Александр Станюта - Сцены из минской жизни (сборник)

• Название: Сцены из минской жизни (сборник)
• Автор: Александр Станюта
• Жанр: Публицистика
• Год: 2013
• ISBN: 978-985-6937-61-6

В произведениях Александра Станюты «Минская любовь», «Сцены из минской жизни» воссозданы обстоятельства, настроения и общая атмосфера жизни 1950-х и начала 1960-х годов нашей столицы.

Литературные очерки «Лица и образы» представляют интерес для профессиональных филологов, литературоведов, поскольку отражают взгляд автора на современную и классическую литературу.

Книгу завершают интервью автора известным белорусским журналистам.

---

Марти спокоен, уравновешен, добр, внимателен. Он ловко орудует ножом, топориком. Он подрубает, отрезает, взвешивает, заворачивает в белоснежную бумагу, записывает на счет своих клиентов. Он здесь работает и нужен всем, кто ни зайдет. А вот они нужны ему, он тут не только на работе, он тут живет.

Все хорошо.

– Марти хороший, правда? – шепчет Саша.

– Да, ничего.

– Нет, прелесть.

За спиной Марти висят окорока, индейки и колбасы. Его лицо, наверное, не назовешь красивым, но оно приятное, оно, как говорят в подобных случаях, открытое.

Все хорошо. Только одно плохо, уверена мама Марти: он никак не женится.

– И правильно, – шепчет Саша, почти лежа на моем плече. – Правильно делает. А на ком жениться? Ты видел их? Господи, боже мой…

Марти живет в просторной, очень просто обставленной квартире. Обеденный стол, диваны с подушками, радиоприемник, буфет, шкафы, безделушки на полках, немного книг, портьеры…

– Все как у нас. Это Америка сейчас или когда-то раньше? – Саша рассматривает все как женщина, хозяйка.

– Недавно. А где-то и сейчас.

– Но телефон, два аппарата даже… Холодильник… А справа это телевизор, да?

Приятели у Марти – это сплошная скука. Ни рассказать что-нибудь, ни придумать, куда пойти, чем заняться в воскресенье. У них только одно на уме: завалиться куда-нибудь к девчонкам, женщинам. И прекрасно известно куда. Есть целые улицы таких мест. И вечно все норовят затащить туда и Марти, а он ни в какую, упирается. Марти даже убегает заранее из дома, зная, что вечером они за ним приедут и потащат в те места, скажем, на 42-ю улицу.

Он убегает, гуляет себе в центре, но вдруг длинная черная машина останавливается рядом, там все приятели, куча мала, они кричат, зовут:

– Ну, Марти, будь человеком, поехали на 42-ю улицу!

– Ну и компания, – вздыхает Саша.

Как-то эта компания и Марти с нею решают закусить в дешевом ресторанчике. Рассаживаются. И один из них, изучая комиксы с рисунками и пузырями у ртов с двумя-тремя словами, объявляет:

– Нет, что ни говорите, а этот парень, Микки Спилейн, умеет писать!

Саша аж заходится от смеха, сползает вниз.

– Этот Спилейн два слова еле-еле связывает. Это для малограмотных, одни рисунки. И он умеет писать!.. Ой, не могу! Лучше сказал бы писять!

Выходим.

Она говорит:

– От нас там, возле Магадана, было ближе до Америки, чем отсюда. Но не в этом дело.

– А в чем?

– Такая даль, целые страны, океан, как на другой планете. А люди одинаковые, комнаты, как наши, жизнь как у нас… Вот этот Марти, кажется, где-то видела его… Все самое далекое, другой край света…

– И что?

– И близко все… А что у них там на этой 42-й улице?

– Бордели.

– Публичные дома? В этом мы паиньки еще.

– Зато в Варшаве, говорят, уже открыли.

– Придумывать ты мастер.

– В редакции газеты «Физкультурник Белоруссии» даже и адрес знают.

– И ты, конечно, тоже.

– Это на Маршалковской, шесть.

– Осталось только туда съездить. Раз плюнуть, что тебе…

XXII

Она с Алиной взялась приготовить новогодний стол у Лени Демина, в трехкомнатной квартире его родителей, которые уйдут к друзьям в соседнем доме на всю ночь. Будут еще и Галя с Геной из Физкультурного. Значит, три пары. В своем, так сказать, тесном кругу.

Это в конце Якуба Коласа, недалеко от автобусного кольца маршрута номер пять, где начинаются Логойский тракт, Сашин Сельхозпоселок.

Дому, в котором живут Демины, всего несколько лет, таких тут три или четыре, все трехэтажные, с фигурными карнизами, парадным своим видом обращены к улице.

Напротив, за кирпичным забором, военный городок, где и служат обитатели красивых трехэтажек с рельефами, лепниной, высокими окнами.

В этом военном городке царят, как главные, две высоченные казармы, поставленные тут на века, еще до войны. Заметно, что и клуб, и два-три здания поменьше, штабные и для столовой, кухни, выстроены здесь совсем недавно. И всем полковникам и подполковникам, майорам только перейти улицу, и они уже на работе. И еще телефон в каждой квартире, а есть даже пятикомнатные, для генералов.

В шестом часу уже совсем темно, как ночью.

Второй этаж. Направо. Черная кнопка звонка, и Леня открывает.

В прихожей пахнет жареным. Налево, в самой большой комнате, очень светло. Стол длинный и сверкает. Чего тут только нет! Как в ресторане на каком-то важном юбилее.

Сажают почему-то во главе стола. Поэтому елки не видно, она в углу, правее окна. В вазе, высокой и, наверное, хрустальной, над всем роскошеством стола возвышается оранжевая пирамида мандаринов.

А дамы!.. Прически, платья, декольте, цепочки, медальоны на груди. И руки сами тянутся потрогать все это, погладить.

Конечно, танцы после первой серии рюмок и бокалов.

Льнем друг к другу, млеем в танго с голосом Тамары Кравцовой…

В этот час, волшебный час любви
Ты меня своей любимой назови,
Подари ты мне все звезды и луну,
Люби меня одну…

Елка высокая, густая. Уже включена гирлянда разноцветных елочных лампочек. Уже выключен большой верхний свет. Уже целуемся и обнимается. Меняемся дамами. Уже и шутки и словечки откровеннее, смелее.

Саша старается изо всех сил казаться равнодушной:

– Если тебе так нравится с Галей танцевать, можешь вести ее прямо в ту комнату, им с Геной приготовлена… Теряешь время.

– Она сама нацеливается на меня.

– Она дура набитая. А ты и рад. Мальчишка, школьник.

Снова садимся. Снова яркий свет. Снова стреляет в потолок бутылка шампанского, как пушка.

Сейчас для нас нет ничего на свете лучше самих нас. Времени тоже нет, давно остановилось. Есть только то, что видят наши глаза и слышат наши уши, что длится, длится только вот теперь.

Что было раньше и что будет завтра, наплевать. Каждый из нас сейчас всем нравится, и каждому сейчас нравятся все.

Ночь. Покидаем свой зал праздничных приемов. Гена и Галя плотно закрывают дверь отведенной им комнаты с окном во двор. Мы с Лёней и Алина с Сашей заходим в спальню Лёниных родителей. Тут две кровати у противоположных стен.

Сидим в креслах и курим. Дамы у нас на коленях. Перед глазами все плывет, а в голове туман. Свет слабый от настольной лампы, звук будто выключен, а голоса если и слышны, то как ватные. И все вокруг как будто под водой.

Как будто под водой и Сашин голос:

– Ты можешь… меня сейчас.

Просьба простая, очень доверительная. Соленое словечко откровенное и русское, народное. Так просят подсобить, помочь.

Кладет руки мне на плечи, утыкается лицом в шею. Шепчет:

– Пойдем, ну…

И получается, что наша кровать справа. Потом, перед провалом в сон, как в обморок, видишь Алину с Леней, кровать их у другой стены.

От засыпающей на спине Саши слышно:

– Вот так, наверное, когда наркоз дают…

Утро и следующий день как будто бы без нас. Все настоящее и все как снится.

Чай, завтрак и вино. Музыка, мление возле елки. Опять провал, отлет куда-то в спальне. Опять плавное всплытие из глубины, наверх.

Днем, после четырех, посылают в магазин, чтобы горючего хватило и на второй вечер.

На улице ни души. Мгла и не белый, серый снег. Если же белый, то разноцветные круги в глазах. Это же маленькие радуги. Остались с лета. С прошлого года. От июльского дождя. Как хорошо, как просто и понятно.

Вот овощной. Никому и ничего уже не надо в этом магазине. Сонная продавщица. Ее зеленый халат. Это какой-то маскарад новогодний, овощной. Зеленые капустные кочаны вместо елок. Серебряные горла шампанских бутылок и водочные батареи. Вот два снаряда из одной такой. Ты сам и продавщица, больше никого. Халат зеленый, форменный, как и вся форма тех солдатиков, что где-то тут, напротив, маршируют в военном городке…

И это все проходит, как во сне, перед глазами. И наяву.

Теперь назад, в теплый уют и в запахи духов, вина и новогодних мандаринов, папиросного дыма.

Дверь не закрыта на замок. Можно войти как тень, пройти переднюю, не снимая пальто, и стать в дверном проеме спальни. Нашей уже спальни.

Там, глубоко в густой сонной полутьме, спиной к окну, на улицу Леня сидит в свободном тренировочном костюме, а Алина и Саша сидят у него на коленях, слева и справа. Одну руку он держит на спине у Алины, другую на спине у Саши.

Они не сразу услышали шаги. Может, вообще не слышат. Но Леня видит, он ведь лицом к двери. И Алина с Сашей оборачиваются, теперь тоже видят, быстро встают… И мы стараемся глазами не встречаться, не встречаться…

XXIII

– Это аксиома!

Любимое выражение в разборах теорем по геометрии у Зелика, у нашего школьного учителя, у ненасытного на двойки Голода, джазмена, аккордеониста, героя фельетонов в минских газетах, Франта с бабочкой, как его там называли.

Где он теперь?

Где Кухарев Илья Ильич, наш деликатный классный комиссар, руководитель?

А где Ляпёшкин, белорусский наш язык и литература? Поэт, знаток «Новай Зямлi” Якуба Коласа… «За печкай шворацца каты…» Ну почему нам так это понравилось? А потому, что все кончается на У, как мы когда-то говорили на выпускных экзаменах, в 10-м классе Д мужской 4-й минской школы на улице Красноармейской.