Анатолий Нестеров - Времена души

• Название: Времена души
• Автор: Анатолий Нестеров
• Жанр: Русское современное

В новой книге Анатолия Нестерова «Времена души» любители поэзии познакомятся с избранными стихотворениями поэта. Его лирика – это попытка осмыслить нынешний быстро бегущий день, почувствовать ценность каждой прожитой минуты: Я думал кстати и некстати, что вечен мир. Он – без конца! …За всё, за всё мы в жизни платим. А годы капают с лица. Также здесь опубликованы интересные воспоминания автора о встречах с известными поэтами: Б. Слуцким, А. Жигулиным, А. Прасоловым.

---

«Настырные всплески сирени…»

Настырные всплески сирени
ломились нахально в окно,
когда погибал от сомнений…
но только тебе всё равно.

Из сердца, как будто из дома,
ушла навсегда… Решено!
Смеялась сирень долго-долго,
но было мне всё всё равно.

На улице, в шуме и гаме,
случайною этой весной
мы встретились… только глазами.
И мне, и тебе всё равно.

«Исконно русские стихи-…»

Исконно русские стихи-
исконно русские грехи.
Царю молиться,
Богу,
в поклонах биться.
И радости, и боли-
молиться!
И руки вновь заламывать,
и уходить в монахи.
Пытались зря замалчивать
стихи монархи.
С убийственностью страстной
решётками крестили.
Есть грех!
Грех самый страшный:
сама
себя
сечёт
Россия!
Касаться лбами пола,
упасть в грехах на снег.
Но крик догонит подлый:
– А бога нет!
Страна позоров диких,
кровавый след…
И снова крики, крики:
– А Бога нет!
……………………………………..
России нет!

«После обеда…»

После обеда
я вышел на балкон
и увидел, как резвятся,
весело прыгая,
две собаки.
Играя и повизгивая,
они утверждали
вилянием хвостов,
что жизнь,
даже если она собачья-
прекрасная штука.
И я этим псам весёлым
бросил кости,
оставшиеся от обеда.
Но оказалось,
что вместо костей
я им бросил
яблоко раздора.
Веселье сменилось
злостью,
а лай собак
стал походить
на самый отборнейший мат.
И когда
они были готовы
вцепиться друг другу в глотку,
я подумал,
глядя на них с высоты,
что жизнь-
всё же мерзкая штука.

«Бьются волны дни и ночью…»

Бьются волны дни и ночью
в популярный берег Сочи.

Может, морю ночью снится,
что тесны его границы.

Потому, не умолкая,
бьёт волна, за ней другая.

Думает с надеждой море:
«Всё фальшивое я смою».

Есть желание простое-
постижение простора.

Неизбежно волны стихнут,
а простор всё не постигнут…

«O tempora, o mores!»

O tempora, o mores!
А море – вечно море!
Какая глубина!
К нему съезжаться вправе
в любые времена
любые нравы.
На море всё меняется,
оно и нас меняет.
И всё объединяется,
и всех объединяет.
Оно – одно великое!
И носимся по берегу
мы с маленькими криками
и с малыми победами.
Поняв его величье,
/коль мы понять сумеем/,
становимся мы чище,
становимся сильнее.
……………………………..
И все печали волны смоют,
под жёлтый шелест сентября.
Мы, как в себя, уходим в море,
чтоб снова выплеснуть себя.

«Мне дождь приятнее, чем ты…»

Мне дождь приятнее, чем ты.
Он не грубит, ласкает нежно.
И в нём размытые мечты
не издеваются потешно.

Ах, жизнь, сложна ты и смешна…
Когда-то близкий стал далёким.
Не защитит дождя стена
от ядовитого упрёка.

Любовь… Всё это глупость, дым,
издержки юности фривольной.
И оттого, что нелюбим,
я ветром стал беспутным, вольным.

«На излёте последней надежды…»

На излёте последней надежды,
на излёте последней мечты
я такой же влюбленный, как прежде,
в эту жизнь, в этот лес и цветы.

Я такой же наивный и глупый,
верю в чушь – существует любовь.
Но твои ненадежные губы
будут нежно обманывать вновь.

И сквозь ложь, что живёт, не старея,
буду помнить, вини – не вини,
как аллея, в закате алея,
нам дарила счастливые дни.

О далёкие близкие встречи!
Не могли мы тогда разуметь:
даже вечность нисколько не вечна,
но об этом не стоит жалеть.

«Не надо, не плачь. Ведь над нами…»

Не надо, не плачь. Ведь над нами,
смотри стороною прошли
все тучи, которые снами
когда-то казаться могли.

Нам жизнь никогда не наскучит.
И мы веселее глядим
вослед уплывающим тучам
и верим, что всё впереди.

Что будет? Я знать не желаю!
Что было? Я знать не хочу!
Счастливо сейчас припадаю
во имя мгновенья – к плечу!

«Ночь —…»

Ночь —
стекло увеличительное:
растут, умножаются
неудачи,
страхи,
печали,
чужие победы,
свои поражения.

И только ведро
холодного утра,
опрокинутое на голову,
расставит всё
по своим местам.

«Горите мои тетради…»

Горите мои тетради…
Пламя щекочет ладонь.
Не честолюбия ради
я разжигаю огонь.

Словно сухие поленья,
потрескивают листы —
юношеские откровенья,
возвышенные мечты.

Смотрю на огонь с тревогой…
Чего я от жизни жду?
Я знаю, что я не Гоголь,
но рукопись тоже жгу.

«Опять идут дожди косые…»

Опять идут дожди косые,
а на душе – сплошь радиация.
Бог есть… Но только не в России.
Бог, к сожаленью, в эмиграции.

«Тридцать три… пора распять…»

Тридцать три… пора распять.
И не раз, раз пять.

А за что? За что найдут.
Находить – весёлый труд.

Так за что? Что за вопрос!
Там иуда, где Христос.

Предавать не надоест,
лишь бы были гвозди, крест.

«Воспоминаний суета…»

Воспоминаний суета
меня никак не отпускает,
упорно ночью зазывает
в почти забытые места.

И я мечусь, кричу во сне:
«Как тяжело сегодня в прошлом…»
Зачем тот путь, который прожит
тревожит душу снова мне.

Утраты не испить до дна…
Однажды в яростном порыве,
догонит, чтоб не быть счастливым,
чуть запоздавшая вина.

Я, ты, они…

Человек рождается…
В человеке рождается «Я»,
невыносимо огромного размера.
Я хочу! Я требую!
Мне, для меня, моя…
Человек подрастает, происходит замена
огромного «Я»
на самое среднее «Я»,
среднее «Я» не закрывает
полностью мир,
окружающим глаза
не сильно режет
и всё чаще, всё чаще
слышится «МЫ»,
а «Я» уже с каждым днём
слышится реже.
Мы хотим! Мы решили!
Это не блажь моя.
Это наше решение.
И мы ответим!
Человек стареет,
и его бывшее «Я»
огромное, становится
еле заметным.
Самые мудрые в жизни-
прошлые дни,
те, что прожиты
счастливо или серо.
Человек уже говорит не «Я» —
Они!
Но «Я» всё равно бьётся до смерти,
как сердце!

«Догорает осень…»

Догорает осень…
На душе печально.
Лишь воспоминанья
радость берегут.
Не кружатся листья
в воздухе прощально,
листья рыжие
заснули на снегу.
Снег! Он только выпал,
он еще не грязный,
кутает старушка
голову шарфом.
Первый снег —
для осени начало казни,
нехотя идет
она на эшафот.

«Не хочу…»

Не хочу,
чтоб жизнь шептала:
– Вот бумага
и рисуй…
Я хочу,
чтоб жизнь кричала,
надрываясь,
мне:
– Рискуй!

Исхожу все горы, чащи,
изобью ботинки вдрызг.
Надоело верить в счастье.
К чёрту счастье!
Верю в риск!

«Таинственны книги и ценны…»

Таинственны книги и ценны…
Я гладил рукой переплёт,
читая взахлёб Марка Твена.
…Теперь не читаю взахлёб.

Я сдержанней стал и мудрее,
понятнее жизненный путь.
Теперь всё трудней и труднее
меня удивить чем-нибудь.

Беснуется солнце в зените,
на свете тепло и светло.
А время счастливых открытий,
как детство, куда-то ушло.

«Что в этой жизни остаётся?»

Что в этой жизни остаётся?
Всё меркантильность, суета…
И лишь порою жалко бьётся,
в капкан попавшая мечта.

А если вырвется на волю,
считай, что просто повезло.
Что остаётся кроме боли?
Любовь, надежда, ремесло…

Но так расплывчато и зыбко
уставшая маячит цель.
…А на ветру скулит калитка,
как пёс, посаженный на цепь.

«Вот сейчас опустят гроб…»

Вот сейчас опустят гроб
в яму страшную, сырую.
И, как все, холодный лоб
осторожно я целую.

Где теперь твоя душа?
Затерялась в мирозданье?
Смотрит, сверху не дыша,
позабыв свои страданья.

Слёзы, боль, зажав в горсти,
я прощаюсь – и не плачу!
Но, увы, моё «прости»
ничего уже не значит.

«На зеленой тихой станции…»

На зеленой тихой станции,
где горят едва огни,
мы с тобой одни останемся,
мы останемся одни.

Вдалеке от шума города,
многочисленных друзей
будут нам дурманить головы
запах сосен, плеск ветвей.

Жизнь лесная! Жизнь прекрасная!
Но прекрасная пока
не забьётся в нас не ясная,
но знакомая тоска.

И поймём, что очень горестно,
невозможно, хоть убей:
нам – без шума и без города,
нам – без спора, без друзей.

«Над сыном мать проводит ночи…»