем, поскольку, как утверждали изоляционисты, опасность грозила извне[664].

Тяжелое положение Великобритании не слишком волновало изоляционистов, поскольку они видели в Великобритании все то, с чем боролась Америка: глубокие классовые различия, имперская элита, ставшая богатой за счет колоний. Может ли это королевство, этот уеди ненный остров, эта Англия, называться демократической страной? Такие вопросы поднимались в ходе дебатов в конгрессе. Изоляционисты были настроены крайне решительно. По мнению членов американской изоляционистской группы «Америка превыше всего», Рузвельт попался на крючок обещания Черчилля никогда не вступать в переговоры с Гитлером об окончании войны[665].

Для многих американцев, и не только для членов изоляционистской группы, это была все та же старая Европа, повторение прошлого, когда Америка вступила в войну, а ей даже не вернули огромные кредиты, которые она предоставила союзникам для победы над кайзером. Все это понимал Черчилль. Он в достаточной степени уважал американцев, чтобы не вступать в дебаты. Вместо того чтобы пытаться воодушевить американцев, как он делал это со своими соотечественниками в 1940 году, Черчилль собирался вдохновить Гопкинса.

Черчилль знал, что его народ готов терпеть бомбардировки, но только до тех пор, пока верит в нечто большее, чем предстоящие ответные бомбардировки немецких городов. Британцы жаждали одержать полную победу над гитлеровскими армиями. И хотя он должен был обеспечить эту победу, местные жители всегда приветствовали его, когда он появлялся в районах, подвергшихся бомбардировке. Лондонцы, устанавливая на грудах разбитых кирпичей маленькие флажки Великобритании, заявляли Черчиллю, что полны решимости бороться до конца.

В тот год он посетил все основные промышленные города и порты Англии, Шотландии и Уэльса. Ему нравилось заскакивать на аэродромы, в казармы, на позиции зенитной артиллерии и береговой обороны и произносить тосты за защитников, желательно под виски. Если проходивший мимо рабочий протягивал ему руку, когда он шел по Сент-Джеймс-стрит в направлении Уайтхолла, Черчилль пожимал ее. Он понимал, что людям необходимо видеть и слышать его. Он понимал, как важны для лондонцев фотографии, сделанные во время его посещений районов, подвергшихся разрушительным бомбардировкам, фотографии, глядя на которые каждый из них будет чувствовать так, словно их Винни приходил к нему домой[666].

Он обладал удивительным умением выбирать время и место, чтобы запечатлеть на пленке символичный момент, как в случае с его посещением весной палаты общин после ночной бомбардировки здания палаты общин. У него в глазах стояли слезы, когда, глядя на разрушенное здание, он пообещал, ровным, но напряженным голосом, что восстановит палату. Однако стоило появиться фотографу, как его поведение изменилось. Фотография запечатлела сцену, поставленную Черчиллем. Он снят в профиль на фоне разрушенного зала заседаний правительства, окутанного облаком пыли. Первое, что бросается в глаза, не разрушение, а упрямо выдвинутый вперед подбородок Черчилля. Его пристальный взгляд на подобных фотографиях всегда устремлен либо на потрясенную жертву бомбардировки, либо ввысь, на некоего невидимого врага, возможно, к высшей силе, хотя он мало верил в высшие силы. На всех фотографиях у него внимательный и оценивающий взгляд, словно он собирается изобразить увиденное на полотне. И невозмутимый, будто мысленно он одновременно и с жертвой бомбежки – будь то старая женщина, или разрушенное здание, – и где-то далеко. Это тяжелый взгляд обиженного человека, который полон решимости восстановить справедливость.