В. Бирюк - Пристрелочник

• Название: Пристрелочник
• Автор: В. Бирюк
• Жанр: Научная Фантастика

«И кочегары мы, и плотники…» Коли есть место, что зовётся — Стрелка, то и людей, которые при том месте живут — зовут стрелочниками или пристрелочниками. И меня так называли. Что глядишь красавица? Ждёшь, что расскажу — как я в одну ночь город выстроил? Ага, и мост хрустальный до самово городу Парижу. Трахнул, тибедохнул… «пушки с пристани палят — кораблям пристать велят»… Господи, сколько ж сказок про меня, про мой город по Руси ходят! И что по воле Богородицы в одну ночь вышел из земли пустой град, велик и вельми изукрашен, и что прилетел в облаке да в сем месте домами да церквами пролился… Ерунда сиё, девочка. Мы его сами, вот этими руками… И ещё многими, и по-искуснее, получше этих — из земли вытаскивали, вылепляли, воздвигали да возвышали. Людьми место красится. Моими людьми. Как? А по всякому. И молитвой доброй, и словом худым, и умом, и дуростью, и горем с печалью и смехом с радостью… Бестолковости всякой — много было. Это нынче мы города как пирожки печём. А в те поры… всё в первый раз. Ты свой первой раз помнишь? Вот, зарозовела. А теперь прикинь — сотня мужиков враз… Ну-ну, не обижайся. Мне тогда… тоже лихо было. Смеху — аж до икоты. И что забавно: и испуги мои, по большей части, пустыми были, и надежды — всё более ложными. Планы, расчёты… попусту. А вот же ж — стоит град Всеволожск, велик да изукрашен!

---

Она ушла, я у оставшихся спрашиваю — что за дела тут происходят?

Дела — знакомые. Как всегда — я дурак.

Я пошёл на войну, взял с собой пердуновских. На Стрелке из старожилов остались Марана да Терентий. Воинов — нет.

— А я ему грю — на дровы пойдёт… и тащу себе, стал быть, для костра… а ён грит, тащи вона туды, воно гоже для дела… а я грю — а у меня чё, не дело, чё ли? И тащу… а он грит: ложь куда велю… а я грю: а ты хто такой, чтобы мне указывать. И ташу… а он, сука киевская, встал поперёк и грит: я, де, главный тиун на Стрелке… а я грю: хрен ты приблудный, отзынь с дороги, а он грит… про матушку мою… а я не стерпел да топор-то и выдернул… а он-то грит: не смеши… и хлебалом так паскудно лыбится… а я ка-ак махнул… чтоб он, ну с дороги-то… а он-то и подсунулся… А хрена он лезет! Тоже мне, вша лобковая! А гонору-то, гонору…

Версия подозреваемого озвучена им самим. Присутствующие заседатели одобрительно зашумели. Точнее — вокруг-стоятели.

— Ноготок, ты где? А, вижу. Этого… чудака — на подвес. 20 ударов. Кнутом. Без ограничений.

Кто не понял — это смертный приговор.

Присутствующие зашумели… несогласно:

— Чегой-то?! За чтой-то? Почемуй-то?! Ён же сам подсунулся… Тот же волок, а тот же — поперёк… Не подходи! Не трожь! Осади! Топором вдарю! Братцы! Не выдайте!

Вот, уже и бунтовщические призывы пошли.

— А ну тихо! Этот… добрый человек с топором — виновен трижды. Первое: не выполнил приказ. У нас тут война. Каждый день. Сегодня, например. На войне за неисполнение приказа — смерть. Второе: он напал на моего человека и нанёс ему ранение. За моих людей… смерть. Третье: соврал мне. Терентий не матерится. За обман Воеводы Всеволжского — смерть.

— Не! Не по правде…! Ён же сам начал…! Да как же ж можно…! Ну повздорили, переведались, так все живые же…! Пушай оне помирятся, простят друг другу злобы да негоразды… Не по обычаю суд судишь, воевода, не по-русски…

«Все живые» — пока. Будем ждать трупа? Не хочу.

А последнее для меня — как красная тряпка. Потому что — правда. Потому что жить по здешнему, «по-русски», по местному обычаю… Меня от этого тошнит.

— Тихо! Кому моё слово — закон — отойди вправо. Кому закон — русский обычай — отойди влево. Живо. Ну!

Народ забурчал сильнее, раздались красочные эпитеты, переходящие в матерные. Кто-то сдёрнул с головы шапку и кинул себе под ноги. Толпа дружно повалила шагов на пять влево. Постояли, посмотрели. И несколько человек побежало назад. Среди оставшихся началась бурная дискуссия. С мордобоем. Какой-то одноглазый мужик сшиб кулаком двоих повисших на нём хромых инвалидов и прыжками перебежал в кучку «верных».

Ну вот и всё. Броненосец «Потёмкин». Только без брезента.

— Хоругвь! К бою! Лучники, луки поднять! Наложить, тянуть, пуск!

Хорошо, что у составных луков не надо перед каждым боем натягивать тетиву. Второй раз за сегодняшний день слышу характерный звук втыкающихся в живое, не прикрытое доспехами мясо, стрел. И поток воплей, матерщины убиваемых. Мещеряки кричали тише — лесовики вообще реже горлом берут. Несколько человек кидаются убегать к краю недалёкого оврага. Любим вежливо командует повторение залпа.

— Чарджи, у нас есть ещё из гридней, кто вражьей крови не попробовал? Командуй. Пусть учатся.

Вторая кучка моих… будущих сограждан, смутно подвывая и творя молитвы, опускается на колени.

— Кто тут старший? Мертвяков надо закопать. И утрешних мещеряков — туда же.

— Господи… господине… да как же это?! Это ж наши! Это ж русские, православные! С нашего же войска! Ты ж им волю вольную обещал!

— Я обещал волю вольную под моей волей. Такие — наши. Эти — не наши. Кому не любо — могут уйти. Давай дело делать, рассусоливать неколи.

Убрали мёртвых, разобрали их майно, мужички малость пережили стресс массового расстрела. Уже в темноте, запалив два огромных костра, я приступил к процедуре принятия присяги. Той самой — Севастопольской. С молениями и целованием креста. В данном случае: моего «противозачаточного».

Уйти никто не рискнул. Идеалистов и патриотов, как набралось почти четыре тысячи среди отрядов Анненкова — нет.

* * *

Уходя в Китай, Анненков предложил всем желающим остаться в России — сдать оружие. Когда это было выполнено, несколько тысяч безоружных людей были перебиты: «изъявившие желание вернуться в Россию… в момент, когда проходили ущелья, пущены под пулемётный огонь оренбургского полка».

У меня нет пулемётов, но что-нибудь аналогичное — устроил бы. Просто для того, чтобы «недоброжелатели» не ходили по «Святой Руси», не рассказывали про Всеволжск злобных выдумок. «Вражескую пропаганду» — надо давить вместе с носителями.

* * *

Проведённая присяга явилась первой всеобщей переписью жителей Всеволжска.

Из 30 человек, пришедших ко мне из Пердуновки, осталось 24. Ещё: я с Суханом и Салман. И одна баба — Марана. Из 52 человек, оставшихся на Стрелке из войска — 18. И две бабы. Причины потерь: набег ушкуйников, конфликт с мещерой, два несчастных случая — на лесоповале и на реке, конфликт со мною. Ещё около десятка умерли от ран, полученных во время похода. Пришедших отдельно, своей волей из своих земель — нет.

Уже к утру число жителей уменьшилось ещё более.

По случаю принятия присяги состоялся торжественный ужин. С некоторой выпивкой. По чуть-чуть. Но кое-каким… хватило. Алкоголь и секс часто идут по жизни рука об руку. Два чуть поддавших инвалида и хорошо поддавшая дама. Это даже не полковая шлюха. Это… когда пробу ставить уже некуда и не хочется. Компашка облюбовала сараюшечку под названием «зимний вещевой склад».

Есть задачи текущие, есть задачи отложенные. Зимние вещи нам сейчас не нужны — их и убрали. Всем понятно, что через несколько месяцев от этого ресурса будет зависеть само существование поселения. Но вот сейчас — рыба, тара, расчистка местности, минимальная санитария, подвиги эти идиотские… Не доглядел.

«Кавалеры» повздорили, дама была никакая. Обиженный, отставленный на вторую очередь, запалил сложенные тулупы. Хотел парочку дымом выкурить. В чём, чуть позже, глупо хохоча, сам и признался.

— Ён — чих-чих. А сам — тык-тык. Головой мотает, а не слазит. А я давай поддувать. Шкурой какой-то. А тут оно как пых! Ну-у… Я-т думал — зачихают да выскочут. А оно вишь как. Господь, стал быть, не попустил.

— И я не попущу. Мёртвых — обмыть, этого — под кнут. Потом всех троих — похоронить.

«Нет худа без добра» — русская народная мудрость. Серия провалов, в части внешних и внутренних угроз, заставили меня меньше радоваться окружающему миру, меньше доверять людям, меньше мечтать о «светлом будущем», о «волшебном городе», о «великом русском народе» — умном, добром, сметливом, о «белоизбанутой Руси», где дети не будут дохнуть в газовой камере, устраиваемой им их собственными любящими родителями…

Проще, Ваня, надо быть. Прощее и конкретнее. Мало засолить рыбки для хомнутых сапиенсов. Или ещё что полезное сделать. Нужно ещё вывернуть им мозги. Так, чтобы они не затоптали, не загадили, не превратили в дерьмо под ногами, или вон — в пепелище, всё это, трудами немалыми сделанное.

Даже не потому, что это «полезное» — моё. Что в нём и мой труд, часть моей души, кусок моей жизни. А потому, что спалив, истребив, изгадив они придут и скажут: «дай». «Дай как раньше. Раньше было хорошо. Дай ещё». А когда окажется, что больше нету, будут обижаться и безобразничать. Потом — голодать и холодать. И тут из них такое полезет… Тысяча зафиксированных случаев людоедства в блокадном Ленинграде…

«Так жить нельзя. И вы так жить не будете».

Что делать — понятно. По Макаренко:

«Не знаю почему, вероятно, по неизвестному мне педагогическому инстинкту, я набросился на военные занятия.

Уже и раньше я производил с колонистами занятия по физкультуре и военному делу. Я никогда не был специалистом-физкультурником… Я знал только военный строй и военную гимнастику, знал только то, что относится к боевому участку роты. Без всякого размышления и без единой педагогической судороги я занял ребят упражнениями во всех этих полезных вещах».

Всё это было. Есть уже здешний личный опыт. У меня в Пердуновке. Но там я работал с мальчишками, с сиротами, с «кусочниками», проданными родителями за мешок зерна. А здесь взрослые мужи, боевые товарищи, русские ратники… И что? Они что, не люди?!

«После работы мы ежедневно по часу или два всей колонией занимались на нашем плацу…».

Хай поднялся немедленно:

— Да ты шо?! Да мы, мабуть, отдохнём… Да мы лучше чего полезного сделаем…! Да никто ж такой глупости не делает…! Дело делать надо, а не ногами дрыгать…! Не можу! Раны болят! От супостатов полученные…

И это всё — правда. И мне на эту правду — плевать. Извиняюсь.