Филипп Серс - Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного

• Название: Тоталитаризм и авангард. В преддверии запредельного
• Автор: Филипп Серс
• Жанр: Философия
• Год: 2004
• ISBN: 5-89826-221-0

В основу книги известного французского философа и историка искусства Филиппа Серса «Тоталитаризм и авангард» (2001) легла серия семинаров в Международном философском коллеже (Париж). В своей работе Ф. Серс анализирует природу тоталитарных установок, опираясь на характеристики иудаизма и авангардного искусства, одинаково отвергавшихся тоталитаризмом. Автор показывает, что истинным устремлением исторического авангарда были не чисто формальные инновации, а установление связи личности с абсолютом и преобразование мира. В книге разбираются произведения таких мастеров искусства XX века как С. Эйзенштейн, К. Швиттерс, М. Дюшан, В. Кандинский, Г. Рихтер, М.Рэй.

---

5 Nietzsche F. Le Cas Wagner, op. cit., p. 35–36.

6 Цит. no: Delpla F. Hitler. P., Grasset, 1999, p. 90.

7 Ibid., p. 93.

8 Откр. 7:1–8.

9 Delpla F., op. cit., p. 93.

10 Мф. 25:31–46.

11 Быт. 18.

12 Ср.: Kandinsky, op. cit., p. 48, sq.

13 Инцестуозное влечение было константой в роду фюрера. Известно, что отец Гитлера родился вне брака: его мать вышла замуж за брата его биологического отца. После смерти мужа она обвенчалась с бывшим любовником, в свою очередь овдовевшим, и он тогда усыновил своего внебрачного ребенка, будущего отца Адольфа, Алоиза Шикльгрубера. В свою очередь, Алоиз, ставший после этого Алоизом Гитлером, женился сначала на девушке, которая была младше его на 14 лет. Вторая жена, родившая ему двоих детей, была моложе на 24 года. В третий раз он женился на своей сводной племяннице Кларе Пельцль – здесь разница составила 23 года, – с ней у него было 6 детей, из которых выжили лишь двое, Адольф и его сестра Паула. В предстающей таким образом генеалогии Гитлера можно вычленить три ветви кровосмесительного поведения, отметив также бегство или исчезновение трех старших братьев и смену имени в процессе усыновления. Все это могло стать источником личных психологических проблем диктатора.

IV Антитоталитарные силы

О нет, Владыка, я не спрашиваю Тебя, почему страдаю: я хочу знать лишь, ради Тебя ли терплю эти муки.

Рабби Леви-Ицхак из Бердичева

Как мы убедились выше, противоречие между тоталитарным убеждением и авангардной радикальностью выражается в оппозиции симулякра и раскрытия очевидности. Ницше упрекает Вагнера как раз в том, что тот прокладывает дорогу для мистики, склонной превращаться в искусство лжи; мощь предложенного Вагнером синтеза делает этот путь тем более опасным. Его искусство ложится в основу тоталитарного искусства – галлюцинации убеждения, основанной на возможностях гипноза.

Однако синтез искусств может иметь и иное применение, которое открывает живописная абстракция: изображая реальность, необходимо переустроить (переформулировать) ее таким образом, чтобы максимально раскрыть глубинное значение вещей. Это и есть ре-презентация. Здесь, правда, следует уточнить значение самого термина «абстракция». Абстракция в живописи не есть потеря репрезентативного содержания – это не отказ от фигуративности, а динамика редукции и толчка. Она редуцирует фигуративный характер видимости, обращается к внутренней реальности – и сталкивает два эти полюса.

Абстрактный синтез формулирует реальность с точки зрения смысла, тогда как константа неудовлетворенности и этическая требовательность, которые отличают радикальность авангарда, немедленно переносят ее в область эсхатологии.

Мы также доказали, что отношение Гитлера к искусству может служить иллюстрацией всего комплекса поведения нацизма. Художественные устремления фюрера – а именно: превращение язычества в систему – приводят его одновременно к антисемитизму и отвержению радикального авангарда. Однако посредством концептуальных сдвигов и разного рода фальсификаций весь комплекс все же довольно быстро выстраивается именно вокруг антисемитизма. Это позволило нам сделать вывод общего характера: антисемитская поведенческая стратегия Гитлера отличается от расизма, поскольку вере в ущербность расы другого антисемитизм противопоставляет утверждение ее превосходства. Даже в этом понятийном тумане Гитлер нащупывает проблему иудаизма: проблему его солидарности с христианством и неизбежной связи с радикальностью авангарда.

Парадокс нашего исследования состоит в том, что оно обнажает слияние в единой проблематике (искусство и тоталитаризм) трех самостоятельных феноменов: еврейства, христианства и радикального авангарда. Все они противопоставляют тоталитарной фальсификации различные аспекты достоверности образа. Вместе с тем именно эта дискуссия о природе образа обеспечивает трем элементам антитоталитарного сопротивления разнородность. Политика последовательного истребления направлена прежде всего против еврейского народа (Шоа), соответственно, еврейство отличает некая особенность, которая требует внимательного рассмотрения.

Проблему этого своеобразия можно разложить на две составляющие. Если в абсурдности и ужасе Холокоста следует признать раскрытие жертвенной природы еврейского народа, мы неизбежно оказываемся перед вопросом: жертвой (или, в изначальном смысле этого слова, свидетелем) чего являются иудеи? Затем, как только это свидетельствование становится понятным, необходимо выяснить, что – помимо невротического узла Гитлера – может обосновать родство между тремя упомянутыми явлениями (еврейством, христианством и радикальностью авангарда), настолько плотно выстраивающимися вокруг этого свидетельствования, что нацистский тоталитаризм объединяет их в едином (хотя и не всегда одинаково смертоносном) порыве ненависти?

Очевидно, что элементы этой переклички должны быть доступны для верификации посредством искусства, касается ли это христианства или радикальности авангарда.

Жертвой чего является еврейский народ?

В вопросе такого рода Шоа предстает вторжением неописуемого ужаса в существование еврейского народа, приводящим его к свидетельствованию самой своей смертью. Признанию свидетельской миссии еврейского народа равнозначна уже констатация того, что он вынужден идти на смерть из-за ненависти к его национальной идентичности, из-за особого положения среди других народов. Евреи, соответственно, становятся народом-свидетелем. Поясняют ли как-то этот аспект библейские тексты?

В Писании еврейский народ предстает свидетелем сакральности другого, со всеми вытекающими последствиями. Эта константа берет начало с Авраама – «рыцаря веры», если вспомнить выражение Кьеркегора, – призванного оставить свой род для того, чтобы принять Чужака у дубравы в Мамвре. В Бытии эпизод приема трех странников (филоксения) следует за рассказом о Вавилоне. Две эти темы крайне близки по своей сути. Верность Авраама слову Божьему приводит его навстречу Страннику, и эта встреча становится воплощением обета, раскрытием смысла. Однако обрести этот смысл (и получить от Господа обещание бесчисленного потомства и союза между Богом и его народом) патриарх может, лишь вырвавшись из замкнутости своего клана, из круга своих племенных идолов и уверенности сиюминутного выживания. Позиция Авраама подразумевает статус скитальца, и именно это кочевничество неустанно подчеркивается в тексте Библии: благосклонность Создателя обращена на пастуха Авеля, а не земледельца Каина, родившего Еноха, строителя городов. Вавилон же оказывается обречен, взметнувшись башней к самому небу – но также будучи городом, упоенным совершенством техники (которую библейское письмо связывает с утратой инаковости). Как пишет о Вавилоне рабби Элиезер в ставшем классическим комментарии: «Здесь оплакивали потерянный кирпич, но не потерянного человека». В этих строках видно, что тоталитаризм и его архитектурное продолжение, образно говоря, пьют из одного источника.

Разрушение ждет и Содом: его виной становится отвержение отличия и времени. Жена Лота не может отвести взгляд от стен родного города, который ей предстоит покинуть. Она также уступает этому опьянению прошлым, этому соблазну обездвиженного времени. Превратившись в соляной столб, она становится воплощением абсолютной стерильности (будучи равна самой себе). Кочевник же неизменно смотрит вперед, и скитальцами были все патриархи: Ной соглашается ступить в ковчег, Авраам оставляет отца и родню, Моисей уходит из Египта. Бог не терпит благости, алтарей с врытыми в землю идолами: его явлениям пристали горние высоты. Рай потерян, Храм разрушен. Сыны Израилевы – народ странников, и земля обетованная меняет свои очертания под следами их шагов, становясь уникальным, не похожим ни на что замыслом, все нескончаемое богатство, все тонкости которого нашему уму охватить не под силу.

Иудейский народ становится народом доверия – безымянного и лишенного какой-либо привязки к образу. Именно эта вне-образная верность наиболее радикально выделяет его на фоне остальных народов. Сформулированный в Десяти заповедях запрет на изображение обусловлен требованием высшего соответствия: Бог предстает Моисею без имени и образа, и именно так человек должен почитать его. В данном случае текст заповедей формулирует как сам запрет, так и его причины (что в Ветхом Завете происходит не всегда).

У народов и наций, не принадлежащих к колену Авраамову, есть солнце, луна и звезды. Свое знание они могут выстраивать, основываясь на наблюдении за формами природы и созерцании вселенского порядка. Их доступ к божественной мудрости носит косвенный характер: в этом, согласно учению Моисея, их «удел»1. У иудеев есть Пресуществление. Их удел – близость к Богу, включенность в его сферу: Бог есть средоточие иудейского народа. «Я буду вашим Богом, а вы будете Моим народом», – заповедает Создатель. Еврейский народ – народ божественного наследования, хранитель этого наследия, этого Пресуществления и его заповедей.