Людмила Козинец - Разорванная цепь (Сборник)

• Название: Разорванная цепь (Сборник)
• Автор: Людмила Козинец
• Издательство: Молодь
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990
• ISBN: 5-7720-0436-0

Фантастические рассказы для юношества, составившие сборник, разнообразны как по тематике, так и по жанру. Здесь и приключенческая фантастика, и философская притча с элементами сатиры, и романтическая сказка. На страницах книги юный читатель встретится с героями мужественными, смелыми, которым присущи искренность, чувство дружбы и, конечно же, молодое веселье, задор.

Для произведений молодой киевской писательницы характерны напряженность и динамизм сюжетов, неожиданные повороты фабулы, яркий, приподнятый стиль изложения, мягкий юмор.

---

Танец завораживал. И вдруг прервался этот рассказ на незнакомом мне языке: руки танцовщицы не закончили фразу- сорвался браслет и рассыпались колокольчики…

Я очнулся.Долго привыкал к такой знакомой до мелочей лаборатории. Шолоро смирно сидела,сложив руки на коленях. Лицо ее было совершенно спокойным. Андрюша раньше меня справился с удивлением. Он сварливо заявил:

— Предупреждать надо.А если бы я своего вчерашнего динозавра в лабораторию притащил?

За что я ценю Андрюшу, так это за несокрушимое присутствие духа. Когда Шолоро ушла, я спросил у него:

— Ну, понял теперь?

— Да понял, чего не понять. Хорошо наведенная галлюцинация.

— Пресловутый гипноз?

— Ага.

— Ерунду говоришь.

— Почему ерунду? Я могу и чепуху.

— А почему чепуху?

— А вот почему.

И, с трудом перегибаясь в талии, Андрюша поднял с пола что-то эфемерное, белое.Я рассмотрел поближе.Это был всего-навсего маленький цветок. Бело-зеленоватый, в крапинку, с длинными, спирально завитыми лепестками. Запах какой-то необычный, сырой,грибной будто. В общем,совсем пустяковый цветок индийской орхидеи.

Андрюша запустил зубы в яблоко и мечтательно сказал:

— Завтра увольняюсь. Сегодня даже.

— Бежишь? А я тут один разбирайся? Или, может,сделаем вид, что ничего не было?

— А чего было-то? Ты мне цветочек под нос не тычь- я тут десять лет работаю, всякого навидался. Цветочек тоже галлюцинация.

Тогда я подошел к блестящему шкафу, где хранились у нас медикаменты. Взял ребристый пузырек психрана,едкие пары которого способны устранить любую галлюцинацию.Зажмурился и понюхал. Б-р-р-р! Открыл глаза: беленький цветочек все так же сиротливо лежал на чашке Петри.

— Андрей, не уходи.Ты мне нужен.Как противовес.Понимаешь,я человек суеверный.Для чистоты опыта необходимы твое душевное здоровье и полное отсутствие воображения.

Андрюша решил не увольняться, но выпросил за это два отгула.

Через десять дней Шолоро уже работала в детской больнице нянечкой.А еще через две недели мне позвонил заведующий отделением этой больницы и принялся распространяться насчет рыбалки и футбола.Я его немного знал веселого,умного и доброго Володеньку Зайцева. Поэтому попросил не темнить.Володя темнить прекратил и предъявил два требования: во-первых, объяснить ему, как она это делает, а во-вторых, сказать ей, чтобы она этого не делала. Я бросил все и примчался в больницу.

Расстроенный Володя рассказал, что вот уже целую неделю у всех пациентов его отделения ничего не болит.Было несколько странно видеть врача, огорченного тем, что его подопечных не мучают боли. Но Володя прав: при отсутствии симптомов невозможно поставить диагноз. Володя старательно мял чуткими пальцами пузики своих пациентов и спрашивал: «Здесь болит? А так? А вот здесь?» И детишки,глядя на дядю доктора светлыми глазенками, чистосердечно сознавались — нет, не болит.

Вызвали Шолоро. Она была очень трогательной в белом халатике и туго повязанной косынке. Сцепив за спиной руки, Шолоро упрямо твердила:

— Но им же было больно!

Зайцев очень обстоятельно растолковал Шолоро,что такое боль, и даже припомнил красивую фразу: «Боль- сторожевой пес здоровья». Наконец объединенными усилиями мы ее уговорили. И тогда Володя попросил:

— Покажи хоть, как ты это делаешь.

Шолоро внимательно посмотрела на Володю:

— У вас же ничего не болит.

Тогда вмешался я:

— У меня голова болит. Из-за тебя, между прочим.

Девушка подошла, заглянула мне в глаза, что-то ей там не понравилось. Она положила на мою голову прохладные мягкие руки, ловко прижала пальчиками пульсирующие жилки на висках.И я ощутил блаженное состояние истекающей боли. Именно истекающей. Боль уплывала тоненьким мутным ручейком.

Володя тяжело вздохнул и сказал:

— Непонятно, но здорово.

Так мы обрели неожиданного союзника.

Долгие дни, месяцы отделяют посев от жатвы.За тысячелетия люди привыкли, принимали как закономерность время между действием и результатом. Но всякое ли время? Легко принимаем мы сезонный и годовой циклы.Вывезем удобрения на поля, задержим снег, вспашем, посеем доброе зерно, выполем сорняки- получим урожаи. Трудом и терпением приумножим стадо скота. И так далее.

Нужны большие усилия,выделение каких-то этапов работы,если задача решается десятилетиями или дольше.Мы не ставим такую цель: «освоить ближний космос», а приветствуем каждый полет, гордимся подвигом каждого космонавта.

А если работа охватывает тысячелетия?Скажем,стоит задача: превратить человека в космическое существо.Превратить космос в человеческий дом.Можем ли мы работать во имя такой,невероятно общей задачи?Или будем дробить ее на тысячи этапов,среди которых непременно окажется и то,что мы делаем сейчас, вся наша промышленность,наука, искусство? И от чего вести счет началу звездного пути — от каменного топора или формулы Герона?

И все ли в нашем развитии- даже если отбросить очевидные уродства вроде милитаризма- гладко укладывается в логику прогресса? Не обманываем ли мы себя,полагая,что цивилизация, средство скорейшего решения социальных задач, является и целью человеческого существования?

Как бы мне хотелось заглянуть на десятилетия вперед, подсмотреть, какой станет Шолоро, и прав ли я, так положившись на силу и доброту разума.

Шолоро засела за учебники.Ее не приходилось заставлять.Если и есть в чем моя заслуга, так это в том, что я разбудил в ней любознательность.

Училась она обстоятельно.В школе получила много,но все же окружающий мир у Шолоро был несколько иным,чем у меня или, скажем, Володи. И теперь она спрашивала о вещах,которые вроде бы и объяснять не надо.В общем, «педагоги» — я,Володя, Андрей — доходили порой до веселого бешенства.

Заниматься в общежитии тяжело,поэтому Шолоро часто сидела над книгами у нас в лаборатории.По выходным прибегала ко мне, в два приема сочиняла какое-нибудь потрясающее блюдо, и,пока я истреблял его,влезала с ногами на диван и замирала над книгами.Причем не всегда над учебниками. Она раскопала на стеллаже ворох цветастых томиков с грифом «НФ», и я не смог запретить ей такое чтение, хотя время было дорого.Только и оставалось, что объяснить терминологию, рассказать, где чистый бред,где- с проблесками научной мысли, а где и совсем почти готовая гипотеза.

Шолоро читала быстро.У нее оказалась цепкая память и способности к беспристрастному анализу. Донимать нас вопросами она перестала, но вполне еще могла поинтересоваться, почему стрелки часов движутся слева направо или почему у пианино клавиши в линию, а не полукругом.

Мы пока что ищем методику количественных измерений. Честно говоря, бредем, как в темном лесу. Я рисую график и вспоминаю еще один сеанс, показанный нам Шолоро.

…Жуткий, полный боли и отчаяния крик. Кричит женщина. Она извивается на иссохшей змле,колотит худыми руками по пыльной дороге. Жалко мотается на слабой шее растрепанная голова, бьются на ключицах мониста.

Появляется, словно «вплывает в кадр», грузноватый, седой мужчина в синих штанах и долгополом кафтане, За коротким голенищем сапога, кнут. На лице — пыль и кровь, запекшаяся маска страдания. Глаза полны слез. Не мигает, не отводит взгляда.

И вот- вся картина в целом.На краю оврага- цветная оборванная толпа цыган. Голосят дети,плачут женщины. Молодой цыган сидит на земле, сжимая ладонями голову. Между пальцами вязкими толчками пробивается кровь.

В овраге солдаты.Они сваливают в огромную кучу нищенские цыганские кибитки. Миг- и взвилось пламя. Толпа гудит и стонет, и я ясно различаю два речевых рисунка в их жалобах и проклятиях.

…Прошла зима. Шолоро похудела, выглядит усталой и хрупкой.У нее изменилось лицо: стало тоньше, светлее и спокойнее.

Было решено,что в мае она уйдет из клиники.Шолоро никогда не жаловалась,но от Володи я приблизительно знал, каково ей приходится в больнице. Как к ней относятся анестезиологи.Какие невероятные слухи разнесли по городу нянечки. Но главное- как тяжело ей выносить человеческую боль, ей, умеющей мгновенно ее снять. Однажды она сказала:

— Знаешь,какие у матерей глаза?Лучше бы я ничего не умела. Один раз всего и разрешили. Мальчика оперировали, ему наркоз нельзя.Я возле него села, и мы полночи разговаривали. Я ему и показала кое-что. А в больнице меня боятся. Почему они меня боятся?

Лето выдалось сырое и холодное. Но сколько же роз было в садах тем летом! Обламывались ветви,и плыли розы по нашей маленькой,занесенной песком речушке. И груды влажных роз оставили выпускники мединститута у подножия памятника погибшим коллегам.А Шолоро положила букет ромашек. И ушла на первый экзамен,даже не оглянувшись на нас. Мы самоотверженно прождали ее три часа.Я волновался,как отец,ей-богу. На скамейках институтского парка расположилась пестрая группка цыган,и какой-то пацаненок посмышленее, забравшись на старую акацию, заглядывал в открытые окна аудитории.