Майкл Коул - Культурно-историческая психология – наука будущего

• Название: Культурно-историческая психология – наука будущего
• Автор: Майкл Коул
• Жанр: Культурология
• Год: 1997
• ISBN: 0-674-17951-X, 5-201-02241-3, 5-201-02243-X

В этой книге в соответствии с ее названием исследуется происхождение и возможное будущее культурной психологии – дисциплины, изучающей роль культуры в психической жизни человека.

---

Начало этому сомнительному предприятию положил Роберт Вудвортс, один из наиболее влиятельных американских психологов первой половины нынешнего столетия, проведя тестирование интеллекта с представителями разных первобытных племен, собранных в 1904 г. на Выставку в Сент-Луисе (Wood-worth, 1910). Р. Вудвортс, хотя и симпатизировал идее, что разные результаты по тестам отражают соответствующие различия в интеллекте, был тем не менее осторожен в своих суждениях о методологических основаниях этих тестов. Другие не были. Например, Стенли Портеус носил с собой свою доску с лабиринтом по всему свету, пытаясь построить иерархию рас, основанную на допущении, что его «лабиринт-тест» – валидный культуронезависимый измеритель общего интеллекта, несмотря на то, что в его южноафриканской выборке одна группа, которая уже знала «игру в лабиринт», существенно превосходила по баллам соседние группы, которые этой игры еще не знали (Porteus, 1937, р. 256).

Выявленные Ф. Гудинаф чрезвычайно существенные недостатки логики этого предприятия имели очень широкую область применения, хотя это редко признается. Она писала: «Вряд ли будет чересчур сильным утверждение, что ни тесты интеллекта, ни так называемые тесты личности или характера не являются измерительными средствами. Они являются средствами формирования выборки» (1936, р. 5). Ф. Гудинаф утверждала, что когда IQ-тесты применяются в американском обществе, они служат разумным средством формирования выборки, поскольку являются «… репрезентативным набором видов интеллектуальных задач, выполнение которых может потребоваться от американского городского жителя» (там же), но что подобные тесты не репрезентативны для жизни в других культурных условиях и, следовательно, их использование в качестве измерительных инструментов в целях сравнения является неправильным. Этот запрет безусловно справедлив для определения различий между субгруппами в Соединенных Штатах в не меньшей степени, чем для народов, живущих в экономически менее развитых обществах.

Исходя из критики Ф. Гудинаф, можно было бы предположить, что попытки выявить влияние культуры на развитие интеллекта должны быть давным-давно оставлены. Однако и до сих пор полезность и теоретические выводы из кросс-культурного IQ-тестирования продолжают горячо обсуждаться (IrvineandBerry, 1983, 1988; Segall, Basen, BerryandPoortinga, 1990).

Как я понимаю, единственный способ получить культуронезависимый тест – это разработка заданий, в равной мере являющихся частью жизненного опыта во всех культурах.[20] Следуя логике работы А. Бине, это потребует от нас отбора деятельностей, ценимых взрослыми, принадлежащими ко всем культурам (или хотя бы к двум!) и выявления среди них деятельностей, эквивалентных по структуре, ценности и частоте осуществления. Думаю, что нет необходимости продолжать. До сих пор никто не выполнил такой исследовательской программы.

Очевидный факт состоит в следующем: нам не известно ни одного культуронезависимого теста, мы имеем лишь тесты, по которым нет хорошего объяснения того, как культурные различия влияют на их выполнение. Современные приверженцы кросс-культурного тестирования интеллекта продолжают работать над созданием подходящих исследовательских инструментов и теоретических моделей. П. Вернон, например, предложил считать, что вклад в тестовые баллы вносят три вида интеллекта: «прирожденный интеллект», некий общий наследуемый компонент; культурный компонент, связанный со способами, которыми культуры совершенствуют природный интеллект и «задачный» интеллект, который отражает опыт взаимодействия индивида с конкретными типами отобранных задач (Vernon, 1969).

Полагаю, что эти усилия будут иметь ограниченную теоретическую ценность, поскольку нам не хватает как раз того, что мы ищем, а именно направляющих, которые позволили бы нам установить ясные связи между культурным опытом и выполнением теста. Без таких направляющих чрезвычайно маловероятно, что удастся разделить это многообразие на компоненты каким-либо единственным способом.

Этим я вовсе не хочу сказать, что применение IQ-тестов в качестве прогностических средств или наборов образцов деятельности вовсе бесполезно. Значительное число современных исследователей, которые отвергают использование стандартизованных IQ-тестов в качестве измерителей культурных различий в интеллекте, признают, что IQ-тестирование может быть надежным средством выявления людей, способных после минимального обучения справиться с задачами, ценимыми в современных индустриальных социально-экономических условиях (общий обзор см. в Segall, Dasen, BerryandPoortinga, 1990; пример прагматического использования IQ-тестов при отборе людей для службы в армии и бюрократическом аппарате см. Ord, 1970). Однако, как указывает Р. Серпелл (Serpell, 1993), даже такое консервативное прагматическое использование тестов основывается на сомнительном предположении, что школы и бюрократические институты индустриальных стран должны быть восприняты развивающимися странами без всяких изменений. Покуда же подобные институты воспринимаются развивающимися странами избирательно, для них придется разрабатывать другие тесты.

Рассматривая IQ-тестирование как способ поиска взаимосвязи культуры мышления, тем не менее, я признаю IQ-тесты в качестве моделей интеллектуальных деятельностей, связанных с формальным образованием. Причина очень проста: А. Бине основывал задания своего теста на школьной практике. И с чем бы еще ни связывалось выполнение IQ-тестов, со школьным обучением оно связано безусловно.

Память и культура

Вначале XX в. исследователи, изучавшие культуру и память, обычно верили, что примитивные народы способны к необычным, в некоторых случаях на редкость эффектным проявлениям памяти. Например, Ф. Гальтон писал о потрясающей памяти одного эскимоса, которого наблюдал некий капитан Холл (Galton, 1883, р. 72). Рассказывали, что этот человек, не используя никаких внешних опор для памяти, нарисовал карту изрезанной береговой линии длиной около шести тысяч миль с удивительной степенью точности, как было установлено при сравнении ее с английской картой этой территории. В более недавние времена Уоррен Д'Азеведо, антрополог, работавший среди либерийского народа гола, сообщал, что старик со слабой памятью – это человек, которому «его старики ничего не рассказали», он считается среди пожилых людей «мальчишкой», на которого более молодые соплеменники вполне могут поглядывать с презрением (D'Azevedo, 1962, р. 13).

Первым психологом-экспериментатором, строго поставившим вопрос о взаимодействии культуры и памяти, был Ф. К. Бартлетт (1932). Он предположил, что память организована в соответствии с двумя принципами. Первый касается построения запоминания. Ф. К. Бартлетт полагал, что культуры суть организованные общности людей, разделяющих одни и те же обычаи, институты и ценности. Ценимые, институционализированные виды деятельности вызывают у людей «сильные чувства». Эти ценности и их выражение в культуре формируют психологические тенденции отбора определенных видов информации для запоминания. Приобретенное посредством функционирования этих тенденций знание создает схемы, на основе которых и действуют универсальные процессы воспроизведения информации. В тех областях, где схемы разработаны подробно, вспоминание будет лучше, чем в областях, которые менее ценны, с которыми связаны немногие сильные чувства и в которых, следовательно, имеется меньше схем, обеспечивающих вспоминание.

В качестве примера действия этого принципа Ф. К. Бартлетт сообщает о неформальном эксперименте, который он провел среди народа свази в восточной Африке. Некий фермер предложил Ф. К. Бартлетту поговорить с его пастухом, который за год до этого присутствовал при покупке фермером скота. У фермера каждая покупка была занесена в специальную книгу вместе с описанием животного. Эти записи и использовались для проверки точности памяти пастуха. Ф. К. Бартлетт попросил пастуха перечислить купленных животных, вспомнив, по возможности, все детали. Человек вспомнил обо всех покупках – их цене, отличительных признаках и предыдущих хозяевах, допустив лишь две ошибки в деталях. Вот примеры описаний, которые он давал: «От Гампоки Ликинзы один молодой белый бычок в мелких рыжих пятнах за один фунт; от Лолалела одна пятнистая пятилетняя корова, белая с черным, за три фунта, которые составились из двух мешков зерна и одного фунта» (Bartlett, 1932, р. 250).

Хотя все это и производило довольно сильное впечатление (пастух дал подробную информацию почти о дюжине коров, при том, что не он отвечал за эти сделки), Бартлетт не считает это чем-то экстраординарным: «Пастух свази обладает удивительно цепкой памятью на индивидуальные особенности своих подопечных. Животное может отстать и смешаться с другим стадом. Оно может отсутствовать довольно долго. Однако сколько бы времени ни прошло, если хозяин приходит к кому-то с описанием пропавшего животного, его слово почти никогда не подвергается сомнению и ему мирно разрешают увести животное обратно» (там же).