Франсуа Фенелон - Французская повесть XVIII века

• Название: Французская повесть XVIII века
• Автор: Франсуа Фенелон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Французская повесть XVIII века разнообразна по форме и по содержанию, в ней нашли воплощение все литературные направления эпохи — просветительский реализм, сентиментализм, предромантизм.

В сборник вошли произведения великих писателей XVIII века — Монтескье, Вольтера, Руссо и Дидро; таких известных прозаиков, как Лесаж, Мариво, Прево и др., а также писателей менее популярных, но пользовавшихся в свое время известностью и типичных для эпохи — Кейлюс, Вуазенон, Мармонтель, Казот и др.

---

— В обстоятельствах двусмысленных партия людей порядочных постоянно пополняется перебежчиками.

— Это всегда производит хорошее впечатление.

— Длительное несчастье примиряет страдальца с другими людьми, а когда красивая женщина теряет свою прелесть, это примиряет с нею всех соперниц.

— Более того. Действительно, когда очаровательная г-жа де Ла Карлиер превратилась в живые мощи, к осуждению стало примешиваться сострадание. «Угаснуть во цвете лет, обречь себя на гибель из-за измены человека, которого она обо всем предупредила, который должен был знать ее и у которого был только единственный способ отплатить ей за все, что она для него сделала… Ибо, между нами говоря, когда Дерош женился на ней, он был всего лишь младшим офицером из Бретани, и у него ничего не было, кроме его дворянства. Бедняжка г-жа де Ла Карлиер! Как это, однако, грустно… Но почему бы ей не вернуться к нему?.. Ах! почему? Потому что у каждого есть свой характер, и следовало бы, быть может, пожелать, чтобы он отличался большей заурядностью. Нашим повелителям и господам надо бы хорошенько над этим задуматься».

В то время как дамы развлекались, взвешивая «за» и «против» за плетением или вышивкой, в то время как чаша весов мало-помалу склонялась в пользу г-жи де Ла Карлиер, Дерош впал в самое жалкое душевное и физическое состояние, но его никто не видел. Он удалился в деревню, где в тоске и страдании ждал пробуждения чувства жалости, которое он безуспешно пытался вызвать в своей жене, безропотно покоряясь своей судьбе. Со своей стороны, дойдя до крайней степени истощения и слабости, г-жа де Ла Карлиер была вынуждена поручить кормилице вскармливание своего ребенка. Несчастье, которого она опасалась в связи с переменой молока, произошло. День ото дня ребенок чах и, наконец, умер. Именно тогда и сказали: «Вы знаете? Эта бедняжка г-жа де Ла Карлиер потеряла своего ребенка… Она, должно быть, безутешна… Что вы называете „безутешна“? Это горе, которое и представить себе нельзя. Я видела ее… Она внушает такую жалость! Это невыносимо… Дерош? Не говорите мне о мужчинах, это жестокие, бессердечные существа. Если б эта женщина была ему хоть немного дорога, разве сидел бы он в деревне? Разве не поспешил бы он к ней? Разве не преследовал бы ее повсюду: на улице, в церкви, у ее дома? Если у человека есть желание, перед ним открываются любые двери, для этого надо быть настойчивым, не отходить от ее порога, умереть там…» На самом деле Дерош перепробовал все средства, но об этом никто не знал. Но главное — не знать, главное — говорить, и разговоры шли… «Ребенок умер… Кто знает, случилось бы это, не будь его отец таким чудовищем… Теперь его мать умирает… А что в это время делает ее муж? Что за вопрос! Днем в сопровождении своры собак он рыщет по лесу, а ночи проводит с негодяями того же пошиба, что и он сам… Чудесно».

Произошло еще одно событие. Когда Дерош женился, он добился почестей, соответствовавших его положению в обществе. Г-жа де Ла Карлиер потребовала, чтобы он покинул военную службу и уступил свой полк младшему брату.

— Разве у Дероша был младший брат?

— Не у него, а у г-жи де Ла Карлиер.

— Так что же?

— Так вот, молодой человек был убит в первом же бою, и со всех сторон стали восклицать: «Несчастье вошло в эту семью вместе с Дерошем!» Послушать их, так можно было подумать, что молодой офицер пал от руки Дероша. Это был совершенно непостижимый разгул всеобщего безумия. По мере того, как несчастья г-жи де Ла Карлиер следовали одно за другим, характер Дероша рисовался во все более мрачных красках, измена его представала в преувеличенном виде, и хотя вина его была прежней, облик его день ото дня становился все гнуснее. Вы думаете, это все? Нет, нет. Матери г-жи де Ла Карлиер минуло 76 лет. Я понимаю, что смерти внука и зрелища постоянных страданий дочери было довольно, чтобы сократить ее дни. Но и без того она была дряхла, была немощна. Но какое это имело значение, о ее старости и недугах забыли, и виновником ее смерти вновь оказался Дерош. На сей раз приговор был вынесен: шевалье был объявлен негодяем, к которому г-жа де Ла Карлиер не могла приблизиться, не потеряв всякий стыд. Это был убийца ее матери, брата, сына!

— Но следуя этой замечательной логике, если бы г-жа де Ла Карлиер умерла, к тому же после долгой и мучительной болезни, которая позволила бы несправедливости и ненависти со стороны света проявиться во всей полноте, на него должны были бы глядеть как на отвратительного убийцу целой семьи.

— Так оно и случилось, именно так с Дерошем и поступили.

— Вот как!

— Если вы мне не верите, обратитесь к кому-нибудь из присутствующих сегодня здесь и вы увидите, каковы будут их объяснения. Ведь Дерош остался в гостиной один потому, что в тот миг, когда он вошел туда, все от него отвернулись.

— Отчего же? Даже когда известно, что человек мерзавец, это не мешает принимать его.

— События еще слишком свежи в памяти, а все эти люди — либо родственники, либо друзья покойной. Г-жа де Ла Карлиер скончалась во второй день прошлой троицы, и знаете где? В церкви Святого Евстахия,{243} во время приходской службы, среди многочисленных прихожан.

— Какое безумие! Умирать следует в своей постели. Разве кому-нибудь когда-либо приходило в голову умереть в церкви? Эта женщина решила быть странной до самого конца.

— Да, странной, верно сказано. Ей стало несколько лучше. Накануне она исповедалась. Она почувствовала в себе достаточно сил, чтобы причаститься в церкви, а не вызывать священника домой. Ее отнесли туда в портшезе. Она выдерживает службу без жалоб и видимых страданий. Наступает момент причастия. Женщины берут ее под руки и подводят к алтарю. Священник причащает ее, она склоняется, словно для того, чтобы собраться с мыслями, и испускает дух.

— Испускает дух!..

— Да, она умирает странно, как вы изволили сказать.

— Одному богу известно, какая при этом поднялась суматоха!

— Оставим это, можно представить, что произошло, продолжим наш рассказ.

— Дело в том, что теперь эта женщина стала в сотни раз интереснее и привлекательнее, а ее муж — в сотни раз отвратительнее.

— Само собой разумеется.

— И это еще не все?

— Нет, случаю было угодно, чтобы Дерош встретил на своем пути тело г-жи де Ла Карлиер, когда ее переносили из церкви домой.

— Кажется, все было против этого бедняги.

— Он подходит и узнает свою жену. Из его груди вырывается крик. Вокруг спрашивают, кто этот мужчина. Из середины толпы раздается весьма некстати чей-то голос (то был приходский священник), который говорит: «Перед вами убийца этой женщины». Дерош ломает руки, рвет на себе волосы и восклицает: «Да-да, это я». Тут же вокруг собирается толпа. Его осыпают проклятиями, в ход едва не пошли камни, и его убили бы на месте, если бы несколько честных граждан не спасли его от гнева разъяренной черни.

— А каково было его поведение во время болезни его жены?

— Настолько хорошее, насколько это было возможно. Он был обманут, как и мы все, г-жой де Ла Карлиер, которая скрывала ото всех, а может быть, и от самой себя свой близкий конец…

— Понимаю, тем не менее его ославили как бесчеловечного варвара.

— Его называли кровожадным зверем, который постепенно вонзал кинжал в грудь божественной женщины, своей супруги и благодетельницы, которую он оставил погибать в одиночестве, не проявив ни малейшего интереса к ее судьбе, выказав полную к ней бесчувственность.

— И это за то, что он не знал того, что от него скрывали.

— И что было неведомо даже тем, кто жил рядом с ней.

— И кто мог видеть ее каждый день.

— Именно так. Вот что такое суждение общества о наших частных поступках, вот как легкая провинность…

— О! Весьма легкая.

— Усугубляется на наших глазах целой вереницей событий, предвидеть которые или помешать которым было совершенно невозможно.

— К ним прибавляются события, вовсе не имеющие никакого отношения к завязке драмы, вроде смерти брата г-жи де Ла Карлиер после передачи ему полка Дерошем.

— Дело в том, что наши светские сплетники, идет ли речь о добре или зле, то поют нелепые панегирики, то выступают со вздорной критикой. Событие всегда есть мера их хвалы или порицания. Друг мой, слушайте их, если они вам не наскучили, но не верьте им и никогда не повторяйте их, не то вы будете дерзки вдвойне. О чем вы задумались? Вы грезите?

— Я хочу изменить течение нашего разговора, предположив, что г-жа де Ла Карлиер повела себя более обычным способом. Она находит письма, она дуется. Через несколько дней перемена в ее настроении приводит их к объяснению, а постель — к примирению, как это водится. Несмотря на извинения, оправдания и вновь принесенные клятвы, по легкомыслию своего характера Дерош вновь совершает проступок. Новые обиды, новые объяснения, новые примирения, новые клятвы, новые вероломства и так далее — в течение тридцати лет, как это принято. Тем не менее Дерош как порядочный человек стремится искупить свою не столь уж тяжкую вину многочисленными знаками внимания, безупречной услужливостью.