Светлана Пархоменко - Деяния, преступность которых исключается в силу социальной полезности и необходимости

• Название: Деяния, преступность которых исключается в силу социальной полезности и необходимости
• Автор: Светлана Пархоменко
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 2004
• ISBN: 5-94201-362-4

В работе рассматриваются теоретические и практические вопросы уголовно-правовой регламентации деяний, преступность которых исключается в силу социальной полезности и необходимости. На основе критического анализа отечественного и зарубежного уголовного законодательства, с учетом практики применения норм гл. 8 УК РФ предлагается комплекс мер по усовершенствованию их законодательного описания.

Для специалистов в области правотворчества, аспирантов и студентов юридических вузов, работников судов и правоохранительных органов, всех интересующихся этой проблемой.

---

Очевидно, подобная по сути позиция в вопросе об определении пределов крайней необходимости присутствует и в УК Азербайджанской Республики, Республик Казахстан и Таджикистан, в которых используется формулировка равного или более значительного вреда[54]. Вместе с тем такого рода формулировка вряд ли удачна стилистически, так как, с одной стороны, недопущение причинения вреда, равного вреду предотвращаемому, как условие правомерности крайней необходимости избавляет от необходимости говорить о более значительном вреде. С другой – обозначение причиненного вреда только как более значительного, при том что фактически не допускается причинение и равного вреда, заставляет законодателей названных УК говорить и о равном вреде. В этой связи представляется наиболее правильным говорить просто о менее значительном вреде, раскрывая содержание последнего (если в этом есть необходимость) так, как это делается в УК Кыргызской Республики, в котором в ч. 1 ст.  37 «Крайняя необходимость» сначала речь идет о менее значительном вреде, а при определении превышения пределов крайней необходимости в ч. 2 – о причинении вреда равного или более значительного.

Оригинальную позицию в рассматриваемом вопросе занимает грузинский законодатель, который решение вопроса о правомерности крайней необходимости ставит в зависимость не от размера причиненного вреда, а от значимости блага, которому он (вред) причиняется: «…если блага, которым был причинен вред, были менее значительными, чем спасенные» (ст.  30 УК Грузии). Дело однако в том, что сами эти правовые блага в УК Грузии не называются и не ранжируются в зависимости от их ценности. Причем этот вопрос обходится стороной не только в рамках обсуждаемой проблемы, но и при определении задач, стоящих перед УК. Тем самым данный вопрос полностью «отдается на откуп» правоприменителю.

По нашему мнению, критической оценки заслуживает и другой аспект регламентации крайней необходимости в УК бывших союзных республик. Речь идет о том, что в отдельных из них поведение лица в данном состоянии характеризуется не как причинение вреда (как это имеет место в УК Украины, Азербайджанской, Кыргызской Республик, Республик Таджикистан, Казахстан), не через понятие деяния (УК Республик Молдова, Узбекистан, Литовской Республики), а только как действие (УК Грузии, Республики Беларусь, Латвийской, Эстонской Республик). Между тем хорошо известно, что именно крайняя необходимость относится к числу тех немногочисленных ОИПД, которые могут быть реализованы не только путем действия, но и бездействия.

В двух УК рассматриваемой группы традиционный нормативный материал о крайней необходимости дополняется указаниями «льготного» характера на уголовно-правовое значение сильного душевного волнения, вызванного угрожавшей опасностью и затрудняющего оценку соответствия причиненного вреда этой опасности (ст.  39 УК Украины), и наступления вреда в ситуации, когда «действия, совершенные с целью предотвращения опасности, не достигли своей цели и вред наступил, несмотря на усилия лица, добросовестно рассчитывавшего его предотвратить» (ст.  36 УК Республики Беларусь). Оба эти вопроса и особенно последний имеют важное значение и, к сожалению, в отечественной практике решаются лишь на правоприменительном уровне и порой не столь однозначно. В противоположность такому подходу литовский законодатель уделяет дополнительное внимание условиям, ограничивающим рамки правомерного поведения лица в состоянии крайней необходимости:

«Лицо, своими действиями создавшее опасную ситуацию, может опираться на положения о крайней необходимости лишь в том случае, если опасная ситуация была создана по неосторожности. Лицо не может оправдать неисполнение своих обязанностей пределами крайней необходимости, если оно по профессии, занимаемой должности или иным причинам обязано действовать в экстремальных условиях» (ч. 2, 3 ст.  31 УК Литовской Республики)[55].

Наибольшие расхождения в УК бывших союзных республик наблюдаются при обозначении иных обстоятельств. Так, причинение вреда при задержании лица, совершившего преступление, присутствующее в числе ОИПД во всех УК, обозначается не только приведенной формулировкой (как это имеет место в УК Республик Беларусь и Таджикистан, Азербайджанской и Кыргызской Республик), но и «Причинением вреда при задержании лица, совершившего посягательство» (ст.  33 УК Республики Казахстан)[56], «Причинением вреда при задержании лица, совершившего общественно опасное посягательство» (ст.  39 Республики Узбекистан)[57], «Задержанием лица, совершившего преступление (ст.  38 УК Украины, ст.  29 УК Грузии)», «Задержанием лица, совершившего преступное деяние» (ст.  29 УК Литовской Республики), «Задержанием преступника» (ст.  13.1 УК Эстонской Республики), «Задержанием с причинением лицу вреда» (ст.  31 УК Латвийской Республики).

Приведенное терминологическое разнообразие по существу обозначает одно и то же явление – причинение вреда лицу, совершившему (или совершающему) преступление, при его задержании. И, например, из содержания ст.  31 УК Литовской Республики однозначно вытекает, что в данном случае речь идет не о любых лицах, как это следует из названия этой статьи, но именно о тех, которые совершили преступление.

Несомненно больший интерес привлекают другие моменты в регламентации рассматриваемого обстоятельства. В частности, представляется вполне обоснованным стремление некоторых законодателей легально определить круг лиц, имеющих «право на задержание», хотя более правильно, по-видимому, было и в этом вопросе говорить о праве на причинение вреда (ч. 3 ст.  33 УК Республики Казахстан, ч. 4 ст.  39 УК Республики Узбекистан, ч. 3 ст.  41 УК Республики Таджикистан, ч. 3 ст.  35 УК Республики Беларусь). В этом плане оригинальна и по названию, и по содержанию ст.  13.1 УК Эстонской Республики, предусматривающая в качестве ОИПД «Задержание преступника» не причинение вреда при задержании, а «действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного настоящим Кодексом, но направленное на задержание»[58].

Два УК – Республик Узбекистан и Таджикистан – на законодательном уровне закрепляют и такие общеизвестные теоретические положения, что «при оценке правомерности причинения вреда при задержании лица, совершившего общественно опасное (преступление – УК Республики Таджикистан) деяние, учитываются его действия по избежанию задержания, силы и возможности задерживающего, его душевное состояние и другие обстоятельства, связанные с фактом задержания»[59]. А УК Литовской Республики легально определяет еще и правила конкуренции рассматриваемого обстоятельства с необходимой обороной: «В отношении лица, оказавшего сопротивление при задержании лица, совершившего преступное деяние, применяются правила необходимой обороны, предусмотренные статьей 28 настоящего Кодекса»[60].

Немало разноречий в УК бывших союзных республик наблюдается при регламентации и двух оставшихся из числа традиционных ОИПД: исполнения приказа или распоряжения и обоснованного риска. Многообразие их законодательных определений, наряду с отмеченной выше тенденцией в некоторых УК к «дроблению» данных обстоятельств на частные случаи проявления, в большинстве своем отражает общее состояние теории об ОИПД, истоки которого уходят еще в советский период отечественной науки уголовного права.

При том, что явно доминирующая в последние годы в советской литературе тенденция обозначать ситуации, связанные с риском, общим родовым понятием «обоснованные» находит свое отражение в большинстве зарубежных УК рассматриваемой группы, она перекликается с другой, когда стремление найти общее определение для риска, сводится к обозначению его в качестве «правомерного» (УК Грузии) или через такую формулировку, как «деяние, связанное с риском» (УК Украины). В двух УК риск определяется через такие видовые понятия, как «профессиональный или хозяйственный» (УК Литовской Республики и Республики Узбекистан)[61], и лишь в одном – только как «профессиональный» (УК Латвийской Республики). Однако во всех этих случаях характеристика риска дополняется указанием на его оправданность.

Практически во всех УК присутствует оговорка о подчиненности деяний, связанных с риском, достижению общественно (социально) полезной цели и зависимости их правовой оценки от возможного причинения вреда только тем отношениям (интересам, объектам), которые охраняются тем или иным УК. В последнем случае исключение представляет УК Республики Таджикистан, в ст.  41 которого речь идет об «охраняемых законом интересах», в то время как при определении понятия преступления – об «объектах, охраняемых настоящим Кодексом» (ст.  14)[62].

Более или менее единообразно в УК рассматриваемой группы решается и вопрос, связанный с определением круга благ, при заведомой угрозе которым риск признается необоснованным (неоправданным). В этой связи, как правило, речь идет об угрозе экологической катастрофы, общественного (стихийного) бедствия или жизни людей. Вместе с тем в последнем случае в качестве одного из показателей необоснованности риска называется угроза для жизни не только «многих людей», как это имеет место в ст.  41 УК РФ, но и для жизни «нескольких лиц» (ст.  33 УК Латвийской Республики), «других людей» (ст.  42 УК Украины), просто – угроза «гибели людей» (ст.  41 УК Республики Узбекистан, ст. 44 УК Республики Таджикистан, ст.  40 УК Кыргызской Республики). В этом вопросе присутствуют и такие крайности, как отсутствие вообще каких-либо указаний на необоснованность (неоправданность) риска (ст.  34 УК Литовской Республики, ст.  31 УК Грузии) либо указание на угрозу не только жизни, но и здоровью людей (ст.  35 УК Республики Казахстан). Правда в последнем случае в ст.  39 УК Республики Беларусь оценка обоснованности риска ставится в зависимость от согласия лица «на то, чтобы его жизнь или здоровье были поставлены в опасность»[63].