Михаил Кубланов - Иисус Христос — бог, человек, миф?

• Название: Иисус Христос — бог, человек, миф?
• Автор: Михаил Кубланов
• Издательство: Наука
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1964

Как возникло христианство? Каков облик того общества, в котором оно создавалось? Что мы знаем о центральном персонаже евангельских рассказов — Иисусе Христе? Эти вопросы получили яркое освещение на страницах данной книги.

Читатель с интересом прочитает главы, раскрывающие идеи века — ведущие социальные и нравственные идеи, которые христианство, преломив сквозь призму религиозной фантазии, обернуло божественным откровением. Его внимание привлечет рассказ и о религиозных исканиях эпохи, и о проявлениях скептицизма и вольнодумства по отношению к религии. Его не оставит равнодушным и проблема «Христа» до Христа — проблема земных корней христианства, происхождения его образов, сказаний, обрядности.

В книге приводятся некоторые данные и о новейших открытиях и исследованиях, например об открытиях в районе Мертвого моря, находках ранних папирусных списков некоторых новозаветных произведений, открытии в районе Верхнего Египта запрещенных церковью евангелий, посланий, деяний.

Незнакомые читателю слова и понятия объясняются автором в приложенном к книге «Аннотированном словаре имен, названий и терминов». Приведенные в книге иллюстрации в ряде случаев публикуются впервые в советской литературе.

---

Из всего этого, однако, не следует, что раннее христианство выросло непосредственно из кумрано-эссенской секты и ничем существенным от нее не отличалось. Такое заключение было бы неправомерно прежде всего потому, что многие из перечисленных выше черт сходства между кумранитами и ранними христианами восходят к общей для обоих религиозных течений основе — к иудаизму. К этой основе следует отнести, например, ожидание мессии, наличие трех молитвенных периодов, проповедь смирения, число «двенадцать» (вспомним хотя бы о двенадцати коленах израилевых) и многое другое.

Еще важнее в этом плане существенные различия между кумранскими и раннехристианскими установлениями. Наиболее значительным различием является замкнутый, окруженный ореолом тайны уклад кумранской общины и открытый характер раннехристианских общин. Кумранский Устав требует скрывать учение «сынов света» от «людей кривды» (IX, 17–21).

Из соображений ритуальной чистоты кумранитам-эссенам запрещается общение с непосвященными, вкушение с ними пищи, посещение их жилищ. Эти запреты, имевшие известный культовый смысл, с другой стороны, являлись своеобразным выражением идеи бегства от жизни, идеи, порожденной условиями Иудеи того времени.

Христианство, отразившее другую, более всеобъемлющую и глубокую стадию развития, когда и социальный протест и моральная депрессия стали уделом сотен тысяч людей многоплеменной Римской империи, не могло замкнуться подобно кумранской общине. «Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме», — возвещается в евангелии от Матфея (5, 15), и исследователи, по-видимому, не без основания усматривают в этих евангельских иносказаниях отзвуки какой-то полемики с кумранской доктриной замкнутости.

Новозаветная литература расходится с кумранской в представлениях о ритуальной чистоте. Так, кумранский Устав допускает к ритуальному омовению только прошедших определенные испытания членов общины. Евангельский Иоанн Креститель предлагает свое омовение широкому кругу искателей спасения. Евангелия содержат ряд нравоучительных новелл, в которых Иисус представлен то в обществе пресловутой Магдалины, то за трапезой с мытарями и грешниками, то наносящим визит язычнику-центуриону. Все эти поучения в корне расходятся с представлениями кумранитов о чистоте.

Можно упомянуть и ряд расхождений в отношении субботнего дня. В кумранском Уставе не разрешается в субботу работать, совершать длительные переходы, готовить пищу, оказывать помощь попавшему в беду домашнему животному и даже человеку. Евангелия отклоняют все это. Примером Иисуса, который в субботу исцеляет больного, который не осуждает своих учеников, предпринявших в этот день продолжительную прогулку и даже срывавших по дороге колосья для насыщения, авторы евангелий освобождают своих приверженцев от подобных запретов.

Более сложен вопрос о различиях в образах «учителя праведности» и Иисуса из Назарета. Хотя мессианские черты присущи и тому и другому, нетрудно заметить, что мессианские идеи Нового завета представляют собой более развитую концепцию сравнительно с кумранскими. Здесь появляется идея искупления, которой нет у кумранитов. То же можно сказать и относительно христианского догмата воплощения.

Перечисленные черты различия имеют существенное значение при сравнительной оценке кумранских и раннехристианских материалов. Но бесспорно также, что черты сходства столь же существенны. «Мы вынуждены сейчас признать в качестве исторического факта, — писал по этому поводу известный семитолог В. Олбрайт, — что многое из религиозной практики первых христиан новозаветного века было заимствовано из соответствующей практики ессеев»[113].

* * *

Таковы основные аспекты проблемы «Христа» до Христа. Было бы, разумеется, неправильно сводить все дело к простой перелицовке в христианстве образов и функций рассмотренных выше восточных божеств и мировоззрений и идеалов, прошедших перед нами религиозных движений древности. Пути становления новой религии гораздо более сложны. Синкретически усваивая различные элементы обрядности, идеологии, миропонимания предшествующих течений, она в процессе своего формирования вырабатывает и новые черты, отвечающие в первую очередь социально-экономическому строю и идейным запросам своего времени. Но эти религиозные учения не создаются, как утверждают богословы, на небесах. «Фабрика богов», по выражению одного индийского философа, находится на земле. И рассмотренные нами материалы являются тем субстратом идей, обрядности, сказаний, из которых и на основе которых и формировалось христианство.

Глава седьмая. Евангельский Христос и исторические свидетельства

«В совокупности голых фактов Иисус безгранично мал. Истории не удается его уловить. Оставим Иисуса, созданного верой. Забудем века христианства, то, чем стал Иисус в сердцах верующих. Отбросим его сияющий образ. Выясним, чем он был на самом деле, в обстановке своей эпохи и своей страны»[114]. Так определяет свою задачу Поль Кушу, автор вышедшей в 1924 г. в Париже книги «Загадка Иисуса». И хотя Кушу сам в ряде случаев навязывает читателю выводы, не вытекающие из материала, его совет «вести исследование обычным методом исторического анализа» является безусловно приемлемым.

По остроумному замечанию одного исследователя, образ Иисуса в Новом завете и в первую очередь в евангелиях походит на картину, которая несколько раз подвергалась «закрашиванию», т. е. такой перерисовке, при которой на первоначальный рисунок и краски накладывались другие слои и вводились новые элементы так, что древнейшие краски стали почти неразличимы.

Действительно, лишь критический анализ этих произведений позволяет разыскать фрагменты древнейших слоев. Однако некоторые элементы могут быть выявлены уже при общем внимательном чтении Нового завета. Так, совершенно явственно здесь выступают два противоположных образа Христа. Один из них Иисус-человек, бродячий проповедник, творивший по примеру бесчисленных своих собратьев по ремеслу «чудеса» и бывший одним из множества «пророков» этого экзальтированного времени. У этого Иисуса обширная родня, земные родители, соседи, изумлявшиеся его карьере.

«Не плотников ли он сын? — говорится в евангелии от Матфея, сохранившем фрагмент такой тенденции, — не его ли мать называется Мария и братья его Иаков и Иосий, и Симон, и Иуда? и сестры его не все ли между нами? Откуда же у него все это. И соблазнялись о нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем. И не совершил там многих чудес по неверию (разрядка моя. — М. К.) их» (13, 55–58). В связи с этим небезынтересно отметить, что некий Иаков в качестве брата Иисуса упоминается и у Иосифа Флавия[115].

В плане той же тенденции надо рассматривать и отрывок из евангелия от Марка, где автор вкладывает в уста Иисуса вопрос, а кем его считают его современники? Ответ, отражающий в целом древнейшую тенденцию, характерен своей разноречивостью. Одни отвечали, что он — Иоанн Креститель, другие принимали его за Илию, «иные — за одного из пророков» (разрядка моя. — М. К.) и только одному Петру евангелист подсказывает «правильный» ответ: «Ты — Христос» (8, 28–29).

Эта традиция земного Иисуса, человека пророческого склада, возвышающегося над другими лишь своей способностью воспринимать истечение божественной мудрости, выступает и в некоторых других местах Нового завета. Так, забавный рассказ об искушении Иисуса диаволом, который, ловко оперируя ветхозаветными цитатами, предлагает Иисусу «все царства мира и славу его» за поклонение сатанинскому началу (Матф. 4, 3—10), имеет смысл только в том случае, если Иисус в представлении автора этого рассказа не бог, властвующий над миром, но человек. Аналогичным образом необходимо оценить и то место евангелия Матфея, где в преддверии неизбежного ареста своего героя автор наделяет его соответствующим случаю настроением смертельной тоски и тревоги и вкладывает в его уста известную фразу: «Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия» (26, 37–39). Этот же мотив и у Луки (22, 42) и у Марка, где (как и у Матфея) говорится: «…и начал ужасаться и тосковать. И оказал им: душа моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы если возможно миновал его час сей» (14, 33–35).

Христос среди своих учеников. Роспись катакомбы. Присциллы. Рим.

Точно так же ведет он себя и во время казни. Не выдержав муки распятия, он, по словам Марка, возопил: «Боже мой! Боже мой! для чего ты меня оставил?» (15, 34; то же и у Матфея—27, 46). Чрезвычайно показательно, что уже автор евангелия от Луки, осознав неуместность таких слов в устах бога Иисуса, побуждает его не «возопить», как у других евангелистов, а «возгласить» совсем другие слова: «Отче, в руки твои предаю дух мой» (23, 46).