Франсуа Фенелон - Французская повесть XVIII века

• Название: Французская повесть XVIII века
• Автор: Франсуа Фенелон
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

Французская повесть XVIII века разнообразна по форме и по содержанию, в ней нашли воплощение все литературные направления эпохи — просветительский реализм, сентиментализм, предромантизм.

В сборник вошли произведения великих писателей XVIII века — Монтескье, Вольтера, Руссо и Дидро; таких известных прозаиков, как Лесаж, Мариво, Прево и др., а также писателей менее популярных, но пользовавшихся в свое время известностью и типичных для эпохи — Кейлюс, Вуазенон, Мармонтель, Казот и др.

---

— Раз это говорите вы, я вам верю.

— Она приняла шевалье Дероша и оказывала ему всяческие знаки внимания. Дела призывали ее в город. Несмотря на это и на противные осенние дожди, от которых воды Марны, протекавшей по соседству, вздулись так, что г-жа де Ла Карлиер могла бы передвигаться лишь на лодке, она продлила пребывание в своем поместье до полного выздоровления шевалье. И вот он поправился, вот он рядом с г-жой де Ла Карлиер, в коляске, увозящей их в Париж. И Дероша привязывает к его молодой, богатой и прекрасной сиделке не только признательность, но и чувство более нежное.

— Действительно, это было небесное создание. Когда она появлялась в театре, от нее нельзя было оторвать взора.

— Там-то вы ее и видели?

— Да.

— Их нежная дружба длилась несколько лет, и за это время влюбленный шевалье, к которому г-жа де Ла Карлиер была неравнодушна, не раз предлагал ей выйти за него замуж. Но свежие воспоминания о страданиях, вынесенных ею от тирана-мужа, а более того репутация человека легкомысленного, которой шевалье был обязан своими многочисленными любовными похождениями, пугали г-жу де Ла Карлиер, которая не верила в то, что мужчина подобного склада может исправиться. В то время у нее был судебный процесс с наследниками мужа.

— Не было ли толков и по поводу этого процесса?

— Еще бы, да к тому же всех мастей. Представляю вам самому догадаться, отстаивал ли Дерош, сохранивший в магистратуре немало друзей, интересы г-жи де Ла Карлиер.

— Надо полагать, она была ему за это признательна!

— Он без конца обивал судейские пороги.

— Самое забавное было в том, что, совершенно оправившись от своего перелома, он всегда являлся в суд в специальном ботинке со шнуровкой. Он уверял, что его просьбы, подкрепленные таким образом, трогали сильнее. Правда, он надевал его то на одну, то на другую ногу, и порой на это обращали внимание.

— Чтобы отличить его от родственника, носящего то же имя, его стали звать Дерош-Башмак. Тем временем на законном основании и с помощью трогательного башмака шевалье г-жа де Ла Карлиер выиграла процесс.

— И стала законной супругой Дероша.

— Как вы торопитесь! Вы не любите обыденных подробностей, и я вас от них избавлю. Оба были согласны, союз их вот-вот должен был быть заключен, когда г-жа де Ла Карлиер после парадного обеда среди многочисленных гостей, в числе которых были члены обеих семей и некоторые друзья, приняв величественный вид, обратилась к шевалье и торжественно заявила: «Господин Дерош, выслушайте меня. Сегодня мы оба свободны, завтра все будет иначе. Я стану владычицей вашего счастья или горя, вы — моего. Я хорошо все обдумала. Соблаговолите и вы поразмыслить серьезно. Если вы чувствуете ту же склонность к непостоянству, что владела вами до сих пор, если я не в состоянии удовлетворить всю полноту ваших чувств, не связывайте себя обещанием, заклинаю вас нами обоими! Подумайте, чем менее я считаю себя заслуживающей небрежения, тем сильнее отзовется во мне оскорбление. Я тщеславна, и очень. Я не умею ненавидеть, но никто не умеет презирать сильнее, чем я, и презрение мое не проходит. Завтра у алтаря вы поклянетесь принадлежать мне и только мне одной. Проверьте себя, спросите ваше сердце, пока еще не поздно. Подумайте, что речь идет о моей жизни. Сударь, ранить меня легко, и рана души моей не затянется, она будет постоянно кровоточить. Я не стану жаловаться, ибо жалобы сперва докучают, а потом озлобляют. К тому же жалость — это чувство, унижающее того, кто его внушает. Я замкнусь в своем страдании и погибну от него. Шевалье, я вручу вам мою судьбу и мое состояние, со смирением откажусь от своих желаний и прихотей, вы будете для меня всем на свете. Но и я должна быть всем для вас, меньшим я не удовлетворюсь. Сейчас я для вас одна-единственная, и для меня нет никого, кроме вас. Но очень может быть, что мы встретим, вы — особу, более привлекательную, я — кого-то, кто мне покажется таким. Если бы превосходство в достоинствах, реальное или мнимое, оправдывало бы непостоянство, нравственности бы не существовало. Я же придерживаюсь строгих моральных правил, я хочу, чтобы так же поступали и вы. Я готова на любые жертвы, лишь бы вы целиком принадлежали мне. Вот мои требования, вот мои права, я не отступлю от них ни на шаг. Если вы их нарушите, я сделаю все, чтобы вас признали не просто непостоянным, но чтобы в глазах людей здравомыслящих, в ваших собственных глазах вы были бы последним из неблагодарных. Я приму те же упреки, если окажусь недостойной ваших забот, вашего внимания, вашей нежности, если обману ваши ожидания. Я узнала, на что я способна, живя с мужем, рядом с которым обязанности супруги не были ни легкими, ни приятными. Теперь вы знаете, чего вы можете ждать от меня. Подумайте же, должны ли вы опасаться себя. Скажите мне, шевалье, скажите мне откровенно. Или я стану вашей супругой, или останусь вашим другом, выбор не столь жесток. Друг мой, мой нежный друг, заклинаю вас, не заставляйте меня возненавидеть, бежать отца моих детей и, быть может, в приступе отчаяния отвергнуть их невинные ласки. Дай мне бог, всю мою жизнь каждый раз с восторгом находить в них ваши черты и радоваться тому, что я их мать. Дайте мне самое большое свидетельство доверия, которое честная женщина когда-либо требовала от порядочного мужчины, откажитесь от меня, если вы считаете, что я назначаю себе слишком высокую цену. Нисколько не оскорбясь, я обовью руки вокруг вашей шеи, и любовь всех тех, кого вы пленили, и все пошлые комплименты, которые вы им расточали, никогда бы не подарили вам столь искренний, столь нежный поцелуй, который принесла бы вам ваша откровенность и моя признательность!»

— Мне кажется, что я где-то слышал комическую пародию на эту речь.

— От какой-нибудь доброй приятельницы г-жи де Ла Карлиер?

— Признаться, я припоминаю, кто это был. Вы угадали.

— Разве этого недостаточно, чтобы человеку захотелось бежать в глушь лесов, подальше от этого благопристойного сброда, для которого нет ничего святого? Право, я отправлюсь туда, этим все кончится. Будьте уверены, я туда отправлюсь. Присутствовавшие, которые поначалу улыбались, в конце концов прослезились. Дерош бросился к ногам г-жи де Ла Карлиер, рассыпаясь в учтивых и нежных возражениях. Он не упустил ничего из того, что могло бы отягчить или, напротив, извинить его былое поведение. Он сравнил г-жу де Ла Карлиер с женщинами, которых он знал и покинул. Из этого верного и лестного для нее сравнения он извлек основания, чтобы успокоить ее, увериться самому, что он избавился от прежних склонностей, от безумств молодости, что упадок нравов свойствен, скорее, обществу в целом, нежели именно ему. Он сказал все, что думал и что обещал выполнить. Г-жа де Ла Карлиер смотрела на него, слушала, пытаясь проникнуть в скрытый смысл его речей, в его движения, и все истолковывала к его пользе.

— Почему бы и нет, если он был искренен?

— Она протянула ему руку, которую он покрывал поцелуями, прижимал к сердцу, вновь целовал и орошал слезами. Все разделяли их нежность, все женщины испытывали те же чувства, что и г-жа де Ла Карлиер, все мужчины — что и шевалье.

— Вот так поведение человека честного, порядочного воздействует на толпу, оно объединяет людей в едином порыве души и мысли. Как все уважают, как любят друг друга в эти минуты! Как прекрасен тогда человек! Как жаль, что расставание наступает столь быстро! Люди бывают так добры, так счастливы, когда проявление честности и порядочности вызывает их одобрение, восхищение, объединяет их!

— Мы наслаждались этим сплотившим нас счастьем, когда г-жа де Ла Карлиер, повинуясь порыву своей пылкой души, встала и сказала Дерошу: «Шевалье, пока я еще не верю вам, но скоро поверю».

— Маленькая графиня прелестно изображала это воодушевление своей красавицы кузины.

— Она, скорее, способна разыграть его, нежели испытать. «Клятвы, произнесенные у подножия алтаря…» Вы смеетесь?

— Право же, я прошу у вас прощения, но я как сейчас вижу, как маленькая графиня приподнялась на цыпочки, я так и слышу ее напыщенный тон.

— Помилуйте, вы такой же негодяй, такое же испорченное существо, как все эти люди, и я умолкаю.

— Обещаю вам больше не смеяться.

— Смотрите же.

— Итак, клятвы, произнесенные у подножия алтаря…

— «Столь часто оказывались затем ложными, что я не принимаю в расчет торжественное обещание, которое вы дадите мне завтра. Присутствие бога для нас менее страшно, чем суд ближнего. Господин Дерош, подойдите. Вот вам моя рука, дайте мне вашу и поклянитесь мне в верности и вечной нежности. Пусть свидетелями тому будут присутствующие здесь. Позвольте мне, если вы дадите мне законные основания для жалоб, призвать вас на их суд, предать вас их осуждению. Согласитесь на то, чтобы они присоединили свой голос к моему, чтобы они назвали вас изменником, неблагодарным, коварным, человеком лживым и злым. Это мои и ваши друзья. Согласитесь с тем, что в ту минуту, как я потеряю вас, у вас не останется ни одного друга. А вы, друзья мои, поклянитесь мне, что откажетесь от него».