В. Бирюк - Урбанизатор

• Название: Урбанизатор
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Научная Фантастика

«Душа неслышная стремитсяВ ненасытимую волшбу…»

Urbi et orbi — городу и миру. С этой фразы начинается благословение Папы Римского, так начинались манифесты древних цезарей. Как назвать человека, который город строит? Урбанизатор? По-русски — градостроитель. Мне в ту пору «orbi» — был мало интересен. Мой «urbi» — куда как… забавнее. Рос он не по дням, а по часам. Поднимался стенами домов и мастерских, дворцов и церквей. Зарывался подземельями, тянулся улицами, прилеплялся лестницами к крутым склонам и широко раскидывался по округе. Главное — рос людьми. И — растил их. В умениях и имениях, в чинах и душах, в жизнях и смыслах. «И воздвигся град крепкий. Велик и мног людьми». Сказать-то легко… «Быстро сказка сказывается, да нескоро дело делается» — слышала, красавица, такую присказку? А как с этим бороться? Так просто же! Делать не одно дело, а много. Каждое дело в свой срок исполнится, а все вместе…

«Кто поверит, я и сам не верю —Толь на счастье, то ли на беду,У меня семь пятниц на неделеИ тринадцать месяцев в году».

«Сказок» — по семь раз во всяк день слушать приходилось. В каждую из «семи пятниц». Все «тринадцать месяцев в году».

---

Арьергард? Группа прикрытия? Одни — бегут, другие — их догоняют? Выманивают «русских дурней»? «Ловля на живца»? Или ещё какая-то военная хитрость?

Проскочили три версты, по льду текущей здесь речки до Волги. На Волжский простор соваться не стали. Засели на невысоком берегу, в сугробах и кустах, ждём. Вот из-за берегового мыса появляется первая толпа… Блин! Беженцы какие-то? Мигранты? Скотина настоящая: вон, козы катышками дорогу отмечают. Что за хрень среди зимы?!

— Это что такое?! Это кто?!

Мой риторический вопрос получает неожиданный фактический ответ:

— Это — Гладыш. С Мадиной.

Каждый раз, когда Сухан самопроизвольно открывает рот — все вокруг замолкают. Надолго. Потому что переживают свою сопричастность к столь редкому событию.

Гладыша… помню. Был такой ходячий пример конфликта имени и сути. Имя — «гладыш», а сам — скелет ходячий. Брошенный из войска, соблазнён мною марийскими алмазами, которые, вроде бы, бывают. На глубине 5 км. И отправлен, по этому поводу, сопровождающим Мадины.

Мадину… тоже, конечно, помню.

Марийка, из рода лося, выдана замуж за эрзя в род коня, потому что: «девушка и за медведя выйдет», потом другие эрзя, из рода сокола, её украли, потом её украли мародёры из охвостья русских ратей, я «охвостье» прирезал, она побыла у нас общественной полонянкой, её снова украли ушкуйники, мы и ушкуйников истребили…

И тут я дал ей отпуск. Для посещения родных и близких.

Я не суеверен. Но эта женщинка… как переходящее знамя неприятностей. Была у меня надежда… типа — сходит в родительский дом, умоется ключевой водой, утрётся мамкиным подолом… Или иначе как стряхнёт с себя карму…

Судя по пейзажу, антуражу и реквизиту карма — не отцепилась.

После прозвучавших исчерпывающих разъяснений Сухана все задумались. Помолчали. Пережили. Задали сами себе все уместные вопросы. И сами же на них ответили. Молча. Как-то всё сразу ясно стало. Или — не актуально. Когда подумаешь малость. Кроме одного: а какие у них взаимоотношения со второй группой лыжников?

Надо уточнить и конкретизировать.

— Самород, сбегай спроси: что за народ к ним на хвост сел?

Мой «нацик» попытался эмоционально-матерно вслух поделиться своими глубоко исконно-посконными мыслями насчёт разговоров «со всякими этими»… Забавно. Но не в боевой обстановке.

Дальше он высказывал свои эпически-этнически окрашенные взгляды «белому безмолвию» — широкому заснеженному пространству замерзшей великой русской реки.

Толпа на реке при виде Саморода остановилась. Скучковалась, смешалась, подтянулась… Далеко — видно плохо, а слышно — и вовсе нет. И тут они побежали. Беспорядочно и бестолково. Роняя барахло, подхватывая детей и подгоняя коров. В нашу сторону. Прямо по Самородовой лыжне.

Потому что из-за мыса выкатилась вторая группа лыжников. Которые сразу радостно завопили и обрадовано рванули. К первой группе. Приветственно размахивая. Копьями и топорами.

Визг в первой группе усилился кратно, а вот скорость движения… Там падали люди, разбегались в стороны скоты, ронялись вьюки, мешки, кули, узлы и прочие… хотули. Включая меховые упаковки с маленькими детьми.

Чтобы бы всё это значило? «Встреча старых друзей»?

«Встреча старых друзей… Мы устали в разлуке
И у каждого свой мир-багаж за спиной,
Но пожмём, протянув другу, тёплые руки,
И окатит знакомой чувств сердечных волной».

«Мир-багаж» — у каждого. Не только за спиной, но и в руках. А вот по тональности издаваемых звуков… Если и «окатят» друг друга «волной», то — не чувств, а более… жидким.

Головка растянувшейся толпы, визжа, преимущественно, девчоночьими голосами — у остальных дыхалки не хватает, уже начала втягиваться в узенькое устье нашей речушки, когда самые резвые лыжники-рекордсмены из второй группы догнали аутсайдеров из первой.

Толстая пожилая женщина на льду реки споткнулась, потеряла сбившийся платок, попыталась убежать на четвереньках. Радостный «лидер гонки преследования» ухватил её за седые косы, вздёрнул повыше голову и… вогнал ей в темечко свой топор. Потом резко дёрнул топорище горизонтально, так что половина черепа отлетела в сторону, отскочил, вскинул вверх окровавленный топор с налипшими длинными волосами, восторженно завопил.

Типа он — победитель. Великий и ужасный. Гудвин, мать его, средне-волжский.

Как-то… не гуманистически. И чего? Существенной разницы между людьми в обеих группах ни по одежде, ни по внешности — не вижу. Как у Любэ:

«Русские рубят русских…».

А здесь: нерусские — нерусских. Так чего напрягаться-то? У них, наверное, есть на то веские причины:

«Дед, а за что воевали?
Что не сиделось в хатах?
— Эти — чтоб не было бедных,
Те — чтоб не стало богатых».

Классовая борьба — это аргумент. А Пуанкаре, как известно — голова.

Здесь, похоже, наблюдается пароксизм национально-освободительной борьбы. Одна часть нации освобождает землю от другой части. Племенные разборки: какой-нибудь «род суслика» выгнал «род тушканчика» из исконно-посконной норки. Теперь режут друг друга.

Вот сорок тысяч лет род человеческий существует — вот столько этим и занимается. Скучное, рутинное мероприятие. Повсеместное и повсевременное. Патриоты бьются с агрессорами. Кто из них кто — зависит от воспринимаемой глубины исконности. Если учесть, что на Русской равнине все хомнутые — пришельцы, что под Брянском были стоянки ещё неандертальцев…

А вот это он зря… Эдак его и зарезать могут. Факеншит! Да что ж он делает?!

— Луки к бою!

В хвосте убегающей толпы оказалось группка из нескольких туземцев. На которых наскочила группка из других туземцев. Которые с копьями. Туда, почему-то, метнулся Самород. Он в нашем русском полушубке — виден издалека, остальных я не различаю. И влез в драку — в него этими палками тычут.

Вот же, факеншит. Не дадут спокойно полежать, пофилософствовать в сугробе.

Мы подскочили со своих лёжок в снегу. Дистанция… меньше сотни метров, ветра нет, сверху с невысокого берега на лёд реки…

— Нападающих… Бой.

6-7 человек, среди которых торчал наш «русский нацист», окружило раза в два большее количество противников. Окружило со всех сторон. Даже и с нашей. К нам, соответственно — тылом. Ну и «на». Три приличных стрелка… (это я себе льстю) неторопливо, но без промедления… Наложи, тяни, пуск…

Кольцо окружения — уже не кольцо. Самород с примкнувшими — начинает отступать в нашу сторону. С другой стороны к противнику подбегает подкрепление. Которое мы прореживаем. И ещё раз, и ещё разик…

Хорошие у нас песни… Лучше сорок раз по разу…

Не, по песне не получится — убежали. Догонять? А зачем? Мне лично эти «суслики» — или «тушканчики»? — ничего худого не сделали.

Расползшаяся между невысокими берегами устья речушки толпа беженцев хрипела, блевала и плакала. Добегавшиеся до полного изнеможения люди, попадали на снег и теперь пытались восстановить сорванное дыхание и утраченное соображение. Найти родных. Людей, скотину и барахло.

В последней группе выделялся своим полушубком Самород.

Ещё он выделялся ошарашенными гляделками. Так же и поморозить можно!

— Ты чего так вылупился?

— Дык… эта… слышь… Она меня грудью закрыла! Ба-али-ин! Стыдоба-то! Баба! Поганка! Меня! Итить…

На снегу лежала Мадина в шубейке, пробитой на груди копьём.

— Ты ититьночить-то погоди. Ты давай раздевай красавицу. Перевязать надо. Гладыш где? Поди сюда. Объясни — что тут было.

Мадина попыталась слабенько возразить, но под шубой одежда была пропитана кровью. Так что я перестал обращать внимание на чьи-либо представления о пристойности. Как в части раздевания на снегу, так и в части поведения в бою.

Женщина, в самом деле, приняла на себя удар копья, предназначавшийся Самороду. Насколько осознанно? — Не мне судить.

— Самород, ты теперь ей жизнь должен. Свою. Кабы это копьё тебе досталось — был бы покойником. А она, бог даст, выживет.

— Чегой-то?!

— У копейщика удар на мужика поставлен. А у баб, сам видишь, от природы поддоспешник по корпусу. А второй раз ударить — ты ему своим топором не дал.

Что и отличает нашу ситуацию от сходного удара вермахтовского спецназера в «А зори здесь тихие».

Рану обработал, перевязал. Неудобное место, не затянуть толком. С прочими… разобрались. Насколько это можно сделать в полевых условиях на снегу. Противник, подобрав десяток своих убитых и раненных, прихватил что на реке подальше валялось, и убрался из поля зрения по своему следу. Беженцы, подвывая, собрали оставшееся барахло и убитых, потянулись нестройной толпой следом за Самородом в сторону Кудыкиной горы. А я продолжал переваривать информацию от Гладыша.