Энтони Берджесс - Влюбленный Шекспир

• Название: Влюбленный Шекспир
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-227-01161-3

Эта книга — о Шекспире и его современниках, о поэзии и истории, но прежде всего она — о любви. Английский писатель Энтони Берджесс известен у нас как автор нашумевшего «Заводного апельсина», но и его роман о Шекспире может произвести впечатление разорвавшейся бомбы. Иронически переосмысливая, почти пародируя классический биографический роман, автор наполняет яркими событиями историю жизни Шекспира, переворачивая наши представления о великом поэте, о его окружении. Парадоксальным образом Берджесс вдыхает жизнь в хрестоматийные образы самого Короля сонетов, его жены Анны и даже таинственной Смуглой леди, личность которой до сих пор остается загадкой. Но самое удивительное, что, только прочитав эту книгу, начинаешь понимать истинный смысл знаменитых творений.

---

— Ну да, семья превыше всего. Обычная песня. — В голосе юноши слышалась горечь. — Прежде Ризли, а потом уже Гарри. Мастер РГ.

— В женитьбе нет ничего страшного, это самое обычное житейское дело. Мужчина женится ради продолжения рода, но он может оставаться свободным, как и прежде.

— Как ты, например? Если человеку приходится сбегать от жены в другой город, могу себе представить, что это за свобода такая. А в своих пьесах ты мечтаешь об укрощении строптивых.

Да уж, подумал про себя Уильям, я всегда недооценивал этого мальчика, ставшего в пятнадцать лет магистром искусств. Его ум и красота обратили на себя внимание самой королевы, а я тем более был смущен его красотой. Похоже, мысль о королеве посетила обоих собеседников одновременно, так как в следующий момент Гарри сказал:

— Что же до всей этой болтовни о наследниках и древних династиях, то сама королева показала всем нам отличный пример.

— Королева — женщина.

— Ну и пусть. Если уж роду Тюдоров суждено прерваться, то пусть Ризли тоже уйдут в небытие.

Уильям улыбнулся, его забавляло то, как эти грозные слова срываются с капризных девичьих губ.

— Что ж, вряд ли нам стоит беспокоиться о преемственности власти. Там и без нас обо всем позаботятся, — шутливо сказал Уильям. И затем, отойдя к окну, насвистел несколько тактов из известной баллады. Гарри тоже знал ее: «А красавчик Робин мне милее всех».

— Ты становишься слишком фамильярным.

Удивленный Уильям обернулся:

— Из-за свиста? Мне что, и посвистеть уже нельзя?

— Свист тут ни при чем. Ты вообще ведешь себя чересчур фамильярно.

— Так ведь я был всемерно поощряем к этому вашей милостью. Прошу нижайше извинить меня, милорд. — Он говорил нарочито жеманно и закончил свою тираду глубоким реверансом. Гарри был смешон: он злился и капризничал, как девушка во время менструации. — Достопочтенный милорд, — добавил Уильям.

Гарри усмехнулся:

— Ну ладно, если уж я достопочтенный милорд, то давай продолжим в том же унизительно-подобострастном духе. Кстати, подними с пола свой сонет. — Юноша не умел долго злиться.

— Ветер его сбросил на пол, пусть ветер и поднимает.

— Но я же не могу приказывать ветру.

— И мне тоже, милорд.

— Нет, вот как раз тебе-то и могу. А если ты не подчинишься, я велю бросить тебя в подземелье, кишащее жабами, змеями и скорпионами.

— Мне не привыкать.

— Ладно. Тогда я велю тебя выпороть. Нет, я сам буду стегать тебя кнутом по спине. Сначала порвется камзол, потом лопнет кожа, и из раны хлынет кровь. Обрывки кожи, камзола и плоти — это будет одно сплошное месиво. — Даже в игре его не оставляла склонность к жестокости. Гарри был наделен властью, дававшей ему право делать больно другим, и он с радостью этим пользовался.

— О нет, пожалуйста, пощадите. — Уильям удивился самому себе, узнавая себя прежнего. Друг и любовник, он вдруг увидел себя в роли отца; ему пришлось нести на своих плечах куда более тяжелую ношу, чем десять лет разницы в возрасте. Принимая условия игры, он упал ниц — повалился на ковер, чувствуя, как хрустят суставы. Гарри тут же оказался рядом, наступив изящной ногой в дорогой лайковой туфле на листок с сонетом. Уильям успел прочесть: »…жалея мир, грабителем не стань и должную отдай ему ты дань»[37]. Внезапно он протянул руки и крепко ухватил юношу за щиколотки. Гарри визгливо вскрикнул, и затем Уилл повалил его на пол, на мягкий зеленый ковер, ушибиться на котором было невозможно. Нелепо взмахнув руками в попытке удержать равновесие, юноша упал и, смеясь, остался лежать. — Ну вот,

— с наигранной свирепостью в голосе продолжал Уильям, — ты и попался. — Они принялись бороться, и руки ремесленника оказались сильнее.

— Только больше никаких сонетов о женитьбе, — тяжело дыша, сказал Гарри.

— Ни единого, — привычно поклялся завзятый лгун.

И все же воспоминания о прежней жизни не покидали Уильяма. Он живо представлял себе сестру — как она после рождественского обеда перемывает тарелки в холодной воде. Наверное, в этом году праздничный обед удался на славу, ведь Уильям послал домой достаточно денег, вырученных за сочинение сонетов. А вот сам он домой не приехал, хотя и обещал. У него была неотложная работа, постановка спектакля для домашнего театра одного знатного господина. Требовалось написать пьесу о лордах, давших обет три года не заниматься любовью, и комедийное продолжение о том, как они нарушали эту клятву. «И как долго это будет идти?» — поинтересовался у него Гарри. Уильям, ответил: «Хватит времени, чтобы выпить три кружки эля». И так как в то время в Лондоне не оказалось ни одной актерской труппы (театры все еще были закрыты, хотя эпидемия чумы уже пошла на спад), то лордов пришлось играть самим лордам. Правда, в первый день Рождества в «Розу» вернулась группа «слуг лорда Сассекеа» (Хенсло записал в своей бухгалтерской книге: «Благодарение Всевышнему»), но было уже слишком поздно. Лорды приготовили даже женские роли, так что зрителями спектакля должны были стать преимущественно леди. Мастер Флорио из-за своего иностранного акцента получил роль дона Адриано де Армадо, а учителем Олоферном стал не кто иной, как… v (Надо же, близнецам на Сретенье исполнится уже девять лет. Подумать только, как быстро летит время…)

— …Я удивляюсь, как твой хозяин до сих пор не сжил тебя со свету, потому что ты далеко не так умен, как оно… онориф…

— Онорификабилитудинитацибус.

— Нет… Мне этого в жизни не выговорить. — Это был сэр Джон Джеральд, который благодаря своему дурашливому выражению лица стал самым подходящим актером для роли Котарда.

Все лорды кичились своим остроумием, ученостью и педантичностью, даже когда педантичность подвергалась осмеянию. Уильям же добивался как раз этого, отдавая указания своим титулованным актерам. Он стоял среди них в великолепной тяжелой мантии, подаренной его господином и другом. («Не задерживайтесь, сэр, или что, мужчины в Оксфорде всегда не слишком расторопны?» В ответ — лишь смущенная улыбка.) После обильных ночных возлияний, в которых ему волей-неволей приходилось участвовать, потому что невозможно было всякий раз притворяться больным или занятым, здоровье Уильяма заметно пошатнулось, и ему пришлось снова превратиться из потомка рода Арден в Шекспира. Он даже начал завидовать монаху Лоренцо, который уже существовал в его воображении и даже обрел свое законное место в новой лирической пьесе. Отгородиться от всего, жить в одиночестве, стать отшельником — таково было его заветное желание… Но потом он вспоминал о своем долге, заключавшемся в том, чтобы вернуть добрую славу имени отца, а заодно помочь семье выбраться из нищеты. А тут еще эта проклятая любовь, это неукротимое буйство чувств, переходящих в ревность… Уильям уединился в своей комнате и изливал ревность на бумагу в виде стихов, которые затем рвал на мелкие кусочки (Гарри любезничал с лордом таким-то или сэром тем-то, они держались за руки). Потом он упивался жалостью при виде слез, медленно текущих по нежным щекам, когда Гарри слушал виолы или старинные флейты. Lachrymae, lachrymae…

Ты — музыка, но почему уныло Ты музыке внимаешь? И зачем Ты с радостью встречаешь, что немило, А радостному ты не рад совсем?

— Ну вот, — вспылил Гарри, — опять ты все сводишь к женитьбе!

Заметь, как дружно, радостно и звонко

Согласных струн звучит счастливый строй…[38]

— Вечно вы все лезете в мою жизнь и норовите распорядиться ею по собственному усмотрению… А вот интересно, — сказал въедливый юнец, — что бы ты сделал, если бы я вдруг стал ухлестывать за леди Лизой и проводил все время с ней? Ты небось сошел бы с ума от ревности и зависти. — Уильям растерянно улыбнулся: этот вопрос застал его врасплох. — Признайся же, — продолжал Гарри, вскочив с дивана, на котором он лежал все это время. — Признайся, что ты делаешь все это только ради того, чтобы угодить другим, в то время как сам ты не в восторге от этой затеи. Неужели моя мать приходит к тебе в комнату и стоит у тебя над душой, указывая, что надо писать и какими словами, а не то тебя выкинут из этого дома, и ты уже никогда, во веки вечные не увидишь ее драгоценного сыночка, потому что сам по себе ты всего-навсего распутный актеришка?

— Распутный — сильно сказано, — краснея, отозвался Уильям.

— Правда? Так что, значит, я угадал? Уильям вздохнул:

— Я изо всех сил старался угодить всем, кроме тебя. У меня есть другие сонеты на ту же самую тему. Я пишу их по нескольку за один присест, но тебе выдаю по одному. Что ж, больше я их сочинять не буду.

— Но почему, почему, почему? Почему ты продолжаешь плясать под их дудку? Вернее, зачем ты сам позволяешь им петь с твоего голоса?

Уильям протянул ему пустые ладони, ощущая себя при этом евреем-ростовщиком.

— Я делаю это ради денег. Должен же я на что-то жить.

— Ради денег? Бог ты мой, ради денег? Ты что, в чем-то нуждаешься? Разве я не даю тебе все, что ты только пожелаешь? — Гарри стоял упершись руками в бока и прищурившись глядел на него. — И за сколько ты им продался? За тридцать сребреников?