Александр Житинский - Филиал. Истории для кино

• Название: Филиал. Истории для кино
• Автор: Александр Житинский
• Жанр: Драматургия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-93682-911-6

Писатель Александр Житинский (1941–2012) был литератором, нашедшим, а лучше сказать, создавшим своего читателя. Этот читатель интеллигентен, ценит игру воображения, иронию, юмор, милосердный взгляд на мир и жанровое разнообразие.

Однако у Житинского был еще и зритель. Опытный прозаик нашел себя и как кинодраматург. В итоге – целая книга сценариев, часть из которых стали фильмами.

---

– Вы рок-н-ролл умеете? – с сомнением спросила девушка.

– Да я танцевал это, когда вас на свете не было! – притворно возмутился Ганичев.

Он ухватил девушку за руку и вдруг начал выделывать ногами бог знает что. Партнерша со смехом включилась. Публика образовала круг перед эстрадой. Все перестали танцевать, только смотрели на Ганичева и подхлопывали в такт. Музыканты тоже старались, увидев настоящий рок-н-ролл. Ганичев кутил партнершу, вертелся сам, пиджак у него расстегнулся, волосы растрепались. С последним аккордом Ганичев подхватил девушку на руки да так и замер с нею.

Раздался гром аплодисментов. Девушка чмокнула Ганичева в щеку. Тяжело дыша, он опустил ее на пол.

– Надо же! – сказала она с уважением.

– Приз за лучшее исполнение рок-н-ролла вручается… – певица вынула откуда-то коробку мармелада и поманила Ганичева к себе.

– Как ваша фамилия?

Ганичев тихо назвал себя.

– …Юрию Ганичеву с партнершей! – закончила певица.

Ганичев принял коробку и галантно вручил ее девушке.

Саксофонист сошел с эстрады, подошел к Ганичеву.

– Здравствуй, Юрик! Думаю, кто это так лихо пляшет. Совсем по-нашему… Молоток!

– Здравствуйте. – сказал Ганичев, пожимая ему руку.

Девушка уже ела мармелад, поглядывая на Ганичева с любовью.

Саксофонист Герасимов и Ганичев, пользуясь перерывом, сидели в буфете и пили пиво. Девушка сидела тут же со своею коробкою мармелада и пила пепси-колу, прислушиваясь к разговору мужчин.

– Поболтался в Тульской филармонии, потом в Сибири, – рассказывал Герасимов, – работы нет, джаз не покупают… А раз нет работы, то и звука нет. Нет игры. Я уже лет пять не музыкант, а лабух.

– Ешьте мармелад, – предложила девушка.

Герасимов посмотрел на нее с удивлением, но мармелад взял.

– Да, честно сказать, из нашей компании только Леха и Боря джаз понимали. А мы так – попали в струю… Я Бориса несколько лет назад встречал. Посидели с ним у него на кухне, потом он мне сыграл. Идеи у него колоссальные, никому не снилось. А слушать кто будет?

– Адрес его знаешь? – спросил Ганичев.

– Записан… – Герасимов достал записную книжку, раскрыл и положил перед Ганичевым.

Ганичев списал адрес.

– А Леху мы просто предали, – сказал Герасимов, пряча книжку. – Сейчас даже на глаза ему стыдно показаться… Да не хочу я мармелада! – вдруг вскричал он, заметив, что девушка снова подсовывает ему коробку.

Девушка испугалась.

– Дядя шутит, – мрачно прокомментировал Ганичев. – Эх вы! – вздохнул он. – Мы же вашими руками, вашими губами играли! Вы для нас были… ну как не знаю кто. Свет в окошке. Своя команда. Мы за вас были готовы в огонь и в воду… Если бы я играть умел! Может, я двадцать лет ждал, что вы вернетесь… – закончил он, опустив голову.

Герасимов тяжело сопел. Девушка растерянно переводила взгляд с одного на другого.

Подошел музыкант из ансамбля.

– Геннадий Петрович, время! – он постучал по часам.

Герасимов тяжело поднялся.

– Извини, – сказал он, пожимая Ганичеву плечо.

– Ну я пойду… – с сочувствием проговорила девушка.

Она не знала – брать ей мармелад или нет. Потом решилась, взяла.

Ганичев сидел, обхватив голову руками. Из зала донеслась музыка. Это было вечно: «Утомленное солнце нежно с морем прощалось…»

Джазовый теплоход был уже где-то среди сплошных льдов, едва пробирался между ними – заиндевелый, покрытый льдом, – и на палубе его не было ни души.

В полной тишине было слышно, как трутся о борт льдины.

Один среди бескрайних просторов.

Сокольников был в ярости.

– Ты меня жалел, да? А я не нуждаюсь! Я правду люблю. Мендель рок лабает – вот правда! Почему я должен об этом от других узнавать?

– Извините, Алексей Дмитрич, – виновато оправдывался Ганичев.

Разговор происходил в фойе Дворца культуры, где происходил очередной концерт фестиваля.

– Извините… – проворчал Сокольников. – А что остальные?

– Ну Баня, вы знаете, книжки пишет. Кротов… грузчиком в гастрономе…

– Что? Вот это? – Сокольников щелкнул себя по кадыку.

Ганичев уныло кивнул.

– Идиот!

– Гена Герасимов на танцах играет в Мурино…

– Та-ак… Господи боже мой! А как петушились! Говорил им – выживем только вместе… Не хочу я их видеть!

– Да они и сами не очень-то, – признался Ганичев.

– Что-о? – обиделся Сокольников.

– Стыдно им, Алексей Дмитрич.

– Правильно. И должно быть стыдно.

Прозвенел звонок.

– Пойдем послушаем. Интересные ребята, – сказал Сокольников. – Главное, молодые.

На сцену вышел ансамбль молодых джазистов. Ведущий объявил:

– Выступает ансамбль Константина Дюбенко.

Музыканты заиграли.

Сокольников и Ганичев слушали в ложе.

– Пианист консерваторию кончил, представляешь? – с некоторой завистью сказал Сокольников, оборачиваясь к Ганичеву. – Боря бы видел! Он все страдал, что нам образования не хватает.

Молодые играли легко, технично, азартно.

Дверь открыл юноша лет восемнадцати – высокий, стройный, с пробивающимися черными усиками.

– Это квартира Решминых? – спросил Ганичев.

– Да.

– Простите, я старый приятель Бориса Игоревича…

– Проходите, – без улыбки кивнул юноша.

Ганичев зашел в прихожую небольшой двухкомнатной квартиры. Протянул руку юноше.

– Ганичев.

– Борис.

– Сын?

Юноша кивнул все так же сдержанно.

– Мог бы я видеть его жену?

– Мама! – позвал Борис.

– Значит, вы тоже Борис… – задумчиво сказал Ганичев.

Он раскрыл портфель и достал оттуда букетик цветов.

Из кухни показалась женщина с нервным лицом. Она настороженно посмотрела на гостя.

– Здравствуйте. Я из джаз-клуба, – Ганичев протянул ей букетик.

Она не торопилась брать.

– У нас проходит джазовый фестиваль… – продолжал он, держа букетик в вытянутой руке.

– Спасибо, – холодно кивнула она, взяла цветы и тут же отдала их сыну.

Борис ушел с цветами в кухню…

– Мы хотели… – Ганичев замялся.

– Хотели пригласить? Я угадала? – язвительно проговорила она. – Нужно было думать раньше! Может быть, всего этого и не случилось бы! Вы забыли о нем!

Сын снова появился в прихожей.

– Мама… – успокаивающе обратился он к матери. – Проходите, пожалуйста, в комнату…

Ганичев зашел.

На самом видном месте висела большая фотография Бориса Решмина, играющего на трубе.

Ганичев скорбно покачал головой.

– Борис был прекрасным музыкантом…

– Хватились! – воскликнула она. – Где вы раньше были? Вы же его знали! При его гордости, впечатлительности, мнительности… Он не хотел навязываться, а вы не звали. Он никому не был нужен!

– Мама, он преподавал, – мягко заметил сын.

– Оставь! Он максималист, это не могло его удовлетворить. Вы погубили его! – бросила она Ганичеву.

– Я… я не знал всего… – Ганичев прижал руки к груди.

– Зачем вы пришли? – она впилась в него взглядом.

– Мне поручили пригласить…

– Его не вернуть!.. Столько лет, столько лет! – она зарыдала.

Ганичев помог сыну усадить ее на диван. Сын сделал знак Ганичеву, чтобы тот молчал. Он принес воды из кухни и дал матери. Она отпила глоток.

– Боря дорог нам, – пробормотал Ганичев.

– Понимаю. Его вы пригласить не можете, – сказала она, сделав особое ударение на слове «его».

Ганичев вынул билет, положил на стол.

– Собирается старый состав Сокольникова…

Молодой Решмин встрепенулся, бросил взгляд на мать, потом на билет.

– И без него. Кто бы мог подумать! Нет, я не верю! – она снова заплакала.

– Простите, – Ганичев мялся, не решаясь задать последний вопрос, но уйти так тоже не мог. – Я знаю, что вы продали его трубу. Зачем вы это сделали?

Сын сделал страдальческое лицо. Незаметно от матери он пытался показать Ганичеву, что говорить об этом не нужно.

– Ах, вам это известно? – холодно отреагировала она, вскинув голову. – Это лично мое дело!

– Да, конечно… И все же… – с сомнением сказал Ганичев.

– Я не могла на нее смотреть! Она мне мешала, мешала, мешала! Она – это он! Сначала я надеялась, что он вернется. Но теперь это прошло. Надежды нет.

– Вернется? – ошеломленно спросил Ганичев. – Он ведь… умер…

– Умер?! – вскрикнула она. – Боря умер?!

– Кто вам сказал? – испуганно спросил сын.

– Да вы… Труба… – Ганичев смешался. – Человек, которому вы продали трубу. Он сказал, что купил у вдовы, – наконец объяснил он.

– О господи! – она уронила руки. – Как вы меня напугали! Я его обманула. Мне не хотелось говорить, что Борис ушел.

– Значит… он жив? – Ганичев почти лишился чувств.

– Конечно, жив. Прекрасно жив, – сказала она со злостью. – Мы расстались в прошлом году. Я готова была бедствовать с непризнанным музыкантом, но с признанным дельцом…

– Мама, это не так! – воскликнул младший Решмин.

– Так, – спокойно кивнула она.