Василий Сретенский - Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»

• Название: Псевдолотман. Историко-бытовой комментарий к поэме А. С. Пушкина «Граф Нулин»
• Автор: Василий Сретенский
• Жанр: Публицистика

Приближение к аутентичному восприятию текста поэмы А.С. Пушкина «Граф нулин» подразумевает знакомство со многими забытыми понятиями и явлениями. Разделим их для удобства на три круга. Первый круг – это общие представления о жизни и быте того общественного слоя, а именно российского дворянства первой четверти XIX века, к которому принадлежат герои поэмы. Эти представления сравнительно устойчивы на протяжении большого отрезка времени. Они начинают формироваться в 30-40-е годы XVIII века и уходят в прошлое (и то не сразу) с отменой крепостного права в России, то есть в 60-е годы века девятнадцатого. Второй круг – детали быта, а также интересы, взгляды и представления, отражающие специфику того исторического отрезка, в который помещено действие поэмы, то есть середины 20-х гг. XIX века. Третий – знакомство с уровнем образования и литературными интересами возможного читателя поэмы этого времени и, соответственно, понимание тех аллюзий, которые у него могли возникнуть.

Издание второе.

---

Самое короткое описание такого рода празднества принадлежит Н.Н. Муравьеву-Карскому. Это тоже именины жены: «Роща и сад иллюминированы, была и музыка, все повеселились вдоволь» (Жиркевич, 210). Программа деревенских праздников устоялась в конце XVIII века и не менялась на протяжении нескольких десятилетий. Ее обязательными элементами были: гулянье на открытом воздухе (вариант – гулянье в лодках на реке или озере); концерт или представление домашнего театра; обед; танцы; иллюминация или фейерверк. «Французский» вариант праздника подразумевал строгое следование программе. Праздник «по-английски» делал обязательной только вечернюю часть празднества – обед, чаепитие, танцы; утром же и днем гости были вольны «гулять кто где хотел и делать что угодно» (Болотов, 420).

Главным действием деревенского праздника, безусловно, оставалось гулянье. Вот как оно происходило 1 мая 1816 года в Марьиной роще, в поместье графов Бутурлиных: «гуляли» между беседкой и эрмитажем; во все время гулянья звучала музыка деревенского оркестра; крестьяне и крестьянки, одетые в лучшие наряды, водили хороводы. Беседка на это время была «превращена в кондитерскую с мороженым, лимонадом, кофе и пр.». Крестьян же угощали орехами и пряниками, что было дополнительным развлечением для детей (Бутурлин, 420).

А самый обширный, на наш взгляд, перечень летних деревенских «забав» принадлежит перу поэта дворянской усадьбы князя И.М. Долгорукова. Вот как он описывает свое пребывание в поместье молодой четы князей Несвицких: «Никогда я не забуду тех удовольствий, коими наслаждался в сообществе сего юного семейства, будучи сам не старее тридцати лет; особенно той недели, которую прогостил я у них в подмосковной, где всякий день начинался и кончался праздничным увеселением. Там были фейерверки, роговая музыка, пляски крестьянские, танцы между нами, разноцветные освещения по ночам, прогулки в шлюпках, фанты, хороводы, сельские игры, и словом, каждый час в сутках посвящался какой-нибудь забаве; едва мы успевали выспаться по ночам» (Долгоруков, 140).

Понятно, что такого рода развлечения с началом холодов сами собой отмирали. Да и для карт и бильярда время было не лучшее – раскисшие деревенские дороги заставляли откладывать визиты до других времен. Зимой развлечения возобновлялись: «Катанье на санях, тройкою и гусем, вечера у соседей поочередно… игра в фанты, пение и изредка танцы» (ТолстойМ, 89).

Осенняя «скука» – перерыв в развлечениях, который устраивает непогода. С.Л. Пушкин жаловался в письме дочери из Михайловского от 28 октября 1832 г.: «Завтра мы едем к Шушериным – по правде, это тяжкая повинность – не знаю, что бы я дал, чтоб от этого избавиться, но оно необходимо. Надо признаться, что эти путешествия к соседям за сорок верст, по этой погоде весьма неприятны» (Письма, 115) Для обычного помещика трагедии в том, что приходится на время ограничить круг общения, нет: масса хозяйственных занятий наваливается на него именно в этот период (об охотниках не говорим, все сказано выше). Однако рассказчик уже начинает видеть окружающее глазами Натальи Павловны, жаждущей светских развлечений и скучающей без общества.

Помимо чисто бытовой, у этой главки есть и литературная основа. За несколько дней до того, как Пушкин сел за «Графа Нулина», он получил от А. П. Керн последние (из опубликованных к тому времени) 11 песен «Дон Жуана» Байрона, во французском переводе А. Пишо (Набоков, 183). Еще несколькими днями ранее он писал П.А. Вяземскому: «Что за чудо «Дон Жуан»! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тотчас Раевскому, что это Chef-d'oevre Байрона…» (Х – 190). Не вызывает никакого сомнения то, что сразу по получении продолжения «Дон Жуана» Александр Сергеевич немедленно с ним ознакомился и к 13 декабря находился под сильным от него впечатлением. Ниже мы подробно будем говорить о влиянии на «Графа Нулина» байроновского «Дон Жуана». Пока же отметим, что здесь видна перекличка с его XIV Песнью:

«В закрытом помещенье грусть и скука.
А под открытым небом грязь и слякоть.
В такие дни поэту просто мука:
Как пастораль прикажете состряпать?!»[3]

В последних числах сентября

В деревне скучно: грязь, ненастье,

Осенний ветер, мелкий снег… – иронический и сознательно лишенный «поэтических красот» парафраз нескольких строк из стихотворения П.А. Вяземского «Первый снег»:

«Вчера еще стенал над онемевшим садом
Ветр скучной осени, и влажные пары
Стояли над челом угрюмыя горы
Иль мглой волнистую клубилися над бором.
Унынье томное бродило тусклым взором
По рощам и лугам, пустеющим вокруг.
Кладбищем зрелся лес, кладбищем зрелся луг». (1819)

Вместе с тем, эти строки выражают и настроение самого поэта, охватывавшее его осенью в Михайловском. Так, в последних числах октября 1824 г. в письме из Михайловского к В.Ф. Вяземской он жалуется на «бешенство скуки», и в самом конце вновь возвращается к этой теме: «Я нахожусь в наилучших условиях, чтобы закончить мой роман в стихах, но скука – холодная муза, и поэма моя не двигается вперед…» (X – 770). В начале ноября того же года – брату Льву: «…скука смертная везде» (X – 106), а 9 декабря – Д. М. Шварцу: «Вот уже 4 месяца, как нахожусь я в глухой деревне – скучно, да нечего делать» (X – 115). И почти через год – 6 октября 1825 г. – в письме к Жуковскому этот же мотив повторяется вновь: «…все равно умереть от скуки или с аневризма; но первая смерть вернее другой» (X– 186).

Презренной прозой говоря – Почему проза «презренная»? Объяснения могут быть разные. В шестом томе «Истории русской литературы» оно таково: «Пушкину в начале 20-х годов проза еще не казалась серьезным делом. 'Проза почтовая", "проза презренная", "смиренная проза", "унизиться до прозы" – таковы обычные шутливые формулы в пушкинских письмах и стихах. Здесь было кое-что и от традиционного взгляда на принципиальную разность стиха, "языка богов", и прозы, языка обыденных людей. В этом плане дано и противопоставление "огня и льда", "стихов и прозы" в "Евгении Онегине". Но у Пушкина нельзя понимать этот разрыв буквально. Уже к середине 20-х годов Пушкин считает создание новой русской прозы одной из важнейших задач. Русский стих, в основном, был уже создан. Преодолевая романтизм, Пушкин всюду ищет "истинного романтизма", т. е. реализма» (ИРЛ, 234).

Комментируя определение прозы, данное Пушкиным в «Евгении Онегине» («смиренная»), Ю.М. Лотман отмечал: «Пушкин, с одной стороны, иронически использует выражение поэтик XVIII в., считавших прозу низменным жанром, а с другой – отстаивает право литературы на изображение жизни в любых ее проявлениях…» (Лотман1995, 615–616).

И то и другое объяснение справедливо, но в случае с «Графом Нулиным», видимо, следует говорить и о скрытой полемике с друзьями-литераторами. Эпитет «презренная» поэты – друзья и приятели А.С. Пушкина чаще всего соединяли со словом «толпа». Вот В.К. Кюхельбекер, в стихотворении «Участь поэтов» пишет:

«О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца.
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрыжали:
Пророков гонит черная судьба» (1823)

Вот Жуковский («К месяцу», перевод стихотворения Гете «An den Mond»»):

«Счастлив, кто от хлада лет
Сердце охранил,
Кто без ненависти свет,
Бросил и забыл,
Кто делит с душой родной,
Втайне от людей,
То, что презрено толпой,
Или чуждо ей»… (1817)

А вот – в эпиграмме – Н.М. Языков:

«Прочь с презренною толпою!
Цыц; схоластики, молчать!
Вам ли черствою душою
Жар поэзии понять?»

Возможен и обратный вариант. В сонете А.А. Дельвига «Вдохновенье» толпа презирает поэта:

«В друзьях обман, в любви разуверенье
И яд во всем, чем сердце дорожит,
Забыты им: восторженный пиит
Уж прочитал свое предназначенье.

И презренный, гонимый от людей,
Блуждающий один под небесами,
Он говорит с грядущими веками»… (1822).

Противопоставляя поэта «презренной толпе», автора вольно или невольно противопоставляют поэзию – «презренной прозе». В.А. Жуковский во второй половине сентября 1825 года писал Пушкину: «Твое дело теперь одно: не думать несколько времени ни о чем, кроме поэзии, и решиться пожить исключительно только для одной высокой поэзии… Перестань быть эпиграммой, будь поэмой» (Жуковский, 461). А 11 декабря Пушкин получил письмо К.Ф. Рылеева, в котором звучала та же тема: «На тебя устремлены глаза России; тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин» (Рылеев, 305). В этом контексте мимоходом брошенная фраза о «презренной прозе» выглядит дружеским щелчком по носу всем тем, кто любит потолковать о «высоком» предназначении поэта. Но фраза понравилась, и через год 1 декабря 1826 года, А.С. Пушкин писал Вяземскому Из Пскова в Москву: «Ангел мой Вяземский или пряник мой Вяземский, получил я письмо твоей жены и твою приписку, обоих вас благодарю и еду к вам и не доеду. Какой! меня доезжают!.. изъясню после. В деревне я писал презренную прозу, а вдохновение не лезет» (IX, 247).