Юрий Пуздрач - История российского конституционализма IX–XX веков

• Название: История российского конституционализма IX–XX веков
• Автор: Юрий Пуздрач
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 2004
• ISBN: 5-94201-336-5

Книга посвящена одной из наименее изученных проблем отечественной истории – становлению конституционализма в России. Читатель не только проследит историю Российского государства через призму анализа усиления самодержавия и попыток его ограничения, но, может быть, и согласится с автором в том, что общество так и не сумело позитивно для себя изменить порядок и режимы взаимоотношений с государством. А это значит, что Россия, к сожалению, до сих пор не может выйти из монархического периода своей истории, несмотря на то, что формально самодержавие в нашей стране не существует уже много лет.

Для преподавателей, аспирантов и студентов, а также всех интересующихся правовыми и историческими аспектами развития отечественной государственности.

The book is devoted to one of the least studied problems of history of our country – the formation of constitutionalism in Russia. The reader will not only retrace the history of the Russian State in the light of the analysis of strengthening the autocracy and attempts to restrict it, but, may agree with the author that society failed to change the order and regimes of relations with the State positively for itself. It means that, unfortunately, so far Russia has been unable to leave the monarchist period of its history despite the fact that formally the autocracy does not exist in our country for many years.

The book is addressed to professors, post-graduates, and students as well as to everybody who is interested in legal and historical aspects of the development of statehood of our country.

---

Итак, вернемся к нашему исследованию.

Андрей Боголюбский был, пожалуй, первым из русских князей, задумавшимся о единодержавии. Он мечтал о собственном, подчиненном духовенстве, об особой Владимирской митрополии; но духовенство, охотно принимавшее его милости, вовсе не желало находиться у него в подчинении. Православная церковь на Руси все еще чувствовала себя независимым институтом, фактически свободным от института княжеской власти, власти Рюриковичей. Подчинение церкви было лишь этапом самодержавной программы Андрея Боголюбского, который хотел создать совсем новое государство, новую Русь; в сущности, его политика закладывала основы создания и развития того русского народа, той русской национальности, которую мы имеем и ныне. Новое государство с новым, наследственно передаваемым Великим столом, должно было обретаться под особым божественным покровительством.[99]

Стремление Андрея к абсолютной власти не могло нравиться, оно даже отмечается современниками как нечто не вполне обычное. Поэтому в данном случае говорить о подлинном, зрелом стремлении к абсолютизму еще рано, «феодальная демократия» Рюриковичей еще достаточно крепка.[100]

В 1174 г., после убийства Андрея Боголюбского, собрался съезд дружинников, чтобы решить, кого именно пригласить на княжение. Когда же князья не захотели согласиться с принятым решением и договорились между собой по-своему, дружина категорически пресекла попытку посягнуть на сие право выбора.[101]Этот факт указывает на влияние дружинных обычаев равенства,[102]силу и относительную зависимость князя от дружинников.

Итак, на пути к самодержавию достаточно ясно обозначились три противостоящие стремлению отдельных князей силы: многочисленные конкурирующие между собой Рюриковичи, церковь и дружинники, ставшие затем боярами.

Михаил Юрьевич, брат Андрея Боголюбского, князь Киевский, Торческий и Переяславский, путем столкновения интересов города и пригородов пытался освободиться от влияния городского веча, привыкшего решать дела помимо князя и, видимо, имел в этом некоторый успех.[103]

«Тотчас по смерти Михайловой владимирцы вышли перед Золотые ворота и, помня старую присягу свою Юрию Долгорукому, целовали крест Всеволоду Юрьевичу и детям его… значит, не боятся переходить по наследству от отца к сыновьям, не думают о праве выбирать князя».[104] Кроме того, Всеволод, вслед за Мономахом, назван летописцем также великим князем, при этом звание это писалось вслед имени, как бы подчеркивая его отличие пока еще только от другого Всеволода, князя Рязанского.[105] Налицо усердие летописца, понявшего желание князя возвыситься над другими.[106]

Таким образом, Андрей, Михаил и Всеволод пытались создать сильный политический центр, претендующий на руководящую роль во всей системе русских земель-княжений.[107]

Следующую попытку, после детей Юрия Долгорукого, предпринял внук его Ярослав II Всеволодович, который попытался соединить отчинный раздел земель с сохранением единства в форме старейшинства, связанного с одним столом.[108] Кроме того, именно он в 1243 г., первым из русских князей, отправился в Орду и лично объявил о покорности хану Батыю. Батый принял Ярослава с уважением и назвал Главой всех князей российских: «Будь ты старший между князьями в русском народе».[109]

И, наконец, добился возвышения над остальными князьями Дмитрий Донской, который, кажется, первым почувствовал, что при общении с Богом более не нуждается в посредниках. Это было связано с тем, что Киевская митрополия перестала быть единой, чем и воспользовался князь, который стал постепенно отстранять церковь от реальной власти. В дальнейшем это приведет к тому, что религия, претендовавшая на статус всемирной, станет просто государственной. Дмитрий же в конце жизни оставил духовное завещание, в котором впервые без разрешения татар передал Великое княжение Василию I, своему старшему сыну, как свою вотчину.

Именно с именем Дмитрия Донского[110] связано создание православного самодержавия как нового вида политической власти на Руси.

Василий I, в свою очередь, обратил взор на боярство; Дума при нем отличалась относительной «молодостью», из ее состава великий князь вывел старых бояр и советовался с молодыми: видимо, с молодыми было легче договориться, они острее чувствовали авторитет царя.

Кроме того, Василий I так жестко обошелся с удельными князьями, что ни один из них не смог вмешаться в борьбу за великое княжение.[111]

Однако настоящий прорыв на пути к единодержавию делает Иван III. В послании на Угру ростовского епископа Вассиана титулы Ивана III и Ахмета уравниваются. Обращаясь к великому князю, Вассиан величает его «царем», «благоверным», «христолюбивым» и, что особенно интересно, Богом «венчанным» и Богом «утвержденным», в то время как Ахмет не сразу назван «царем».[112] Вассиан сомневался в законной силе царского сана правителя Золотой Орды: может ли «богоборец» быть «царем»?[113]

Думаю, что первоначально русское общество соотносило слово «царь» не с константинопольским цесарем, а с ханом Золотой Орды. Дело в том, что в современном русском языке слово «цесарь» употребляется крайне редко, а если и употребляется, то в значении «царь». Однако в древнерусском языке встречаются оба слова. А. Курбский в «Истории о великом князе Московском», по-видимому, вполне сознательно называет главу священной Римской империи цесарем христианским, татарского хана – царем татарским, а московского великого князя – царем. Поэтому можно предположить, что цесарь и царь – не синонимы. Представляется, что А. Курбский не просто ставил положение цесаря выше, но и четко определял истоки происхождения русского царства.

В 1493 г. Иоанн III Васильевич, великий князь московский, принимает титул государя всея Руси[114], известный с времен Ивана Калиты,[115] время от времени называет себя царем[116] и принимает в качестве своего герба двуглавый императорский орел последнего византийского императора.

С XV в. к перечисленным титулам прибавляется формула «Божиею милостию», которая указывает на теократический источник власти.[117] Тем самым официально предавалась забвению старинная практика вечевого избрания, укреплялись династические порядки передачи власти и косвенно подчеркивалось, что воля подданных не имеет никакого отношения к верховной власти. Однако требовалось более мощное ее обоснование, и в политической жизни Русского государства XVI в важное место стала занимать проблема разработки новой государственной идеологии, подчеркивающей особое значение и величие Московского государства. Совершенно естественно, что теоретической основой этой идеологии было религиозно-идеологическое творчество римских и византийских авторов, воспринимавшихся на Руси как истинные авторитеты, главным из которых являлся константинопольский патриарх, почитание его было незыблемо. После того как император направился к римскому папе и содействовал подписанию в 1439 г. церковной унии, по которой православная церковь должна подчиниться папе и принять латинское вероучение; после того, как в 1453 г. пал Константинополь и многие православные государства были завоеваны турками или стали вассалами султана, естественные препятствия для восприятия власти в ее византийской чистоте исчезли. Именно тогда стал возможным как разрыв с патриархом, так и формулирование самостоятельной идеологической позиции в вопросе истинного положения Москвы на политической карте Европы. В связи с этим митрополит Зосима, выдвигая идею «Москва – новый град Константина»,[118] говорит словами новозаветного пророчества: «Первые будут последними, а последние первыми».

Следовательно, назвав себя царем, Иван III определил иное, чем ранее, место России в ряду других государств. Тем самым он подчеркнул ее независимость и самоценность.[119] В 1489 г., отказавшись от предложенного императором Фридрихом III королевского титула, Иван III заявил: «Мы, божьей милостью, государи на своей земле изначала, от первых своих прародителей, и постановление имеем от Бога, и как прежде его ни от кого не хотели, так и не хотим и теперь».[120]

Религиозное освящение власти впервые совершил тот же Иван III, венчая на царство[121] своего внука Дмитрия в 1498 г.[122] При коронации Дмитрия была впервые использована шапка Мономаха, которую якобы прислал император Константин IX Мономах своему зятю, сыну киевского князя Всеволоду.[123]В этой истории нашла свое вещественное выражение идея исторической преемственности между Москвой и Византией. Материализация идеи произошла с цесаревной Софьей,[124] которая, будучи наследницей павшего византийского дома, перенесла его державные права в Москву, как в новый Царьград, где и разделила их со своим супругом.[125] Надо сказать, что браки русских князей с греческими царевнами случались и ранее, однако свадьба Ивана III и Софьи Палеолог имеет совершенно иное значение. Освобождение Руси от татар совпало с падением Византии, отсюда совершенно естественно возникала мысль о правопреемстве. Вместе с религией и культурой новая суверенная власть Руси получала от Византии и внешние знаки ее величия – государственную обрядность и герб.[126]