Сергей Яров - Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

• Название: Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны
• Автор: Сергей Яров
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-227-04577-5

Настоящая книга очерков истории Петрограда в годы Гражданской войны, не сгущая краски, показывает трудности и теневые стороны жизни, не пренебрегая тем положительным, что уже отражено в исторической литературе, но и не избегая тяжелых и мрачных явления быта и повседневных тягот горожан, которым довелось прожить несколько лет на переломе эпох. Старый дореволюционный порядок с его уже ставшими привычными устоями жизни сменился резким скачком к неизведанному будущему, ставшим тяжелым испытанием для бывшей столицы Российской империи…

Изучение истории Петрограда эпохи Гражданской войны вплоть до настоящего времени все еще остается далеким от завершения. Замысел авторов – максимально правдиво рассказать читателям о жизни города и его жителей на непростом этапе перемен.

---

Принцип деления на «ответственных» и «особоответственных» (термин того времени!) сохранился и позднее. На рубеже 1920–1921 гг. нормы распределения продуктов различались для сотрудников отдела управления Петросовета и его радиостанции, райкомов партии и комсомола, финансового и хозяйственного отделов[188]. Количество продовольствия менялось, но всегда было выше выдаваемого остальному населению.

Право на данную привилегию многие ответственные работники отстаивали самым неукоснительным образом. 31 мая 1920 г. уже неоднократно упоминавшийся И.И. Ионов с возмущением писал заведующему продотделом Смольного Н.В. Барышеву: «На днях, после длительного перерыва, я сделал выписку продуктов из отдела Смольного. Весь список не только был урезан до нищенских размеров (например, папирос мне дали 25 штук), но не выдали даже того, что в этот день было в отделе. Я самым решительным образом протестую против такого обращения ко мне. Неужели я должен перед вами разыгрывать роль просителя». В свою очередь, продотдел Смольного, как мог, блюл корпоративные интересы. Получив из Петрокоммуны сообщение о том, что во второй половине февраля – первой половине марта 1920 г. вместо мяса будут выдавать рыбу или другие продукты, Барышев переправил его в исполком. На следующий день секретарь исполкома М.А. Трилиссер потребовал от председателя Петрокоммуны А.Е. Бадаева «снабжать Смольный без ограничений, как и до сих пор»[189].

Заботилась верхушка не только о своевременном и полном поступлении продуктов, но и об их качестве. Любопытно в этом отношении сопоставление содержания двух документов, волею судеб объединенных в одном архивном деле. Один из них – записка, полученная Зиновьевым на заседании Петросовета 11 февраля 1920 г. Ее автор, укрывшийся за инициалами «Л. К.», обращаясь к председателю Петросовета, писал: «<…> в душной, тесной, полутемной, липкой коммунальной столовой Вы увидите малоотрадную родную картину того, как изнуренный, грязный и усталый петроградец вот уже сколько месяцев хлебает все те же жиденькие кислые щи, как с потолка в ту же тарелку щей непрерывно капает какая-то жидкость и т. д.». Немногим ранее, 16 января, отдел здравоохранения Смольного получил из городской лаборатории извещение о результатах исследования ветчины, предназначенной для выдачи сотрудникам «штаба революции»: «В обоих кусках ветчины признаков разложения, трихин и финн не обнаружено. Мышьяка и солей других ядовитых металлов не найдено»[190].

К сбережению своего «государственного имущества» (так Ленин охарактеризовал здоровье наркома продовольствия А.Д. Цюрупы, подразумевая, что здоровый человек принесет больше пользы государству и партии, чем больной), ответственные работники относились по-разному. Для некоторых из них работа во имя идеи превращалась в фанатизм. Чиновник М. Смилг-Бенарио писал о петроградском окружном военном комиссаре Б.П. Позерне: «Человек железной воли, он беззаветно отдался работе по организации красной армии Северной области. С утра до поздней ночи он без отдыха работал в военном комиссариате»[191]. Э. Голдман подобными же словами характеризовала З.И. Лилину и чету Зориных. Но она же отмечала и иную тенденцию. Посетив вместе с С.С. Зориным подготовляемые к открытию дома отдыха на Каменном острове, она обнаружила «полдюжины комиссаров, уже заведующих, окруженных множеством неработающего народа. <… > У каждого комиссара были свои любимцы, которых он ухитрялся записывать как нуждающихся в работе, таким образом давая им право на хлебные карточки и еду. Так что прежде чем какие-либо настоящие рабочие появились на сцене, восемьдесят утвержденных „специалистов“ уже имели обеденные и хлебные карточки»[192].

Возможность приобщения к комиссарскому пайку в условиях голода и катастрофической инфляции для подобного рода людей была стимулом к достижению государственных и партийных постов. К тому же попавший на орбиту власти редко с нее сходил. В Петрограде, во всяком случае с 1920 г., стали проявляться первые признаки такого явления (широко распространившегося много позднее), как передвижение «по горизонтали» не справляющихся со своими обязанностями функционеров. Так, на заседании губкома 3 февраля 1920 г. при обсуждении положения в Гатчинском ревкоме выяснилось, что его члены Я.Р. Лейтис и Нирк не пользуются достаточным авторитетом. По этой же причине их нельзя было вернуть в Детскосельский уезд. В результате Нирк уехал на партийную работу в Петергоф, а Лейтис – в Гдов[193]. Подобная ситуация сложилась тогда же и в городе. 27 февраля 1920 г. бюро горкома обсуждало положение в петроградской ЧК, где заведующим особым отделом был Крайнев. По мнению членов бюро, если Крайнев окажется вскоре неподходящим для этой работы, то его следует направить в Совнархоз. Любопытно, что это решение было записано в 5-м пункте повестки дня, а в 8-м (на этом же заседании!) бюро уже решило предложить кандидатуру Крайнева в председатели Совнархоза. Но через месяц несостоявшийся чекист оказался организатором Василеостровского района, а при формировании объединенного губкома в июле 1920 г. стал заведующим организационно-инструкторским отделом[194]. Подобные случаи не были единичными. Объяснять их лишь нехваткой квалифицированных или советских работников, наверное, не совсем правильно. В силу вступали личные связи, родственные отношения и т. п.

Многочисленные нарушения и прегрешения чиновников различных уровней вкупе с фактами и слухами об их жизни вызывали недовольство обывателей и небезосновательные обвинения властей в «комиссародержавии», карьеризме, «волокитничестве», бюрократизме, кумовстве. Понимали это и сами функционеры. В дневнике бойца бронепоезда № 6 И.П. Фирсенкова за 1 октября 1920 г. есть запись его разговора с одним старым партийным работником. Последний признался, что вышел бы из партии большевиков, но «на партийную работу положено много сил и не так легко ее бросить, хотя не легче и смотреть на все безобразия, которые творятся примазавшимися к власти»[195].

Но наиболее показательны в этом отношении выступления на закрытом партийном собрании 19 августа 1920 г. Участниками его стали члены ПК, бюро райкомов, бюро фракций профсоюзов, коммунисты отделов Петросовета, т. е. именно те, кто знал жизнь и деятельность ответственных работников не со стороны и не понаслышке. Хотя на собрании стоял вопрос о созыве X общегородской партийной конференции, он свелся к обсуждению личных качеств коммунистов, стоящих у власти. Тон задал Зиновьев, сообщивший, что группа московских товарищей подала в ЦК записку, в которой указала на «необходимость пересмотра основных положений внутри нашей партии». Под этой обтекаемой фразой крылось не что иное, как обеспокоенность ростом в рядах большевиков обюрократившихся шкурников, «комиссаров» и прочих функционеров, которые «действительно только примазались к партии и далеки от коммунизма по своему духу». Выражения «кремлевский коммунист», «смольнинский коммунист», признал докладчик, стали порой ругательными. Остальные выступавшие тоже были настроены достаточно критически: они говорили о роскошной жизни отдельных партийцев, о том, что на «субботниках работают босые, а верхи разъезжают на автомобилях», о стремлении некоторых заботиться главным образом о себе и своей семье, о неравномерном распределении благ и ужасающем бюрократизме. Выход виделся в железной дисциплине, притоке в партию рабочих (коммунист из интеллигенции «проявляет высший бюрократизм по отношению к рабочим и лакействует перед высшим „начальством“», утверждал А.Я. Клявс-Клявин), перерегистрации членов партии, широком обсуждении среди коммунистов каждого случая превышения власти. Итоги своеобразного «самобичевания» (один из выступавших заметил, что наше собрание есть критика самих себя) подвел Зиновьев. Отметив, что равенства сразу достичь нельзя, а коммунистическое равенство придет только после мировой революции, он предложил «сегодняшние прения продолжить в тесном кругу определенных выдержанных товарищей, не вынося его (вопрос. – А. Ч.) на широкие общественные собрания»[196].

Возражений не последовало. Одно дело – критиковать себе подобных, не называя при этом имен, в узком кругу, другое – дать волю рабочим-коммунистам, которые могут выйти из-под контроля и принять самые неожиданные решения. Кроме того, это привело бы к подрыву авторитета руководителей города. Подобные прецеденты уже были. За месяц до этого собрания бюро губкома рассматривало конфликт между окружным военкомом Г.С. Биткером и профсоюзным работником Н.М. Анцеловичем. Они устроили склоку в присутствии членов рабочих делегаций. Анцеловичу было поставлено на вид, что «нельзя на общем собрании компрометировать тов[арища], занимающего ответственный пост»[197].

Неизвестно, проводились ли еще заседания по поводу нравственных и деловых качеств функционеров. Во всяком случае, к весне 1921 г. никаких заметных улучшений не произошло. Февральские «волынки» рабочих Петрограда и восстание в Кронштадте заставили петроградскую верхушку отказаться от некоторых раздражающих глаз обывателя льгот или ограничить немного свои запросы, но успешный для большевиков исход событий все вернул «на круги своя».