Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине

• Название: Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
• Автор: Алексей Шеметов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1986

Алексей Шеметов — автор многих прозаических произведений. В серии «Пламенные революционеры» двумя изданиями вышли его книги «Вальдшнепы над тюрьмой» (о Н. Федосееве) и «Прорыв» (об А. Радищеве).

Новая историческая повесть писателя рассказывает о Петре Алексеевиче Кропоткине (1842–1921) — человеке большой и сложной судьбы. Географ, биолог, социолог, историк, он всю жизнь боролся за свободу народов. Своеобразные условия жизни и влияние теоретических предшественников (особенно Прудона и Бакунина) привели его к утопической идее анархического коммунизма, В. И. Ленин не раз критиковал заблуждения Кропоткина, однако высоко ценил его революционные заслуги.

---

— Стало быть, все уже чистые пролетарии?

— Ну, еще не совсем чистые. До истинно пролетарского сознания многим из нас еще далеко.

— Чего же для этого не хватает?

— Знания капитала, его механики.

— Только?

— И чувства пролетарского братства. Температура этого чувства пока очень низка. Но котел нагревается, со временем забурлит. Читаем вот с товарищами «Капитал» Маркса. Великое сочинение. Многое открывается.

Вернулась к столу Соня. Кропоткин встал, оделся и откланялся.

В квартире Синегубов он застал троих рабочих, сидевших с хозяевами за столом, — Обнорского, Бачина и еще одного какого-то здоровенного детину с волосатой грудью, на которой лопалась грязная исподняя рубаха.

Бачин вскочил, рассиялся.

— И вы здесь?! — удивился он. И когда Кропоткин протянул ему руку, он схватил ее обеими руками. — Вот встреча! Знаете, я часто вспоминаю вас. С вами хорошо спорить. Мысль расширяется. Кое в чем я был не прав. Насчет интеллигенции. Ну садитесь, поговорим, почти полгода не виделись. — Он поставил к столу еще один стул, посадил гостя, как хозяин.

Радушие Бачина, совершенно неожиданное, растрогало и удивило Кропоткина. Что случилось с гордым Игнатием? Куда делась его постоянная надменная усмешка? Последствие минувших споров? Неужели тебе удалось, господин Бородин, поколебать бачинское упорное неприятие интеллигенции?

— Где вы так долго странствовали? — спросил Игнатий.

— Да я давно уж в Петербурге, — сказал Кропоткин.

— Почему к нам сюда не заглядываете?

— Вот приуправлюсь с работой — к вашим услугам.

— Давайте. Вы наш человек. Таких мало среди интеллигентов. Жалко, потеряли Анатолия Сердюкова. Тот уж совсем наш… А Виктор вот уходит от нас. — Бачин кивнул на Обнорского.

Обнорский сидел за столом задумчиво. Интеллигентный, в щегольской темно-коричневой визитке. Белые обшлага с запонками, белые уголки воротничка, выглядывающие из-под галстука.

— Помогите уговорить Виктора Павловича, — сказал Синегуб Кропоткину. — В Петербурге разворачиваются такие дела, а он собирается в Москву. Мы не раз говорили, что пора уж объединить заводские и фабричные кружки в общую городскую организацию. Виктор мог бы ее возглавить.

— Возглавить есть кому и без меня, — сказал Обнорский. — Остается Бачин, остаются Алексеев, Виноградов, Петерсон. Любой из них справится. Кружки вполне оформились. А в Москве рабочее дело только начинается. Надо помочь.

— Я вполне согласен, — сказал Кропоткин. — Надо перенести в Москву наш опыт. Виктор Павлович это сможет. Учтите и то, что он перешел на нелегальное положение. Ему надо менять места пребывания.

— Спасибо, друг, «помог» уговорить, — грустно улыбнулся Сергей.

Здоровенный детина сидел у стола в некотором отдалении, широко расставив ноги и опершись ладонями на колени. Он неотрывно и напряженно смотрел на огонек под стеклом лампы, и казалось, что он силится, но никак не может понять, что такое этот оранжевый, чуть колеблющийся язычок.

— Федя, — обратился к нему Сергей, заметив, что Кропоткин с любопытством на него поглядывает, — Федя, идите спать. Фе-дя!

Детина очнулся. Недоуменно осмотрел всех.

— Что, уже ночь? — спросил он.

— Давно ночь, идите спать, завтра вам рано вставать.

— О господи! — вздохнул Федя. — Зачем живем? Непонятно. Никто не поймет. — Он тяжело встал и, прогибая скрипучие половицы, ушел в свою комнату. Поднялся на койку, перешагнул через спящую жену и полез на печь, на которой, очевидно, спал и его Антоша.

— Дверь-то закрыть бы, — сказал Кропоткин. — Там больная женщина, а мы тут шумим.

— Нельзя закрывать, — сказала Лариса. — Больная нуждается в помощи. То воды просит, то лекарства, то лоханку, а голос у нее совсем слабенький, за дверью не услышать.

— А Федя?

— Федя сейчас уснет — пушкой не разбудить, — сказал Сергей. — Изматывается. Тяжело ему на фабрике. Такая туша — повертись-ка у станков двенадцать часов. В пыли, в грохоте.

Кропоткин почувствовал всю огромную тяжесть, давящую на тучное тело Феди, на его мозг, который никак не может разгадать мучительную загадку — зачем людям надо жить?

— Что призадумались, Бородин? — сказал Бачин. — Вам в город? Идемте, мы с Виктором проводим вас.

Шлиссельбургский тракт, свободный от потока грузов, казался пустынным. По обеим сторонам мрачно чернели, утопая в сырой мгле, кирпичные громады фабрик и заводов. Уличные фонари тускло освещали грязную булыжную мостовую. В рабочих казармах не светилось ни одно окно. Кругом было темно и тихо. Капитал замер до утра. Бачин и Обнорский шли молча, задумавшись.

На площади, у стены Александро-Невской лавры, они разбудили ночного извозчика, спавшего под поднятым верхом фаэтона. Извозчик неторопливо, потягиваясь и позевывая, пересел на облучок.

— Ну, Бородин, мы ждем тебя, — сказал Бачин. — Приходи почаще. Будешь читать лекции здесь. А то все на Выборгской…

Экипаж тронулся, пересек площадь и со звонко-сочным цокотом понесся по затихшему Невскому проспекту. Кропоткин улыбался. Для Бачина он уже не господин Бородин, а просто Бородин, свой человек. Распахнулся, кажется, Игнатий. Понял, может быть, что от интеллигенции не надо отгораживаться. От той, которая идет в народ с открытой душой и с одной только целью — помочь разрушить социальные перегородки. Революция уничтожит иерархию человеческих отношений. Настанет эпоха интеграции труда. Разделение труда, этот двигатель прогресса, так восхваляемый Контом и Спенсером, убивает мысль рабочего человека, но он, рабочий человек, не хочет жить только мускулами. Он хочет мыслить (даже и беспомощный Федя). Он пытается вырваться из клетки, отведенной ему распределением труда, и добиться права на интеллектуальную жизнь. Обнорский и теперь не отличается от интеллигента по умственному развитию, а на какую высоту он поднялся бы, работай четыре часа в сутки! Петр Алексеев лишь в этом году обучился грамоте, но уже читает и понимает «Капитал». Поднимаются наши рабочие. Разбудить бы крестьянство — материковую Россию. Весной откроется великий поход в деревни. К его началу общество и все «народники» должны вооружиться программой. Успеть бы обсудить ее и отпечатать.

ГЛАВА 15

Тихомировскую «Пугачевщину» он закончил изображением будущего свободного общества — союза вольных общин. Для этого ему пришлось только сократить описание того социального идеала, который был уже обрисован им в программе.

Теперь он писал вторую часть программы. Как прежде искал он доказательства своих географических гипотез в самой природе, в экспедициях, так теперь, обдумывая идеи народной революции, проверял возможность их осуществления в самом народе, в общении с фабричными и заводскими рабочими. Вечерами в артельных квартирах и на сходках он говорил о том же, о чем писал днем, а назавтра садился за письменный стол с мыслями, обогащенными вчерашним разговором. Прислушивался он и к печатному слову. На его столе лежала «Государственность и анархия», лежал журнал «Вперед». Он писал и чувствовал, что рядом с ним сидят Бакунин и Лавров, первый — слева, второй — справа. Один подстегивал, торопил, заставлял бить в набат, звать людей к всеобщему бунту. «Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню». Другой сдерживал, остерегал от горячки — не спешите, не подгоняйте события. «Лишь тогда, когда течение исторических событий укажет само минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота».

Нет, согласиться с Лавровым и полностью довериться течению событий, не воздействуя на их развитие, он не мог.

Могучий голос Бакунина призывал к действию, вдохновлял, возбуждал, звучал набатом. Но от набата Кропоткин отказывался, понимая, что поднять всероссийское восстание нелегко.

В растущем обществе «народников» (слово это прижилось) он уже видел народную партию и именно для таковой писал программу.

Он хотел закончить свою записку в октябре, но закончил ее третьего ноября, как раз в тот день, когда над обществом повисла грозовая туча. Вчера на Петербургской стороне жандармы сцапали брата Синегуба. Они держали его несколько часов, пока не явился прокурор и не выяснил, что это не тот Синегуб. Разыскивали, конечно, Сергея и его жену, в девичестве Чемоданову. Отряд жандармов скоро должен был появиться на Шлиссельбургском тракте и напасть на тамошнюю цитадель. Синегубы и Перовская сейчас готовились, прятали крамольные книги и брошюры, жгли бумаги, предупреждали рабочих.

Кропоткин закончил свою записку в десять утра. Встал из-за стола, прошелся по комнате и вдруг почувствовал себя безнадобно-свободным. Дневное время, которого так ему не хватало, становилось излишним. Ведь для общества он только ночной работник. А что делать днями? Продолжить ледниковое исследование, но кому оно теперь нужно? Географам? Да, они ждут открытия. Ждет вице-президент Семенов. Этот зовет к тянь-шанским высотам науки. Прости, Петр Петрович, такому восхождению ныне не время. Мы идем в низы. В народ… Могут ли приостановить нас аресты? Успеет ли общество обсудить программу? Обсудить и размножить. Опубликовать в этом году не удастся. Женевская типография за горами, за долами, а петербургская все еще лежит в ящиках у доктора Веймара. Погреб в Андрюшине недостроен. Кравчинский увлекся пропагандой среди рабочих, хотя ему, нелегалу, не следовало бы долго задерживаться в Петербурге. Друзья предостерегают его, предлагают выехать, но этим только разжигают в нем жажду риска. Отчаянный романтик. Ему явно не хватает опасности. Что делается сию минуту на Шлиссельбургском тракте? Навестить бы Синегубов и Соню, но вчера ночью решено было не появляться там. Куда пойти? А, надо просто прогуляться.