Жозеф де Гибер - Духовность Общества Иисуса

• Название: Духовность Общества Иисуса
• Автор: Жозеф де Гибер
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-94242-054-3

Труд о духовности Общества Иисуса, включающий в себя две важнейших части: во-первых, очерк о личном духовном опыте св. Игнатия, как о его собственной духовной жизни, так и о его воспитательной и наставнической деятельности, во-вторых, картину последующего развития иезуитской духовности, начавшегося с этого опыта и длящегося уже четыре столетия.

---

Посему как в «Мемориале» Гонсалвиша, так и в переписке на каждом шагу встречаются примеры суровых порицаний и строгих наказаний, которыми святой карал самых видных своих учеников за всякое легкое несовершенство в послушании. 28 февраля 1555 г. Гонсалвиш отмечает: «Вчера и позавчера отец Поланко, который замещает нашего отца, так же как и министр [сам Гонсалвиш] и другие священники получили выговор за маленьким столиком по распоряжению повара за то, что намереваясь отобедать в коллегии, не предупредили его». И объясняет: «Это наш отец велел повару самостоятельно наложить и исполнить это наказание»[167]. 22 апреля об отъезде Поланко и Диего де Гусмана в Лоретто говорится следующее: «Перед отбытием отец предписал дону Диего суровое наказание самобичеванием, которое заменил впоследствии порицанием со стороны Хуана Филиппо. Причина же состояла в том, что он настоятельно требовал этого паломничества, в то время как должен был просто предложить его и выказать свою склонность к нему»[168].

Эти примеры, которые были подобраны довольно случайно и которые можно было бы умножить, являют нам другой способ Игнатия воспитывать в своих сыновьях полное самоотречение, столь ему желанное, способ, которым Игнатий широко пользовался: частое применение публичных порицаний и наказаний, налагаемых за нарушения, зачастую незначительные, обычай, нас изумляющий, как он изумлял, а порой, как мы знаем, даже возмущал не одного вновь прибывшего в дом Санта-Мария делла Страда[169]. Порой, в особенности людям, которым доверял и в чьей неколебимой добродетели был уверен, Игнатий сам делал строгие выговоры, обращаясь с ними «без всякого почтения и даже жестко и с суровыми порицаниями»[170]. Однажды на глазах у Рибаденейры, обсуждая важный вопрос с Лаинесом, который вел себя несколько настойчивее, чем нужно, Игнатий сказал: «Тогда берите Общество и управляйте им сами!» – отчего бедный Лаинес замолчал и смирился[171]. И Рибаденейра говорит нам, что в последний год своей жизни Игнатий, всецело признавая, что никому Общество не обязано столь многим, как Лаинесу, обращался с ним так сурово, что, как он признался Рибаденейре, такое обращение порой удручает его так, что он обращался к Господу нашему и говорил: «Господи, что я такого сделал Обществу, что этот святой так со мной обращается?». Игнатий же, объясняет Рибаденейра, хотел тем самым сделать его святым и подготовить к должности генерала: «Тем, кто был в добродетели еще младенец, заключает он, – Игнатий давал молоко; тем, кто преуспел более, – хлеб с коркой; что же до совершенных, то с ними он обращался еще строже, дабы заставить их быстрее устремляться к совершенству»[172].

Чаще, однако, эти порицания назначались в форме capeli, или публичных внушений в трапезной, и, как правило, эту обязанность смирять подобным образом перед всей общиной даже самых видных отцов поручали брату Антонио Риону, хорошему коадъютору с хорошо подвешенным и острым языком; представляется, что он справлялся с ней идеально. В «Мемориале» Гонсалвиша мы часто встречаем упоминания наказаний «с capello Риона»[173].

Таким образом, бесспорно, что у Игнатия есть осознанная и хорошо продуманная система подготовки, варьирующаяся в зависимости от способностей каждого: «Хорошо заметно, – отмечает Камара, – что в порицаниях отец induit personam quam vul, aut ut index severam, aut ut pater benignam[174]. Мне вспоминаются некоторые подробности его более сурового обращения с Поланко и Надалем и более мягкого с другими, более слабыми»[175]. Но к чему эти строгости?

В Упражнениях, в размышлении «О двух хоругвях», дорога к смирению в широком понимании этого слова, к смирению, которое отождествляется с отречением от всякого себялюбия и ведет ко всем добродетелям, та «истинная жизнь», которой учил Христос, ясно показана как путь действенной любви, требующей сначала нищеты, потом унижения и бесславия. Весь опыт руководства убедил Игнатия, что подлинно действенное средство, позволяющее привести душу к этому решающему моменту, состоит в реальной практике этого отречения и унижений. Он испытывал лишь очень неглубокое доверие к послушанию того, кому никогда не приходилось переламывать свою волю и усмирять свое суждение перед лицом трудного или непонятного приказа, и точно так же всегда сомневался в глубине смирения того, кому не приходилось выслушивать болезненные порицания и резкие упреки. Он интуитивно чувствует, что содействие, какого ожидает от нас благодать, чтобы утвердить наши души в этом ощущении своего ничтожества, состоит не столько в красивых отвлеченных соображениях, сколько в конкретном опыте нашего ничтожества, нашем деятельном «обесценивании» путем подлинных унижений, которые мы должны принимать с благодарностью. Кто жаждет цели, жаждет и средств: именно этот мужественный реализм порождает такой образ действий, который так изумляет нас исключительно от неспособности все видеть так, как он, – в ярком свете веры, – принимать с непоколебимой логикой все следствия безоговорочной любви и служения. На знаменитой странице «общего экзамена», которая стала правилом 11 «Суммария Конституций», он наметит для кандидатов в члены Общества программу для тех, кто желает всерьез следовать за Христом нищим и униженным: строгости, которые он предписывал людям, постигшим, по его мнению, эту программу, лишь отвечают их желанию должным образом ее исполнять, «не на шутку», как сказал Господь наш Анджеле из Фолиньо.

Все в том же ярком свете мы должны рассматривать – если хотим правильно понять их – и такие обычаи, как полное раскрытие совести перед настоятелем, взаимное обличение изъянов и прочие дела в том же роде, которым Игнатий отводил важную роль в подготовке своих сыновей. Разумеется, он сознает те отрицательные следствия, которые они могут за собой повлечь, и не преуменьшает их важности: выше мы видели пример того, с какой осторожностью относился он к раскрытию чьих-либо прегрешений или изъянов. Но для него выше всех соображений сохранности чьей-либо чести стояло освобождение от всех уз себялюбия, к которому нужно прийти любой ценой, дабы осуществить то совершенное служение Богу, ради которого мы готовы все принять с любовью.

Впрочем, те, кто окружает Игнатия, не заблуждаются относительно смысла и действенности этих жестких обычаев. Гонсалвишу да Камаре представляется, что при наличии самой малости доброй воли невозможно не преуспеть много с таким учителем – столь действенны применяемые им средства. «И эти обычные его средства таковы: испытание совести, молитва, корректоры (sindicos), обычай ежедневно докладывать кому-либо о пользе, которую мы извлекаем из этих средств… Иногда, дабы исправить в ком-либо изъян, отец наш делает его sindico по этому изъяну, дабы он указывал всем остальным на проявления этого недостатка, а они указывали ему. У него есть также обычай с той же целью заставлять его по несколько раз в день испытывать свою совесть на предмет сего изъяна или говорить кому-либо, совершил ли он это испытание указанное количество раз перед обедом или перед отходом ко сну»[176].

Кроме того, из некоторых признаний святого со всей очевидностью следует, что эта строгость в ответ на легкие нарушения, это ревностное стремление безжалостно искоренять малейшие изъяны рождались в нем также от живого ощущения собственной роли настоятеля: в молодом монашеском ордене, чувствовал он, необходимо создать атмосферу героической щедрости самоотречения, всецелого совершенства служения. Потом никогда не поздно будет смягчить все то, что может показаться в этих требованиях чрезмерным для общей массы монашествующих. «Сначала один совершает пустяк, потом другой добавляет к нему что-то свое, и так, что вначале было терпимо, становится невыносимым», – вот как оправдывал он суровую епитимью, наложенную на четверых отцов римской коллегии, за то что те взяли с собой еду при посещении семи церквей[177]. Сам он, прежде чем построить часть стены на вилле, хотел тщательно проверить вместе с Камарой, не приуготовит ли это путь будущему ослаблению бедности.

Применение средств подготовки

Но где, скажем мы, во всем этом отводится место божественной благодати? Разве это не просто аскетизм? В своей собственной духовной жизни св. Игнатий не забывает главнейшей роли благодати. После сказанного о глубоко мистическом характере этой жизни это совершенно ясно. Теперь мы даже заранее можем быть уверены, что он не забудет о ней и как руководитель и воспитатель душ. И в самом деле, если он мало побуждает к долгим молитвам, то без конца внушает своим ученикам необходимость непрестанных обращений к Богу, близости к Богу даже в гуще дел, неустанно вспоминает о первенстве духовных и благодатных дел во всем. Как только он встречается с более или менее значительной трудностью, более или менее сложным вопросом, он сразу прибегает именно к молитве, дабы обрести свет и благодать. При этом он также просит о молитве других людей, а также совершает мессы сам и просит других, прежде чем принять какое-либо решение. Поэтому как в переписке, так и в Конституциях так часто повторяется выражение «рассудить во Господе», «как представится во Господе». Эти похожие друг на друга выражения на каждой странице завершают приказы и указания или служат им оговорками: Игнатий велит сделать нечто, «если только по обращении к Господу в молитве не будет сочтено во Господе, что ради вящего служения и вящей славы Божией лучше будет поступить иначе». Например, желая узнать, к чему чувствует склонность кто-то из его подчиненных (при условии безразличия воли), он, по словам Гонсалвишада Камары[178], поступал так: «Он поручал ему сотворить молитву или совершить мессу, потом ответить письменно на три вопроса: готов ли он отправиться туда, куда пошлет его послушание; чувствует ли склонность туда отправиться; если бы он был свободен, то что бы выбрал». Заметим, что Игнатий делает упор, прежде всего, на молитве, творимой для обретения ясности (lumiere), – более, чем на утешениях и внутренних движениях, которыми Бог может являть Свою волю. В конце жизни он уточняет свою мысль по этому поводу в любопытном письме Рамиресу де Вергаре, который думал о вступлении в Общество, но колебался, не находя, что чувствует к этому достаточно сильную внутреннюю склонность[179]: «Святой Дух научит нас лучше, чем кто-либо другой, с любовью вкушать и с наслаждением исполнять то, что, как подсказывает нам разум, способствует вящему служению и славе Божией; хотя и верно, что, дабы делать вещи лучшие и более совершенные, побуждений разума достаточно; другое побуждение, побуждение воли [ощущение склонности], пусть и не предшествует решению и исполнению, но может за ними следовать, ибо так Господь Бог наш может вознаградить наше упование на Божий Промысл и полное самоотречение и отказ от собственных утешений, воздавая за них великой радостью и наслаждением и тем большим изобилием духовных утешений, чем меньше мы на них притязаем и чем чище ищем только Его славы и довольства». Из этих строк, в которых читатель без труда узнает сложный стиль писем, писанных самим Игнатием, явственно следует: по его мнению, воззвав к помощи Святого Духа, нужно суметь решиться на то, что (как подсказывает нам просвещенный верой благодатный разум) лучше служит Богу; при этом не следует ожидать внутренних наслаждений, чье отсутствие нужно уметь принимать, – впрочем, за это самоотречение Бог часто вознаграждает нас после еще большим обилием утешений.