Илья Левяш - Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2

• Название: Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 2
• Автор: Илья Левяш
• Жанр: Философия
• Год: 2012
• ISBN: 978-985-08-1441-8

В монографии рассматриваются проблемы синтеза постдисциплинарного знания о глобализации и геополитике, обосновано новое направление исследований − геоглобалистика, раскрываются ее культурно-цивилизационные основания и авторская интерпретация сущности глобализации как уникального процесса современности. В системно-синергетической оптике представлена структура глобализации, эволюция научных представлений о ней в направлении от классической геополитики к глобалистике. Значительное внимание уделяется феномену «нового регионализма», особенно его европейскому измерению, и в этой связи – полиаспектное видение России, в целом – «славянского треугольника» СНГ, их позиционирование в контексте «нового Востока». Отмеченная проблематика рассматривается в контексте современных неклассических вызовов и угроз глобальной, региональной и национальной безопасности, в конечном счете – представлений о глобализации как планетарном фронтире.

Рассчитана на научных и практических работников, аспирантов, магистрантов и студентов-дипломников.

---

Амбициозный размах этнократии, во многом уже пришедшей к власти, был обратно пропорционален ее реальной роли в безотлагательном решении накопившейся «критической массы» внутренних проблем страны. На острие этих проблем, безусловно, были последствия чернобыльской трагедии. Беларусь оказалась первой в мартирологе ее жертв, хотя она и произошла не на ее территории. В заключении экспертной комиссии Госплана СССР утверждалось «о величайшей катастрофе в истории земли» [Энергия, 1990, № 7, с. 4]. На 45-й сессии Генеральной Ассамблеи ООН она была определена как «без преувеличения, величайшая катастрофа в истории человечества».

Тем не менее, подлинные масштабы материальных потерь и угрозы народному генофонду существенно превосходили официальные данные. Автор провел сравнительный анализ советской версии чернобыльского «следа» и оценок семи независимых международных центров. Если максимальную оценку такой активности принять за 100, то оценка Госплана составила 37 и одного из международных центров – даже 26. Остальные пять групп экспертов оценили ее соответственно: 50, 70, 98, 100, 100. «Хвост» чернобыльской гидры простирался на расстояние 10000 километров, и, по некоторым оценкам, ее суммарная активность – 120 миллионов person-rem – будет способна оказывать свое воздействие в течение 70 лет, т. е. смены трех поколений [Levyash, 1992].

В Беларуси лишь через четыре года после аварии был признан ее пред-катастрофный популяционный эффект – угроза генофонду населения. В Декларации о государственном суверенитете БССР речь шла уже об угрозе национальной катастрофы и «спасении народа». Что же предложили и сделали властвующие этнократы?

Радиационный фон беспрецедентной беды стал лакмусовой бумажкой некомпетентности, политиканства и популизма определенной части белорусской элиты. Их исчерпывающе представил доктор исторических наук Л. Лыч: «Меня пугает мысль: может быть, сегодняшнее поколение молодых белорусов биологически будет сильней, чем то, которое только народится на земле и будет считаться специалистами относительно чистой… а что, если эта часть не будет тем гарантом, который обеспечит в будущем нормальный генофонд для белорусской нации? Поэтому не разумней было бы, во имя сохранения ее самобытной общности на планете, определенную часть наиболее национально сознательных разнополых молодых белорусов, а также недавно сформированных семей в общем примерно до 100 тысяч человек в организованном порядке, за полный государственный счет компактно переселить куда-нибудь на новое место?… Думается, ООН благосклонно отнеслась бы к такой просьбе белорусов и с помощью всемирной прогрессивной общественности нашла бы на планете Земля благоприятный с точки зрения природно-климатических условий кусок территории для этого количества белорусов, чтобы они могли тут развиваться как самостоятельный народ… Поэтому направлять в далекий неизведанный край нужно белорусов с высоким уровнем национального самосознания, устойчивых против всяких форм ассимиляции» [ЛiМ, 4.05.1990]. Как говорят по таким поводам, комментарии излишни.

Глобальная по масштабам чернобыльская трагедия для Беларуси стала проблемой выживания нации. Последствия такой чудовищной катастрофы объективно не могут быть преодолены в короткий срок и окончательно. Но и полное осуществление принятой Чернобыльской государственной программы объективно не могло быть достаточным, тем более – оптимальным. Реально речь шла и идет о предельной минимизации последствий катастрофы. Это подлинное испытание компетентности и ответственности всех заинтересованных сил и структур. Помимо комплекса специальных мер в «зоне», необходимы повсеместный переход к экотехнологиям, полноценное питание населения, обустройство его быта, оздоровление больной всеми дефицитами медицины, и многое другое. Важную роль могла бы сыграть более энергичная мобилизация усилий мирового сообщества за счет разницы между «вяло-гуманитарной» (К. Ясперс) помощью и подлинно гуманной сопричастностью к трагедии.

Все это требовало системной реформации Беларуси, ее трансформации в современное высокоразвитое общество. С таким национальным приоритетом, по-видимости, согласны практически все – от «правых» до «левых». Вопрос заключался в соперничестве двух моделей социально-экономического развития, основанных на различных типах собственности и управления. Адепты каждой из моделей предлагали свою в качестве истины в последней инстанции. Одни апеллировали к чудо-свойствам рынка, автоматизму либеральной экономической стихии, другие – к директивному началу, плану как панацее от экономических бед.

Пытаясь реализовать неолиберальную модель, этнократы поставили под угрозу стагнации среднеразвитую и еще неконкурентоспособную производственную инфраструктуру, ввели распределительный «военный коммунизм» (по карточной системе), обескровили инфраструктуру некогда славных своей ухоженностью белорусских городов и «весей».

Под угрозой деградации оказалось ядро конкурентоспособности страны – ее развитый человеческий капитал, унаследованный от советских времен. В Беларуси начала 90-х гг. работников с высшим и средним специальным образованием в расчете на 10 тысяч человек было больше, чем в 10 из 15 республик бывшего Союза. Годовая выработка чистой продукции на одного занятого составляла 41 % этого показателя в Германии. В прессе отмечалось, что японские партнеры Республики Беларусь обнаружили «неостывшую способность» белорусских рабочих и инженеров «давать высококлассную продукцию. Здесь умеют хорошо работать и выпускать не сырье, а готовую продукцию нужного качества» [Известия, 7.10.1995]. Японцы знают в этом толк: прочная репутация Беларуси как «сборочного цеха» – не столько порок, вызванный былой моноспециализацией, сколько стандарт технологической добродетели, свидетельство массовой способности к освоению сложных технологий. С таких позиций стартовать к развитому информационному обществу – не только реальная задача, но и для Беларуси как сравнительно небольшого государства, практически лишенного сырьевых «козырей», – единственный, но надежный шанс к тому, чтобы самоутвердиться в качестве государства с высоким интеллектуальным потенциалом. Однако в это десятилетнее «лихолетье» он так и не был востребован.

Глубинным основанием «мерзости запустения» первой половины 90-х гг. было бессилие властвующей этнократии сформулировать общенациональные интересы и ценности народа Беларуси, консолидировать его в единую нацию-государство.

Печатью такой ограниченности отмечена и культурная политика этого периода. Провозглашенное «Адраджэнне» пытались осуществить в духе ретро, свести его к «старажытнай беларусчыне». Мало кому было понятно, что Возрождение это не просто возвращение, и, следуя мудрости постпозитивиста А. Н. Уайтхеда, «мы так же не можем жить без музеев, как и не можем жить в музеях». И в Беларуси невозможно дважды войти в одну реку. Так, важно знать и чувствовать, что истоки национального менталитета – в крестьянской среде. Однако, уважая прошлое и храня его, нельзя жить в нем и только им. Но, по мнению В. Конана, именно «село и селяне… создали культуру… Урбанистическое общество создает не культуру, а современные формы унифицированной цивилизации». Здесь заметно влияние О. Шпенглера, его символов деревни как «задушевного детства», а цивилизации – «мертвого каменного города». Такая ориентация – в лучшем случае плод недоразумения. Ф. Скорина вырос и расцвел в Вильно и других культурных центрах Европы. Ф. Достоевский (этнический белорус) – законченный урбанист, мыслитель Северной Пальмиры, но его творчество – вершина как раз культуры, а не цивилизации, жесткий приговор ей в состоянии декаданса, но вовсе не цивилизации как таковой. Если также учесть, что из 9,5-миллионного населения Беларуси того времени уже около 8 млн человек составляли городское население, то чисто крестьянская ориентация возрождения напоминает птицу немецкого художника П. Клея – странное существо с устремленной вперед грудью, но повернутой назад головой.

Все, что является непреходящим в подлинно белорусском культурном наследии, остается одним из столпов современного этапа общенационального духовного обновления. Однако второе издание его возрождения парадоксальным образом связано с разночтениями по поводу субъекта национальной идеи, ее этноцентристской или полиэтнической интерпретациями. Их смысл выявился в характерном диалоге двух экспертов: «– Мы являемся свидетелями национального возрождения. И не только белорусского. Но иногда белорусские деятели примерно так высказываются в адрес представителей других национальных меньшинств: подождите, вот возродим белорусчину, а там уже и вам поможем. – Мы стали свидетелями двух параллельных процессов национального возрождения – белорусского и малых национальных групп – русской, польской, украинской, еврейской, литовской. И думается, совсем не нужны упреки, кто более пострадал. Потерпели все в одинаковой степени» [Звязда, 6.01.1993].