Иван Плахов - Поездка в ни-куда

• Название: Поездка в ни-куда
• Автор: Иван Плахов
• Жанр: Русское современное

Любое путешествие имеет цель, достигнув которую, оно считается состоявшимся, а если у путешествия нет цели, то это скорее способ убить время или попытка наполнить хоть каким-то осмысленным содержанием пустоту своего ежедневного существования. Данное повествование скорее о втором, чем о первом. Написанная как хроника недельной поездки за рубеж в новогодние каникулы, это история проникновения во внутренний мир шести людей, волею случая оказавшихся вместе.

---

– Ну, как пиво? – спрашивает он Огородова.

– Великолепно, Иван Степанович, просто великолепно. Что скажете, Валерий Евгеньевич?

– Ничего так, – уклончиво отвечает Скороходов, стараясь сделать вид, что ему это неинтересно, – но я думаю, что на пароме пиво будет лучше.

– Думаете? – щурится Огородов.

– Обещаю. Будет лучше.

– А они молодцы, за двадцать лет сумели избавиться от наследия совка: и не скажешь, что когда-то были частью Совдепии, – замечает Гроссман, доедая заказанные свиные потроха.

– Они всегда были не до конца осовечены, вспомните Довлатова. Это его места обитания.

– Вы так сказали, Валерий Евгеньевич, словно Довлатов – это название породы людей, что здесь живут.

– Пожалуй, вы правы, Иван Степанович. Именно так – особая порода людей. Они, эти люди, уже вымерли, а тогда здесь обитали. Собственно, все его рассказы о себе подобных.

– Неудачниках?

– Талантливых неудачниках, гениальных!

– Ах, бросьте. Неужели вы полагаете, будто он просто описывал то, что видел, ничего не выдумывая? Я вам как автор говорю: любая литература – это вымысел и еще раз вымысел. Иначе каждый дневник считался бы литературой.

– Так и считается. Возьмите, к примеру, мемуары Шпеера – разве это не литература. Послушайте только, как они начинаются: «Предки мои либо были швабами, либо происходили от бедных витервальдских крестьян, часть их переехала из Силезии и Вестфалии, и все они принадлежали к великой армии людей, живущих тихо и неприметно. За один разве что исключением: рейхсмаршал граф Фридрих Папингений совместно с моей незамужней прародительницей Хумелин произвел на свет восемь сыновей». А? Каково начало. Прям какие-то «Будденброки» Томаса Манна.

– Да, начало хорошее, ничего не скажешь. Но все равно без вранья нет литературы. Как говорил покойный Гаспаров, «Вдохновение нисходит на конкретного человека – на автора. Появляется автор, но исчезает бог». Понимаете – бог исчезает! Но если нет бога, а есть только я, автор, то и нет никакой реальности, а есть лишь мои фантазии. Согласитесь?

– Ты умствуешь о том, чего не знаешь, – возражает ему Огородов, отпивая изрядный глоток пива из кружки, – нельзя отрицать бога, если ты православный.

– А я и не отрицаю, я о другом говорю.

– О чем же?

– Здесь лучше всего процитировать Тэффи.

– Кого, кого?

– Ну, Лохвицкую.

– Что за еврейка, почему не знаю?

– Она не еврейка, она русская дворянка, а Тэффи – ее творческий псевдоним.

– Ну и что она говорила такого, что нам необходимо знать?

– Вот так и мы, писатели, «подражатели Бога» в Его творческой работе, мы создаем миры и людей и определяем их судьбы, порой несправедливые и жестокие. Почему поступаем так, а не иначе, не знаем. И иначе поступить не можем.

– Это ты сам придумал или процитировал?

– Догадайся с трех раз.

Они продолжают пить и есть.

– Все-таки хорошо живут эстонцы, судя по этой еде и пиву. А все почему? Истребили всякое упоминание о Ленине в своей стране. Вот когда у нас снесут все памятники Ленину, переименуют улицы, а его мощи сожгут и выстрелят пеплом из пушки в сторону Запада, тогда только мы начнем нормально жить.

– Вот так просто – снести памятники, и сразу жизнь наладится? – зло скалится Скороходов. – И больше ничего не надо?

– Именно, Валерий Евгеньевич, именно! Не ослышались. Ведь до сих пор нами правят те же уроды, что были у власти и при совке, и исповедуют те же ценности. Они ведь могут только разрушать и отнимать, делить, но никак не создавать.

– Бросьте, Иван Степанович. Местные тоже ничего не производят. У них нет никакой промышленности.

– А зачем им она, если они живут сельским хозяйством, плодами рук своих. Туризмом. Им больше ничего не нужно.

– А как же станкостроение? Нет его – и страну не будут уважать. Что же это за страна? Так, недоразумение. Никакой национальной идеи.

– Давайте сменим тему, – предлагает Маргарита, робко глядя на мужа, – хотя бы здесь не будем говорить о политике.

– Тогда давайте о любви, – предлагает Гроссман. – Как говорил товарищ Мао, еда так же важна для людей, как и небеса. А любовь, как насморк, требует лечения. Не так ли?

– Что ты имеешь в виду? – спрашивает Огородов.

– Да ничего, просто у меня есть идея одной художественной инсталляции совсем в стиле актуального искусства. Хочешь, расскажу?

– Валяй.

– Ну, представь себе зал, весь заполненный экранами, на которых совокупляются молодые и старые, черные и белые, азиаты и европейцы, животные и люди, и все это под музыку Генри Миллера из кинофильма «Серенада солнечной долины»…

– Может, Глен Миллер, а не Генри?

– Точно, Кирилл, верно подметил, конечно, Глен: оговорка по Фрейду.

– Иван Степанович, я вас попрошу! Позвольте, позвольте, можно не при детях? – перебивает его Скороходов, испуганно пряча лицо в растопыренных пальцах.

– Так я говорю не о порнографии, а об искусстве, – с недоумением возражает Гроссман и указывает на их соседей по столу: – Вот они порноактеры и не стыдятся этого. В Европе это норма, да и не в Европе тоже. Только у нас порнография является частью политической системы, поэтому о ней не принято говорить. Скажите, друзья, – обращается он к соотечественникам из Хельсинки, – вы ведь не стыдитесь своей актерской карьеры?

– Почему русские всегда все усложняют? – отвечает ему лысый в голубой рубашке и делает знак своей подруге, что им пора идти. – Мы очень любим рейв и Depeche Mode, здесь поблизости есть хороший бар с правильной музыкой, и там всегда пусто. Приходите, там мы сможем откровенно поговорить. Пошли, Ольга.

Они уходят. Еда съедена, пиво выпито. Все сидят и молчат, каждый занят своими мыслями. Молчит даже Скороходов, потому что боится тем, которые поднимает Гроссман.

– Хотите, я расскажу вам замысел своей новой книги, который иногда обдумываю? – нарушает молчание Гроссман.

– Кхе, кхе, кхе… Надеюсь, Иван Степанович, что он не такой, как идея с инсталляциями, – фыркает Огородов и тянет: – Если это опять о каких-нибудь извраще-е-ениях, то избавь нас от подробностей.

– Нет, Кирилл, все пристойно. Я бы даже сказал, духоносно. Так вот, представьте себе, что кто-то в один прекрасный день, например в канун Пасхи, в страстной четверг, утром, в одиннадцать часов, встречается вам по дороге на работу на Страстном бульваре.

– Кто-то? Кто это? – настораживается Огородов.

– А сам Господь Бог, ни мало, ни много. А?

– Ну ты и даешь! Однако.

– Да-да, Кирилл, Господь Бог. Подходит он ко мне, этакий старичок, и говорит: «Хотите стать всемогущим?» Я, натурально, отвечаю: «Хочу». А он мне: «Выберите любых двух, идущих мимо вас». Я: «Запросто. Пусть будет вон тот парень в клетчатой куртке и девушка в красном шарфе, с сумкой Шанель». А он: «Отлично, молодой человек. А теперь, с этой самой секунды вы их господин. Все, что они чувствуют, все их мысли вам доступны. И вы можете их сделать счастливыми или несчастными. Но только с одним условием». «С каким?» – спрашиваю его. А он: «И счастье, и несчастье у них поровну: если один будет счастливей, то другой несчастней. И ты сам теперь решаешь, кто из них будет счастлив, а кто в это время в горе пребудет». Я ему, натурально, и говорю: «Папаша, а почему я не могу их обоих счастливыми сделать? Ведь это же несправедливо, что когда один радуется, то другой страдает». А он: «Так уж этот мир устроен, в равновесии: в нем и радости и горя поровну, пятьдесят на пятьдесят. А ты уж решай, кто из них добра или горя достоин. Все, прощай».

– И что же дальше? – интересуется Огородов, с любопытством разглядывая лицо Гроссмана.

– Еще не придумал! – хохочет довольный своим рассказом Гроссман. – То ли парня до самоубийства довести, а девку счастливой сделать, то ли наоборот. Я же теперь Господь Бог, ни много, ни мало. Ха, ха, ха.

– Дурак ты, Гроссман, честное слово, дура-а-ак, – тянет обиженно Огородов, сощуря правый глаз, – нельзя так шутить. Бог накажет.

– Каждый русский себя богом считает, ни много, ни мало. Отсюда и все наши проблемы. Так что давайте о духовности сегодня больше не говорить. Пойдем дальше по городу гулять.

– Что, в бар к порноактерам? – шутит Скороходов, но его иронии никто не замечает.

Зовут официанта, рассчитываются. Скороходов просит заплатить за него и дочь; у него с собой нет наличных: он оставил их в камере хранения на вокзале. Вываливаются всей компанией на улицу. Серый день, нарядные пряничные домики. Рождественский базар на площади. Запах корицы и гвоздики в воздухе. Неспешная торговля, неспешные люди, русская и эстонская речь. Время тянется неторопливо, словно спасение приходит к грешнику, словно правда торжествует в душах людей. Компания случайно попадает на старую улочку, всю полную мастерских стеклодувов и кукольников, художников и скульпторов.