Дмитрий Спивак - Метафизика Петербурга. Немецкий дух

• Название: Метафизика Петербурга. Немецкий дух
• Автор: Дмитрий Спивак
• Жанр: История

Книга посвящена участию российско-немецких культурных контактов в формировании духовности «петербургской цивилизации», от лютеранских влияний петровской эпохи или «петербургско-берлинского» масонства – до «философской интоксикации» идеями Шеллинга, Гегеля, а позже и Маркса, или антропософских увлечений младших символистов. Особое место уделено длительной истории отношений новгородцев с ливонскими рыцарями и ганзейскими купцами, которым довелось внести свой вклад в предысторию «мифа Петербурга». В книге подведены итоги многолетних историко-психологических исследований, проведенных автором – доктором филологических наук, научным сотрудником Российской Академии наук. Она основана на обширном материале, собранном трудами петербургских ученых и писателей-краеведов, равно как на привлечении оригинальных немецких источников, написана занимательно и предназначена для широкого круга читателей.

---

Второй заботой епископа Геннадия было собрать старые русские рукописи (по их богатству Новгород не знал равных на тогдашней Руси), привлечь греческие источники, латинскую и немецкую Библию. Если недостававшие книги Ветхого Завета брались прежде всего из латинской Вульгаты, то короткие предисловия, предпосланные в "Геннадиевой Библии" каждой из книг Священного Писания, переводились скорее всего с немецкого текста (а именно, издания 1500 года). Так же работали и над текстом пояснительных статей, приложенных к каждой библейской книге. Во всяком случае, современные исследователи полагают твердо установленным, что надписания псалмов были переписаны из немецкой Псалтири без изменений, переводили же их Влас Игнатов да Митя Малый[113].

Выработка и издание полного текста Писания на общепонятном языке всегда представляют собой исключительно важный шаг в духовном развитии нации. Напомним, что большая "книжная справа", предпринятая во времена царя Алексея Михайловича, ввергла страну в великий раскол, и подвела ее вплотную к петровским реформам. Что же касалось издания полного ("синодального") перевода библейских книг на современный русский язык, то он был завершен к середине семидесятых годов XIX века, предшествуя таким образом эпохе революций в России, и этот факт не случаен.

Нужно оговориться, что "Геннадиев" перевод был переписан в ограниченном количестве экземпляров. Но тут уж дело было за технологией – и она не заставила себя ждать. Взявшись через восемьдесят лет за издание церковнославянской Библии, первопечатник Иван Федоров принял в качестве образца и первоисточника именно перевод, выработанный ученым кружком архиепископа Геннадия.

Славянский первопечатник Швайпольт Фиоль

Действительно, "Геннадиев" перевод должен был подождать известное время, чтобы быть преданным печатному станку. Вместе с тем не будет излишним напомнить, что первые наши книги на церковнославянском языке ко времени завершения этого перевода были уже напечатаны. Мы говорим об издании Осмогласника, Часослова, Постной Триоди и прочих богослужебных книг, предпринятом в 1491 году в Кракове славянским первопечатником Швайпольтом Фиолем.

Отметив это факт, мы, разумеется, никакой Америки не открываем. Имя Фиоля включено в университетские курсы истории русского языка и литературы и, несомненно, известно читателю-слависту. Вместе с тем, для широкой публики более близким и родным остается образ диакона Ивана Федорова, напечатавшего в 1564 году, вместе Петром Мстиславцем, в первой русской государственной типографии первую нашу точно датированную книгу – Апостол, открываемый превосходно выполненным ксилографическим изображением апостола Луки. В общем, тут не с чем спорить: Иван Федоров открывал магистральную традицию. Но справедливость требует помнить, что начал ее краковский первопечатник за семьдесят лет до того.

Фиоль не был не только русским, но даже поляком или литовцем. Сомнений в том никаких не остается после прочтения записи, внесенной в конец одной из напечатанных им книг самим первопечатником. В ней он указывает, что печатание было завершено "при державе великого короля полскаго Казимира. И докончана быс мещанином краковьскымъ Шваипотомь, Феоль, из немець немецкого роду, Франкь"[114]. Действительно – уж если "из немець немецкого роду", то какие ж тут могут быть сомнения… Не был издатель и православным.

Несмотря на все это, никакого морального убытка деятелям русской культуры того времени во всем этом не было. Как выяснили исследователи (прежде всего, Е.Л.Немировский), "поднаборные рукописи" были присланы издателю из Московской Руси, туда же был отправлен и основной объем выпущенного тиража. Сам же издатель в том же 1491 году попал в застенки католической инквизиции, и выпутался из неприятностей только весной следующего года, заплатив штраф и принеся покаяние. Выходит, что краковский книгоиздатель работал по русскому заказу и на российский рынок – примерно так же, как это делали какие-нибудь голландские печатники во времена Петра I, до тех пор, пока в новооснованном Петербурге не были развернуты необходимые цехи.

Читатель со склонностью к юмору может даже представить себе сценку того, как русские заказчики объясняют издателю свои требования, вносят предоплату, упоминают и о том, что краковянину предстоит первым предать печати книгу, написанную кирилловским шрифтом[115]. Выслушав это, Швайпольт сердечно улыбается, кивает головой, и, пробормотав что-нибудь вроде "Яволь, мейне геррен!", начинает историю русского книгопечатания.

Одним словом, памятник Ивану Федорову поставлен в Москве по праву, заслуженно установлен и барельеф с его портретным изображением на стене нижнего вестибюля станции петербургского метро "Технологический институт". И все же было бы совсем неплохо, если бы на противоположной стене ему соответствовал барельеф и другого нашего первопечатника – "немца немецкого роду", исполнительного и неудачливого Швайпольта Фиоля.

Календарная мистика

Вторым важным делом кружка новгородского архиепископа был, как мы помним, расчет церковного календаря на новое тысячелетие. Дело в том, что в 1492 году завершалась седьмая тысяча лет от сотворения мира – по счету, которого придерживалась русская православная церковь. Естественно, что в народе возникло ожидание "конца света" и страшного суда. Дело усугублялось тем, что византийские компутисты расчитали свои пасхалии, то есть таблицы наступления праздника Пасхи, от которой отсчитывались другие важнейшие даты церковного года, лишь до конца седьмой тысячи лет, и никакими другими расчетами наши церковники не располагали. Не было их и у греков.

Что же касалось исходных расчетов, результаты которых были утверждены Никейским собором 325 года, то в них вкрались чисто арифметические противоречия, не допускавшие однозначной экстраполяции старых пасхалий. В довершение всего, Византия пала под ударами турок в середине того же, пятнадцатого столетия от Рождества Христова, греческие астрологи и математики разъехались кто куда, так что и посоветоваться толком было не с кем.

Вот почему в этом важнейшем вопросе нельзя было обратиться к авторитету ни церковного предания, ни ведущих византийских ученых, а надобно было обойтись собственным умом, "минуя подводные камни високосных годов, рифы эмболисмических месяцев и учитывая неизбежность накопления ошибок"[116]. Взявшись за эту задачу, члены кружка архиепископа Геннадия почти воочию видели пропасть, зиявшую за очередным поворотом "Великого миротворного круга", и страстно желали продолжить его вращение.

В церковной литературе распространено убеждение, что новгородский владыка, не мудрствуя лукаво, написал в Рим – и получил оттуда ответ с расчетом новой пасхалии[117]. Нужно сказать, что дело решилось совсем не так просто. Геннадий привлек к делу своих русских сотрудников, получил письменную консультацию от ученых греков, ознакомился с летосчислением ряда восточных народов – вплоть до халдеев и персов. Помимо того, он выписал из Германии астролога Николая Булева, назначил ему солидное вознаграждение за консультации и получил их.

Николай Булев

Упомянув это имя, мы должны коротко рассказать о его носителе. Николаус Бюлов, прозванный у нас для простоты "Николаем Булевым"[118], был человеком большой учености. Уроженец ганзейского Любека, он получил обширное образование в Ростокском университете, и приобрел с течением времени авторитет европейского масштаба. Достаточно сказать, что, закончив работать на епископа Геннадия, Бюлов уехал прямо к папе римскому Юлию II – и был немедленно принят на его службу.

По своей основной специальности, Булев был медиком, что и позволило ему четырьмя годами позднее, вернувшись в Россию, занять пост придворного врача Великого князя Московского Василия III. Что же касалось душевной склонности, то "Николай Немчин", как его тоже могли называть, был знатоком астрологии и не только ее поклонником, но и горячим пропагандистом. Последнее для нас наиболее интересно, поскольку, только ступив на русскую землю, Немчин принялся рассказывать о предмете своей страсти встречным и поперечным на довольно быстро им освоенном русском языке, совершенно не опасаясь доноса и не заботясь о последствиях.

Надо сказать, что немецкий врач рисковал отнюдь не так сильно, как это может показаться на первый взгляд. Дело в том, что во врачебной науке того времени астрологические выкладки были не только общепринятыми, но и практически обязательными. К примеру, они применялись для определения оптимального времени проведения медицинских процедур, или при подборе диеты. Поэтому Булев всегда мог сослаться на авторитет медицинских светил Европы – и свой профессиональный долг.

С другой стороны, астрология в ее полном виде безусловно занимала почетное место в комплексе "тайных наук", сложившемся к тому времени в западноевропейской культуре. Углубленное ее изучение заставляло прилежного адепта обращаться за справками сначала к герметическому кодексу, затем – к алхимическим трактатам, и, наконец, приводило его к оперативной магии, а то и демонологии. Примеров такой эволюции несть числа – и у нас есть все основания думать, что Булев также прошел этот путь.