Елена Швейковская - Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века

• Название: Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века
• Автор: Елена Швейковская
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91674-172-8

В монографии исследуются основные социальные ассоциации – семья и деревенский мир, в которых протекала повседневная жизнь крестьян Русского Севера в конце XVI – начале XVIII в. Она локализовалась в доме-дворе и определенном инфраструктурном пространстве. Через разноуровневые связи, в которые вступал индивид в микромире деревни и волостной общины, а также за его границами, контактируя с должностными лицами земского мира и воеводой как представителем власти, выявлены ценностные ориентации и мировидческие представления крестьян. Культурно-исторический подход не исключает обращения к социальным экскурсам, что вкупе способствует углубленному пониманию образа, стиля жизни крестьян и социальной природы российской деревни.

---

На основании этого указа уже через 3 дня, 29 июля, воевода «велел ехать» в волости посадскому человеку Безсону Кускову и рассыльщику Борису Сидорову, чтобы «писать в волостях в стрельцы». В соответствии с выданной им из съезжей избы наказной памятью приисканных стрельцов и поименные списки на них нужно привезти в Тотьму и явиться к воеводе. Записавшимся «розбор им будет на Тотьме, которые згодятца на государеву службу» по физическим, возрастным и нравственным качествам, перечисленным в наказе, и из признанных годными отберут тех, которых затем отправят в Москву. Государственная установка «в стрельцы в волостех имати от семьянистых людей» получила в воеводской памяти разъяснение: «чтоб тех людей, у которых взяты будут в стрельцы, жеребьи их пашни в пусте не были бы»[107]. Цель его сформулирована предельно ясно и направлена на поддержание тягло-фискального дохода казны. Так, в Устюжском у. в первой половине 1680-х гг., когда в солдатскую службу было необходимо «выбирать салдат из уездных крестьян», то действовал принцип «мирского выбора», на основании которого подьячий съезжей избы «высылал», «имал» солдат, составив их списки[108].

Массовые наборы даточных людей из посадских и крестьян в организованные в конце 1650-1670-х гг. выборные солдатские полки были одним из источников их комплектования, а северные уезды поставляли значительную часть солдат в них[109].

Рассмотренные наказные памяти о наборе в стрельцы и солдаты показывают их содержательную взаимосвязь, и она проявляется в присутствии одинаковых, условно говоря, пунктов, хотя не выделенных как таковые, но повествовательно отчетливо выраженных. Наказы о наборе в стрельцы повлияли на преемственность делопроизводственной разработки документов о найме в солдаты. Сам способ прибора служилых людей в стрельцы и солдаты за счет вольного найма при государственной ориентации на людей не тяглых оказывал воздействие на состав семей, однако оно было качественно иным, нежели при рекрутских наборах первой четверти XVIII в., когда потребность в солдатах выросла многократно.

П. Н. Милюков проследил увеличение военных расходов в первое десятилетие XVIII в. и численный рост действующей армии в их взаимной связи. Он привел данные о мобилизациях в разные войска. Из этих сведений ясно, что с 1705 г. наборы в солдаты стали проводиться ежегодно. Ученый подчеркнул, что «после третьего набора Петр считал уже ежегодные наборы явлением нормальным». В 1705–1710 гг. рекруты брались по пропорции с 20 дворов по 1 чел.

Набор 1711 г. был более жестким: с 10 дворов по человеку[110]. По поводу рекрутских наборов на Северо-Западе страны в первой половине XVIII в. высказался Е. В. Анисимов. Он отметил, что наборы рекрутов проводились периодически и «по общему правилу» с каждых 20 дворов. «Рекрут получал значительную денежную подмогу и мундир за счет средств, собранных с мира. Крестьяне сдавали хлеб на прокормление рекрутов и должны были обеспечить доставку их к месту назначения. Рекруту полагалось по 5 алт. на 100 верст пути и в Петербурге по 10 денег в сутки»[111].

Целесообразно поставить вопрос, каковы же были последствия наборов в солдаты и в работники для конкретных крестьянских семей северных уездов, по преимуществу Вологодского. Следует отметить, что регионы Севера были в сильной степени подвержены мобилизациям, особенно на всевозможные работы. Рассмотрение интересно провести в антропологическом плане, а не с точки зрения общих миграционных процессов. Последним в литературе было уделено достаточно внимания.

П. А. Колесников подробно изучил направления миграции крестьян Севера, причины их оттока и запустения дворов. Он установил, что в результате правительственных мобилизаций на Севере запустело чуть более 9 % дворов. Мобилизованные из них мужчины умерли или не вернулись домой, а их семьи окончательно разорились. Ученый также определил количество людей – 14,9 %, выбывших из уездов Севера по мобилизациям[112]. В Вологодском же уезде вследствие мобилизации запустело 28,9 % дворов от числа дворов, разорившихся в центрально-поморских уездах (вдоль Сухоно-Двинского речного пути); при этом людей было изъято в армию и на работы 24,2 %[113]. П. А. Колесников привел данные источников, включенных в составленную им публикацию «Северная Русь. XVIII в.». Они показывают, что в 1710 г. предписывалось из Архангелогородской губ. выслать в Петербург на вечное житье мастеровых людей, необходимых «у адмиралтейства и у городовых дел», 555 чел. ремесленников, причем «з женами и з детьми»: из них 496 плотников, и значительно меньше каменщиков – 19, кузнецов – 10, столяров и токарей, котельников, медников, слесарей и других специалистов. На Вологду по разнарядке один человек со 160 дворов пришлось 167 человек, из которых 153 плотника, на Устюг – 49 работников, из них 35 плотников, на Сольвычегодск – 20 чел., из них 14 плотников, на Архангельск – 23, а на Вагу с Устьянскими волостями 63 человека[114]. В 1710 г. на вечное житье в Петербург Петр I указал принудительно переселить 2500 мастеровых[115].

Практиковались также, как и в XVII в., ежегодные «посошные» наборы мастеровых людей для отбывания трудовой повинности при возведении столицы, причем из всех категорий непривилегированного населения. В 1707 г., указывает П. А. Колесников, в Петербург было отправлено 5813 чел. из Вологды, Галича, Кинешмы против требуемых 6234 чел. В 1708 г. туда же предписывалось выслать от каждых 15 дворов работников с Двины, Устюга, Тотьмы, Сольвычегодска, из Кеврольского и Мезенского уездов и собрать на их «прекормление» 7294 руб. Вологда должна была обеспечить численно наибольшую поставку (в сравнении с другими северными городами) работников – 5766 чел., а было отправлено лишь 4015 (меньше на 1751 чел.). За три года, с 1707 по 1709, по подсчету П. А. Колесникова, было взято на работы свыше 10 тыс. человек и собрано около 13 тыс. руб. В 1711 г. предписывалось выслать на работу из уездов: Вологодского 1502, Ваги и Устьянских вол. 477, Устюжского 371, Тотемского 93 человек[116].

Хорошо известно, что наборы на работы и жительство в Петербург и другие места проводились на протяжении всей первой четверти столетия. В 1720 г. в северную столицу было прислано 824 семьи плотников из северных уездов, в том числе из Вологды 184, Тотьмы 56, Устюга 37, Сольвычегодска 24, а также из других городов[117]. Приведенные данные явственно свидетельствуют, что на Севере Вологда с уездом была резервуаром, откуда правительство черпало трудовые ресурсы в необходимых целях.

На материалах переписи 1717 г. по Вологодскому у. в свое время я проследила причины убыли населения по его западной части, так называемой Кубенской трети. За период с 1710 по 1717 г., т. е. за 8 лет, мобилизации в солдаты и на работы поглотили более четверти (27,4 %) мужчин работоспособного возраста, причем на строительство Петербурга было изъято 14 %, т. е. (с учетом погрешности подсчета) почти столько же, сколько взято в солдаты[118]. Так что можно говорить о равнозначности для мужчин западной части Вологодского уезда военной и трудовой мобилизаций во второе десятилетие XVIII в.

Напомню форму записей в переписи 1717 г. Поименованы волость, имя и социальный статус владетеля, названо поселение и его тип – село, сельцо, деревня или их доля. Также перечислены: обитатели двора вотчинника, жители каждого из крестьянских, бобыльских, нищенских дворов во всяком селении, указаны пустые дворы и дворовые места, даны итоги дворов по владению. Важная особенность переписи 1717 г. состоит в том, что она учла, причем с указанием возраста, не только мужское население, но и женское. Повышает ее ценность еще и то обстоятельство, что в ней почти по каждому двору приводятся сопоставления с предшествующей переписью 1710 г. о живших в нем на тот момент обитателях. Благодаря этому исследователь получает данные об изменениях среди жителей каждого из дворов, в пределах деревни, светского или церковно-монастырского владения, о естественном движении населения, а также об его оттоке и убыли. Приписки-сравнения с переписью 1710 г. отмечают людей, не внесенных в нее, и указывают причину отсутствия: «был в бегах», «скитался в мире». Именно материал таких подворных сопоставлений дал пищу для данных изысканий.

Заслуживают внимания формулировки переписных книг, относящиеся к военной и трудовой мобилизациям. Они характерны для всех типов землевладения – поместий и вотчин, как духовных, так и светских, что понятно, ибо их существо было задано порядком сбора информации по каждому из вопросов.

Записи о наборах в солдаты, в основном, сделаны по форме: имярек «взят в салдаты в такой-то набор» или в таком-то году. В вотчине епископа Ростовского и Ярославского, кстати самого крупного духовного землевладельца в Вологодском уезде в XVII в.[119], в д. Попово значился двор Якова Кирьянова с женой, им по 60 лет, с женатым 30-летним сыном и внучкой, 20-летней дочерью и женатым племянником Федором 35 лет. Другой же племянник главы двора Константин Иванов, записанный в книгах 1710 г., к настоящему 1717 г. «взят в салдаты в седьмой набор», или в д. Лаврентьево в семье вдовца Козьмы Аксенова 67 лет с женатым сыном Федотом 34 лет и двумя малолетними внучками «в переписной книге 1710 году был написан сын Тимофей, и он взят в солдаты в седьмой набор в 1711 году»[120].