Павел Виноградов - Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

• Название: Россия на распутье: Историко-публицистические статьи
• Автор: Павел Виноградов
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-006-5

В книге собраны избранные историко-публицистические статьи известного российского историка Павла Гавриловича Виноградова, выходившие в отечественных и зарубежных изданиях в конце XIX – начале XX вв. В них выразилось своеобразное видение исторического прошлого страны и важнейших проблем России того времени. В статьях известного своими либеральными взглядами историка даны оригинальные оценки славянофилов и западников, реформаторской деятельности Александра II и ее последствий, университетского вопроса на рубеже столетий, причин и «предметных уроков» русских революций начала XX в. и гражданской войны. Значительная часть статей переведена с английского и норвежского языков и впервые публикуется на родине всемирно признанного ученого. Книга будет интересна и полезна историкам и политологам, всем, кто интересуется историей России.

---

Так резюмировал в решительную минуту свое мнение об университетах министр народного просвещения, сам воспитанник Московского университета, свидетель и сотрудник реформ императора Александра II, юрист по специальному образованию, имевший все данные для того, чтобы оценить заслуги университетов, хотя бы в судебной области, хотя бы на необыкновенном превращении суда ляпкиных-тяпкиных в суд новых судебных уставов.

Не подлежит сомнению, что центр тяжести вышеприведенной характеристики лежит в ее конце – в возлагаемой на университеты ответственности за «низкий уровень и в большинстве превратность мнения нашей, так называемой, интеллигенции». Университеты явились козлом отпущения за грехи всей нашей интеллигенции, за прискорбные инциденты нашего духовного роста. Университетская наука и управление оказались виноваты в том, что в России появились радикальные взгляды и террористические кружки. В своей настойчивой кампании против всех видов общественной самодеятельности «Московские ведомости» и их последователи указывали на университеты как на главные очаги крамолы, требовали над ними деятельной административной опеки. Важно, что эти нарекания не только служили средством, чтобы запугать и запутать публику, но переходили в государственные учреждения, становились лозунгом для законодательных работ и глубоких преобразований.

Так, например, основание учреждения, своего рода парника, для приготовления желательных педагогов и юристов в Лейпциге и в Берлине мотивировалось необходимостью окружить воспитанников особой политической атмосферой, не свойственной русским университетам192. «Студенческая среда в лейпцигском университете настолько чужда тому духу нерадения, праздности, распущенности и оппозиции наставникам и правительству, который, по несчастью, так распространен в нашей студенческой среде, что она не только несочувственно, но и крайне враждебно относится к тем нигилистическим и социалистическим учениям, которым, к прискорбию, слишком нередко поддаются некоторые из наших студентов». Уже в особом совещании 1874 года под председательством статс-секретаря Валуева193 была намечена необходимость борьбы против студенческого пролетариата. В1880 году граф Д. А. Толстой так характеризовал этот класс, на который «направляются усилия пропаганды, среди которого вербуются новобранцы вредных учений. При скитальческом существовании, перебиваясь изо дня в день, студенты этого класса, предоставленные себе, находящиеся вне всякого нравственного надзора, живут Бог знает где, знакомы Бог знает с кем, нередко образуют гнезда недовольства и раздражения, откуда выходят явления, заботящие правительство и общество». В соображениях министерства народного просвещения, представленных Государственному совету в 1884 году при обсуждении нового устава, краски еще более сгущены: «При возможности без всякого правильного постоянного и серьезного учения достигать весьма существенных прав и преимуществ для государственной службы, среди полнейшей праздности, предоставленные самим себе, никем не направлявшиеся и не управлявшиеся, в борьбе нередко с крайнею материальною нуждою и при распространявшейся нередко и с кафедр, а чаще всего периодическою печатью наклонности винить во всем общие условия нашей общественной и государственной жизни, многие из студентов наших университетов легко могли поддаваться всякого рода увлечениям и лжеучениям и становиться готовою добычею даже для крамольной пропаганды».

По-видимому, проступки и ложные мнения «некоторых» или даже «многих» не давали основания обращать взысканий против целых учреждений, целого ученого сословия. Казалось бы также, что против отдельных проступков имелись в распоряжении различные законные меры наказания и пресечения, а ложным мнениям и увлечениям молодежи следовало противопоставить нравственное влияние. Но ответственность за проступки и увлечения было возложена на самые университеты и виною всему выставлена их организация, антипатичное бюрократии коллегиальное самоуправление. «Корень зла, – по мнению министра, – заключается в том, что правительство совершенно устранило себя от учебного дела в университетах и предоставило его личному произволу профессоров, столь же произвольному усмотрению факультетских собраний и университетского совета и существовавшему лишь на бумаге наблюдению ректора и деканов, которые, как выборные от профессоров должностные лица, никоим образом не могли наблюдать над их деятельностью с каким-либо начальническим авторитетом. Вследствие такого самоустранения правительства от учебного дела университетов один произвол, профессорский, неминуемо должен был вызвать другой произвол, студенческий».

На счет университетской автономии были поставлены, с одной стороны, «отчуждение от власти», с другой – неряшливое и бестолковое ведение учебного дела, вследствие которого студенты будто бы сделались жертвами политической агитации. Отсюда получилась и руководящая точка зрения для задуманных министерством преобразований – она сводилась к бюрократизации университетов.

Если поэтому, по замечанию статс-секретаря Головнина194, реформа 1863 года исходила из доверия и уважения к профессорскому составу и из желания усилить его нравственное влияние на студентов, то реформа 1884 года принята как выражение недоверия к добросовестности и благонадежности профессорских коллегий. Большинство общего собрания Государственного совета указывало на это и обращало внимание на один неотразимый вывод из такой постановки дела: «Если такое обвинение было бы справедливо, то издавать новый устав для университетов, служащих местом противоправительственных стремлений, не следовало бы. С такими заведениями нужно бы распорядиться иначе: профессоров, оказывающих явное противодействие мероприятиям правительства, должно бы немедленно уволить от должностей, как несоответствующих ни своему назначению, ни условиям государственной службы, а самые университеты закрыть впредь до того времени, когда представилась бы возможность иметь ректорами и преподавателями лиц, отдающих свою деятельность в полное распоряжение правительства». Рассуждения, положенные в основу преобразования 1884 г., имели то неудобство, что при допущении их правильности доказывали слишком много, гораздо больше того, что предлагало министерство. Для того политического исцеления, которое имелось в виду, надо было не реформировать, а уничтожать университеты. На это не решились, вероятно, по педагогическим соображениям. Но в таком случае новый устав как мера политическая оказывался недостаточным или ненужным.

II

Проведение подобных мер, заключающих в себе внутренние противоречия, имело ту хорошую сторону, что как бы ни были они тягостны и вредны, в соприкосновении с жизнью они неудержимо разлагаются. История устава 1884 года представляет поучительную иллюстрацию к этой истине. Прежде чем явилась надежда на его законодательную отмену, прежде чем была официально признана необходимость отнестись к нему критически, он разошелся по швам во всех своих частях, и это разложение для некоторых существенных его сторон началось чуть ли не со дня его вступления в силу.

Бюрократизация университетов представлялась настолько ненавистною мерою – трудно подобрать иное выражение, – что проводившие ее сочли необходимым снабдить свое преобразование еще другим, более привлекательным элементом, и устав 1884 года явился под двумя флагами: правительственной опеки и академической свободы. Застрельщики движения обрушились с такой же усердной критикой в комиссии 1875 года на «крепостной быт наших студентов», как и на «путаницу» профессорского преподавания. «Втесняя всех и каждого в искусственные и произвольные рамки, факультеты препятствуют естественному ходу их научного образования и развития дарований и одним дают черезчур много, а другим черезчур мало, и не то, что каждому нужно. Нельзя всех и каждого в ту пору, когда должны быть приобретаемы основы для высшего образования, заставлять идти одним и тем же путем и усваивать себе одни и те же предметы. Одни по свойствам своей натуры могут наиболее преуспеть, сосредотачивая силы сначала на одной группе предметов, потом на другой; другие же, напротив, находят отдохновение, изучая одновременно несколько разнородных предметов… При несомненной даровитости русского народа не системе ли нашего университетского крепостного быта мы обязаны тем, что до сих пор не приобрели достаточной самостоятельности в деле науки?» По поводу свободной записи на профессорские курсы и соединенного с ней гонорарного вознаграждения высказывались самые смелые надежды. «Плата за учение в виде гонорара сразу установит нравственные и вполне добросовестные отношения между ними на почве науки. Студенты, записываясь на лекции профессора и при этом взнося причитающиеся именно за эти лекции деньги, тем самым будут заявлять свою надежду наилучше у него научиться; профессор же, естественно, будет прилагать все усилия сколь можно полнее оправдать возложенные на него надежды» (Мнение меньшинства в общем собрании Государственного совета). К этому благодушному оптимизму примешивались, однако, замечания, показывавшие, что умысел иной тут был. Для сторонников свободы слушания она неразрывно соединялась с представлением о поставленных правительством экзаменационных требованиях. «Дабы побудить профессора с оными сообразоваться, нет иного средства, кроме предоставления студентам свободы учения. Преподаватели принуждены будут сообразоваться с потребностями слушателей, соответствующими экзаменационными требованиями». Самую беспощадную критику этих положений представил И. Д. Делянов. Он указывал в комиссии 1875 года, что так как студентам не будет выбора между преподавателями, то свобода выбора останется номинальной; так как придется установить обязательные учебные планы факультетов, то свобода слушателя останется пустым словом. Он шел дальше и раскрывал непримиримое противоречие во взглядах сторонников реформы. «Как согласить предложение об удивительном умственном и нравственном превращении (ввиду предполагавшейся свободы слушания) с требованиями усиления власти и надзора за столь зрелыми людьми? Казалось, что одно из двух: или одни платонические советы без инспекции, посещения квартир, педелей и т. д., или вся эта нравственная инспекционная обстановка с некоторой понудительной силою в распоряжении учения». Такие здравые суждения не помешали этому государственному человеку в 1884 году проводить те самые начала, вывесочный характер которых он так прекрасно понимал. В представлении в Государственный совет свобода преподавания и учения фигурировала на видном месте рядом с усилением правительственного влияния. Свобода преподавания, допущенная в Германии, заключается в том: «1) что каждому профессору предоставлено вести преподавание по своей части вполне самостоятельно, без предписанной программы, в том объеме и по тому методу, которые указывают ему собственные его научные убеждения; 2) что чтение лекций по известной науке не составляет монополии лица, занимающего соответствующую кафедру, а может быть предпринимаемо и другими преподавателями; и 3) что профессоры не имеют обязательных слушателей, приписанных к их курсам и ими из прочитанного экзаменуемых». Известно, насколько были осуществлены эти широкие принципы в наших университетах при действии устава 1884 года. Все указания большинства членов комиссии 1875 года и затем большинства членов Государственного совета, возражавших против введения предложенных мер, оправдались. В действительности «крепостной быт» студентов стал лишь более тягостным и принял определенную форму оброчных отношений. Под влиянием частью условий, которых нельзя было устранить, но следовало предусмотреть – немногочисленности преподавательских сил и скудости преподавательского вознаграждения, – частью вследствие опеки, установленной министерством и факультетами, сохранились и развились и монополия преподавателей, и прикрепление слушателей к обязательным курсам, и испытания из прочитанного, да в довершение картины прибавилась оброчная повинность слушателей в пользу профессоров – так называемый гонорар. Едва ли противники устава 1884 года сумели бы сами придумать более злую карикатуру на неискренность и внутренние противоречия этого устава, нежели оброк, установленный его составителями во имя свободы преподавания и сближения между профессорами и студентами.