Сборник - Ялос-2015

• Название: Ялос-2015
• Автор: Сборник
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906829-77-1

В России 2015 год объявлен Годом Литературы. Россия отметила 70-летие Победы над фашистской Германией. И ровно год, как Крым вернулся в культурное пространство России, стал её южным форпостом.

Наш Международный музыкально-поэтический фестиваль «ЯЛОС» посвящён Всемирному Дню поэзии. И так получается, что мы открываем поэтическое фестивальное движение в Крыму.

---

Выставка Шагала

Бьют часы петушиным крылом.
Время кошек, бродяг и влюблённых.
Старый дворник, взмахнув помелом,
Исчезает в чернеющих кронах!

Ты пришла, ты стоишь у стола.
Треплет платье сиреневый ветер.
Кто придумал, что ты умерла?
Мы бессмертны, как боги и дети!

И, о счастье бесстыдно трубя,
Мы летим над уснувшим кварталом!..
Ты прости, что я стал без тебя
Поседевшим, больным и усталым.

Видишь соты еврейских дворов,
Где я рос, быстроглаз и неловок,
Видишь в небе счастливых коров,
Что парят легче божьих коровок?!

Видишь, лошадь, Пегасам под стать,
С надоевшею твердью рассталась?..
Это я научил их летать.
Только мне без тебя не леталось.

Сколько музыки, света, огня!
Мир луною увенчан, как митрой.
И пускай будет плакать родня —
Там, в квартире с забытой палитрой.

Я целую тебя – на весу,
Унося к райским кущам и чащам.
Только туфельку, словно слезу,
Ты обронишь над городом спящим.

«Меж сосен, как между свечей…»

Меж сосен, как между свечей,
Зажжённых медленным закатом,
Он уходил – уже ничей,
Не подотчётный супостатам.

В мерцающую синеву
Он уходил, прямой и строгий,
Бессмертные роняя строки,
Как парк – последнюю листву.

Здесь было всё его – ручьи,
Дома, овраги, перелески…
Всё – до полета занавески,
До вздоха гаснущей свечи!

Он выправлял им голоса.
С каким младенческим упрямством
Он дирижировал пространством,
В себя влюбляя небеса!

Беспечный, как античный бог,
Печальный, как пророк библейский,
Прошедший как по тонкой леске
Сквозь жёрла варварских эпох,

Отшельник в собственной стране,
Он уходил, во тьму врастая.
И строк осиротевших стая
Кружила в гулкой вышине!

Он уходил – как долгий день
Уходит, ночи покоряясь, —
Во всех живущих растворяясь,
На всё отбрасывая тень.

И в небе, как прощальный знак,
Как несмолкающая нота,
Как долгий след от самолёта,
Парила подпись «Пастернак».

«Отряхнув на неделю привычных забот паутину…»

Юле и Нилу

Отряхнув на неделю привычных забот паутину,
Как весенние птицы, мы радостно кружим с тобой
Над улыбчивым морем по ялтинскому серпантину,
Где нам машет Ай-Петри косынкой своей голубой.

Нам сейчас дела нет до вчерашних тревог и огрехов,
Если можно легко затеряться на несколько дней
В этих улочках сонных, которыми хаживал Чехов,
В этих парках, хранящих дыханье великих теней.

Будет низкое небо, неласковый город промозглый,
Будут вязкие будни и тяжкой усталости ком.
А ночами мы будем лечить себя этой приморской,
Этой щедрой нирваной, в нее ускользая тайком!

И когда я исчезну, зарывшись в летейскую тину,
Бесприютной беглянкой сюда возвратится душа —
Чтоб кружить неустанно по ялтинскому серпантину,
Этим морем и солнцем, и зыбким покоем дыша.

Прощание с Крымом

Л. Козовскому

Белеющей кромкой родного Понта,
Курортный закрыв сезон,
Уходит за линию горизонта
Печальный мой гарнизон.

Оставлены крепости, порты, склады —
Форпосты большой игры.
Десантная рота ночной прохлады
Вползает во все дворы.

Кто завтра нам, грешным, залижет раны,
Кто будет так с нами щедр?
Молчат кипарисы, молчат платаны,
Ветвями разводит кедр.

И нам ли, неверным, искать спасенья,
В раю застолбив места?
И первая капля тоски осенней
Упала в ладонь листа.

Молчи. Все слова будут нынче лживы.
Нальём и поднимем тост —
За август, за то, что ещё мы живы
Под брызгами этих звёзд!

За сонного моря скупые ласки,
За трапез ночных изыск,
За то, как вручную сажали в Ласпи
Багряного солнца диск!

За эту игристость, за это иго.
За то, что есть ты и я.
За неудержимость любого мига
Летучего бытия.

«Окон февральских морозная влага…»

Окон февральских морозная влага.
Свечечка теплится еле живая…
Что вы забыли, доктор Живаго,
В чреве летящего в бездну трамвая?!

Что потеряли вы в давке московской —
Средь костоломного единодушья,
Где даже сам Командор Маяковский
Шпалер ласкает, давясь от удушья?

Где вы, Арбата знакомые лица —
Музы любимцы, жрецы Гиппократа?
Люмпенским локтем пихает столица
В бок недобитого аристократа!

Кровью безвинной промокла бумага.
Мчится трамвай мостовыми Лубянки.
Что вы забыли, доктор Живаго,
В этой консервной грохочущей банке?!

Будет Голгофой маршрут ваш увенчан.
В облаке райском морозного пара
Бледные лица двух любящих женщин
Вас осенят у ограды бульвара.

Вот оно, Господи, – вырваться, выпасть
Зёрнышком – из молотилки Прокруста!
Но лишь – соседей похмельных небритость
С запахом злобы и кислой капусты.

Но – лишь метели дымящийся саван…
Свечечкой тусклою теплится совесть…
Хмурый кондуктор закроет глаза вам.
Вот и начнётся бессмертная повесть.

«Нападками газетными исколот…»

Нападками газетными исколот,
Вдали от всех превратностей и бед,
Ещё не стар, хоть далеко не молод,
Курил он, опершись о парапет.

Он всё глядел куда-то сквозь и мимо…
Она, уже давно не так стройна,
Но до сих пор мучительно любима,
Стояла рядом – спутница, жена.

Внизу искрилось ласковое море,
Шептались сосны крымские вокруг…
И он сказал: – Нас ждёт немало горя. —
И услыхал: – Но я с тобой, мой друг.

Какая бы ни разыгралась драма,
Друг другу наши вверены сердца.
– Но будет ложь, и кровь, и царство Хама.
– Ну что ж, мы будем вместе – до конца!

Пройдя сомнений тягостные петли,
Покой земной не выслужив себе,
Стояли посреди красот Ай-Петри
Она и он, покорные судьбе.

Вонзались в небо кипарисов свечи,
Чуть слышен был громов далеких лай.
И обнимал любимую за плечи
Последний император Николай.

«Чёрных окон провалы под веками ставен…»

Чёрных окон провалы под веками ставен.
Этот дом умирать под забором оставлен.
В чехарде перемен обойдён и обижен,
Он ветшает, к земле пригибаясь всё ниже.

Штукатурки куски на прогнившем паркете…
Здесь резвились когда-то счастливые дети!
И витал Божий дух, легкокрыл и бесплотен,
И надменные дамы глядели с полотен.

Он, как Фирс-доходяга, забыт в прошлом веке,
Он бормочет, как Вий: «Поднимите мне веки!» —
Чтобы солнечный луч разогнал эту сырость,
Чтобы снова в бокалах вино заискрилось!

Чтобы вновь зазвучали скрипичные струны,
Чтобы пары кружили, пронзительно юны,
Чтоб безусый поручик, изящен и пылок,
Пел романсы, ещё не убитый в затылок!

Чтоб полковник, раздавленный в той мясорубке,
На коленях застыл перед ангелом в юбке,
Чтоб цветущая леди смеялась по-детски,
Не догадываясь о снегах соловецких!..

Клочья ржавых обоев, торчащая пакля.
Пыльный занавес неба в финале спектакля.
И распахнута комнат пустых анфилада —
От Эдемского до Гефсиманского сада.

«Я увидел во сне Петропавловский шпиль…»

Я увидел во сне можжевеловый куст…

Н. Заболоцкий

Я увидел во сне Петропавловский шпиль
И балтийского рейда предутренний штиль,
И невзятого Зимнего гордый фасад,
И пронизанный солнцем Михайловский сад,
И могучие торсы ростральных колонн,
И напичканный сплетнями светский салон,
И строки гениальной небрежный полёт,
И мятежную гвардию, вмёрзшую в лёд,
И на вздыбленном, неустрашимом коне
Усмиряющий воды шедевр Фальконе!..
И такой ностальгией аукнулся вдруг
Этот сон: «Возвратите меня в Петербург!»
И надменный лакей мне промолвит в ответ:
«Полно, барин! Такого названия нет. —
И добавит, скосив подозрительно глаз: —
Пропускать, извиняюсь, не велено Вас!»

И обступит меня петроградская тьма.
Как не велено?! Вы посходили с ума!
Он же мой – я отравлен им с первого дня —
Этот город, кормивший с ладони меня!
Где я горькую пил и бумагу марал,
Где в блокадную зиму мой дед умирал,
Где балтийское небо кромсала гроза,
Где на летние ночи, расширив глаза,
Мои тезки глядят у чугунных оград!..
Я прошу, возвратите меня в Ленинград!
И убитый комбриг мне промолвит в ответ:
«Ты забылся. Такого названия нет. —
Так он скажет, окурок втоптав сапогом.
И добавит чуть слышно: —
Свободен. Кругом!»

И вскричу, как Фома я: «Не верю! Не ве…
Я же помню дворцов отраженья в Неве!
Я же помню: в семнадцатом – это меня
По Кронштадту вела на расстрел матросня!
Я же помню, как он отпевал меня вслух,
Я же помню, как я в нём от голода пух,
Как несли репродукторы чёрную весть!..
Он же был, этот город! Он будет. Он есть!»
И качнется Исакия гулкая высь:
«Ты добился. Иди. Но назад не просись.
Не пеняй на сиротскую долю потом.
Этот город – мираж, наважденье, фантом.
Кто попал, как пескарик, в его невода —
Причастился небес и погиб навсегда!»

И шагну я, набрав, словно воздуха в грудь,
Самых ранящих строк, – в этот гибельный путь!
И с моста разведённого в чёрный пролёт
Рухнет сердце, уйдя, как торпеда, под лёд!
И поднимут меня, как подранка, с колен
Шостаковича звуки средь воя сирен!
И в кровавый рассвет уходящий без слов,
Мне с Лебяжьей канавки махнёт Гумилёв.
И как пьяный я буду бродить до утра
По брусчатке, что помнит ботфорты Петра!

Я, оглохший от визга московских колёс,
Я вернулся в мой город, знакомый до слёз!
Чтоб скользить по каналам его мостовых,
Удивляясь тому, что остался в живых!
Чтоб в горячую лаву спекались слова,
Чтобы к горлу, как ком, подступала Нева.
Чтоб шальные друзья и лихая родня,
С ног сбиваясь, напрасно искали меня.
Чтоб угрюмый ключарь им промолвил в ответ:
«Спать идите! Его в этом городе нет».

«Я мечтал бы прожить, как буддистский монах…»