Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души

• Название: Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
• Автор: Алексей Бердников
• Жанр: Публицистика

---

И там, под сороковкою одной,

В сообществе влажноволосой дамы,

Он, Бог даст, и увидит пред собой

Очьми, что видеть прошлое упрямы,

Ту деву, что когда-то подле мамы -

Прочь отошла, не сокрушась душой.

* * *

Не знаю, что вдруг сделалось с душой

Второго пятилетья на пороге,

Когда растут вещественные ноги,

А за спиной незримых крылий бой.

Когда то и другое за собой

Тебя таскает: ноги на уроки,

А крылья -- прочь от скуки, и в итоге

У ног случается нередко сбой.

И там, и сям встречаешь ты повсюду,

Махнув рукой на мерзостный звонок,

Владельцев крылий и служивцев ног -

Подвластных зуду, подотчетных блуду, -

Летящих -- кто на пасмурный урок,

Кто встречь сиянью, зуммерному гуду.

Ах, встречь сиянью, зуммерному гуду,

Читатель милый! Все слепит -- но встречь!

Прикажут нам с уроков не потечь,

Где и язык, и чувства -- по талмуду?

Где по приветствию, как по прелюду,

Глаголом сердце норовят припечь,

Где над задачником себя увечь

И различай с абсциссой амплитуду?

Кто этот тип, что над столом согбен?

Что ждать его, пока оттрафаретит:

Итак, вопрос понятен... а ответит...

Беги секиры, мальчик, встань с колен:

Твой кат стоящего не заприметит,

Покинем тела надоевший плен!

По правде декорирован твой плен,

Но реализм мазка чуть-чуть безвкусен:

Художник правды чересчур искусен,

Излишней смелостью слегка растлен.

Вот и фальшив отличник-феномен,

И двоечник, с мерцаньем нежных бусин,

Так натурально нагл, что просто гнусен,

Ввиду того, что выведен без ген.

-- Итак, чем характерен миоцен -

Расскажет нам... Жидков! -- вот гниль, не правда ль?

Читатель, встанем чтоб уйти, пора в даль!

-- Жидков к доске... Напишем многочлен... -

Ах, прочь от стен, завешенных с утра, в даль!

Кто зрел Эдем, тот знает -- что со стен!

Совсем по правде местности со стен

И личный лик учителя в ухмылке,

И четкие смышленые затылки

Не выдадут пространства легкий крен.

В окне торчит нелживый цикламен,

Не лгут на шее девочки прожилки,

И пот твоих ладоней, как в парилке, -

Напомнил глазу про теплообмен.

Но он вдруг тихо: Отвечать не буду! -

А на вопрос с издевкой: Как же так-с?

Ответить надобно-с и все пустяк-с! -

Он молвит: Не сочтите за причуду, -

И вон идет -- и ручка двери -- клакс!

Туман и... сороковка светит всюду.

Один! Один! И только свет повсюду -

Свет солнца, внидя в капельную дрожь,

Прошел листву -- так в масло входит нож -

И разметался по лесному пруду.

Он слышит иволгину улюлюду

И травяных кобылок заполошь,

Он чует сребролиственную ежь

Осины, вспомнившей сквозь сон Иуду.

Уж заполдень, уж вечер, уж повсюду

Простерлась упоительная тень -

Быть может, завтра будет новый день.

Возможно. Прогнозировать не буду:

Погоду вечно сгадит бюллетень.

На каменных полках он зрит посуду.

На каменных полках он зрит посуду,

Катящуюся по полкам холмов,

Уставленных кубоидом домов,

Конкретно воплощающих земссуду.

С горы по кровеносному сосуду

Катит трамвайчик с воем тормозов,

Ему навстречу от пустых дворов

Окно мужшколы. -- Уф, устал, не буду! -

-- Кто изъяснит Жидкову многочлен? -

Лес рук в каком-то благостном угаре.

На этот раз и двоечник в ударе.

Подлец, он знает и про миоцен!

Взад смотрят сострадательные хари -

Миг совершенно необыкновен.

И тем обыкновенно совершен.

Для выявленья глупости Жидкова

Отличник Роба говорит полслова,

Косясь в окно, проказливо, как щен.

Учитель знаньем Робы восхищен -

Он попросту не ожидал другого.

Что ж, сукин сын Жидков, молчишь ты снова,

И Робою самим не наущен!

Нельзя, а то тебя бы палкой, палкой!

По жо... по заднице, чтоб был степен!

Он не степен -- запуган, отупен,

Тяжел на слово, даже со шпаргалкой.

Пока все выложатся в спешке жалкой -

В его глазах блеск кипятков и пен.

В его глазах блеск кипятков и пен,

В ушах гром осветительных раскатов.

Внизу -- в долину выпавший Саратов -

Кирпично-красных, грязно-белых стен.

Уходит дождь с охвостьем сизых вен,

И парит так, что реют вверх со скатов

Гранитовые черепа Сократов,

И белый свет в семь красок расщепен.

Осадков? Да. Вот по такому блюду.

(Он руки округлил у живота.)

Хохочет грамотная босота.

-- Ты в миллиметрах! -- О, как можно -- к чуду! -

Что не нелепица -- то немота.

И всякий раз обвал воды по пуду.

-- Что слово -- так обвал воды по пуду -

Грохочет класс, нас хохот валит с ног.

Но вместе с тем, хороший русский слог,

Он славно видит -- отрицать не буду.

Да вот еще -- сейчас для вас добуду...

Вот -- Our teacher, isn't he a good dog? -

Ведь это, знаете ль, прямой намек

На личности, тут нечто есть в осуду. -

-- Не вижу. Вижу, что намек смешной:

Учитель -- добрый пес, -- что здесь худого? -

-- О что вы -- тут совсем иное слово:

"Хорошая собака" -- смысл дурной -

Обычная двусмысленность Жидкова! -

Вот так, под сороковкою одной,

Под сороковкой в комнате одной

До матери снисходит Макаренко -

Так Фет в одной из строк заклял эвенка,

Чтоб побежать и скрыться за стеной.

У матери сегодня выходной,

Опухла ревматичная коленка.

Она сегодня непередвиженка,

Объект, к тому же, немощи зубной.

На этот счет не избежать с ней драмы, -

И дремлет устаревшее письмо

(Намек вышеизложенной программы),

Заложенное ночью под трюмо, -

Вне голубиной почты и пневмо -

В сообществе влажноволосой дамы.

В сообществе влажноволосой дамы -

Поэзы на шестнадцать с чем-то строк,

Где грех соитья облачен в шлафрок

Прелестно непотребной эпиграммы.

Но грех-то сам вне кадра и вне рамы,

И девочка, легка, как ветерок,

К нему припархивает на песок,

К живущему без школы, без программы.

-- Обкармливают вздором -- на убой.

Все вопиет, и даже корни чисел

Не сводятся к числу, когда б возвысил. -

И тихо согласится с ним: Разбой! -

-- Ах, всли б я от мамы не зависел

И от себя -- чтоб быть самим собой. -

-- Что это значит -- быть самим собой? -

Спросила, упорхнуть готовясь с древка,

Очаровательная однодневка,

Чуть шевеля испод свой голубой.

Нет, это не крапивница с тобой,

Не голубянка и не королевка -

Прозрачного род мака-самосевка,

Чьих лепестков чуть лиловат подбой,

Чьи взоры, брови, как и плечи, прямы -

И нежны, и просвечивают в свет,

Такие долго не уходят с драмы .

Их редко, но рождает Старый Свет -

Какой она пытливый сеет свет

Очьми, что видеть прошлое упрямы.

Нет -- однодневка: крылышки упрямы

В поползновеньи унести цветок -

Здесь холод скучноват, а жар жесток

Для тонкой золотистой монограммы.

Нет, то любовь, сошедшая в бедламы,

Еще не осознавшая свой рок,

Ей имя -- Плоть и будут ей в свой срок

Рожденья, смерти -- путевые ямы.

Проселки и шоссе и макадамы,

И звонкий -- не подковы ль? -- влажный цок...

Быть от себя всегда на волосок,

Пытаться только повторить свой штамм и,

Не повторясь, уйти рекой в песок...

-- Что не идешь домой? -- Боюся мамы.

Уж звезды вечера. Уж голос мамы

Пугливо хрипл, отчаянно глубок.

Она зовет его: Мой голубок! -

На фоне двух перстов, поющих гаммы.

Что делают два дня жестокой драмы

С мадонной, у которой, видит Бог,

Младенец небрежительно утек,

Но в школе не бывал и пишет срамы.

Вначале дикий вопль: А ну -- домой! -

Но выждать, скажем, вечерок, иль боле,

-- Что ж не идешь ты, баловень такой! -

А то: Приди! Не ночевать же в поле! -

Приду, едва заслышу нотку боли -

Веселым шагом с легкою душой.

* * *

С моей Психеей, нежною душой,

Нас принимает голубой Воронеж,

Положенный на гладь реки Воронеж

С притоками и пылью озерной.

Там, за шершавой красною стеной,

Промчалось пятилетье -- не догонишь, -

Где строевому ритму ногу ронишь

И жадно ждешь период отпускной.

Где время личное идет на граммы

И где потехи драгоценный час

Тебе привозят редкостные трамы.

Где по лугам звенит упругий пас

И резвый слух не поселят в экстаз

Ни звезды вечера, ни голос мамы.

Уж звезды вечера и голос мамы

Далеко-далеко в холмах земли,

Уж тени синевзорые легли

По обе стороны зубчатой рамы,

И шелковая скала панорамы

Уводит нас в небесные угли,

Рассыпанные пылью по пыли

Земли и вод воздушной эскаламы.

И в шаге от меня -- почти лубок,

Так ярко видима, пускай незрима,

С тяжелыми крылами серафима,

Трепещущими мозгло бок-о-бок,

Идет душа, и голос пилигрима

Пугливо хрипл, отчаянно глубок.

Пугливо хрипл, отчаянно глубок

И потому чуть тлен и не расслышен