Владимир Джунковский - Воспоминания (1865–1904)

• Название: Воспоминания (1865–1904)
• Автор: Владимир Джунковский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-8242-0147-5

В. Ф. Джунковский (1865–1938), генерал-лейтенант, генерал-майор свиты, московский губернатор (1905–1913), товарищ министра внутренних дел и командир Отдельного корпуса жандармов (1913–1915), с 1915 по 1917 годы – в Действующей армии, где командовал дивизией, 3-м Сибирским корпусом на Западном фронте. Предыдущие тома воспоминаний за 1905–1915 и 1915–1917 гг. опубликованы в «Издательстве им. Сабашниковых» в 1997 и 2015 гг.

В настоящий том вошли детство и юность мемуариста, учеба в Пажеском корпусе, служба в старейшем лейб-гвардии Преображенском полку, будни адъютанта московского генерал-губернатора, придворная и повседневная жизнь обеих столиц в 1865–1904 гг.

В текст мемуаров включены личная переписка и полковые приказы, афиши постановок императорских театров и меню праздничных обедов. Издание проиллюстрировано редкими фотографиями из личного архива автора, как сделанные им самим, так и принадлежащие известным российским фотографам.

Публикуется впервые.

---

Слова Безобразова, близкого к великому князю Сергею Александровичу лица, произвели все же на меня впечатление, и я задумался над ними. Когда же 28-го августа, день, когда я собирался уехать, великий князь позвал меня и просил остаться до 31-го, то я подумал, уж не действительно ли он хочет меня взять к себе в адъютанты, и мой душевный покой от этих мыслей был нарушен. С одной стороны, такого рода назначение льстило моему самолюбию, с другой стороны, мне ужасно было больно покидать строевую службу в полку, которая мне более чем нравилась, которой я увлекался и находил удовлетворение в полковой жизни.

Впоследствии оказалось, что действительно было предположение у Сергея Александровича взять меня к себе в адъютанты, и что эта и была причина, что меня пригласили в Ильинское. Вопрос был почти решен, но в это время старушка графиня Тизенгаузен, статс-дама императрицы, глубоко почитаемая всей царской фамилией, все к ней относились с особенным уважением, попросила за своего племянника графа Сумарокова-Эльстона,[195] женатого на княжне Юсуповой, который и был назначен адъютантом к великому князю. Я считаю, что это меня спасло. Если бы я тогда, в такие молодые годы, имея 21 год всего от роду, был бы назначен адъютантом, то из меня ничего порядочного бы не вышло. Я жизни тогда еще совершенно не знал, и придворная жизнь меня бы захватила всего, и я бы не мог тогда разобраться в отрицательных ее сторонах, меня бы она засосала. И я Бога благодарю, что тогда этого не случилось.

Наступило 31-е августа – день моего отъезда из Ильинского. Утром были у обедни, затем завтракали, днем поехали еще кататься, и после дневного чая со мной простились. Их высочества были трогательны, подарили мне свои фотографии с подписями и выразили надежду, что я не в последний раз в Ильинском. На лошадях я прямо проехал в Москву на чудном четверике, где ожидал приезда моей сестры, с которой я сговорился вместе ехать от Москвы в имение моей двоюродной сестры Хилковой в Павловки. До приезда сестры я решил проехать на несколько дней в Назарьево. Поэтому, приехав в Москву, я пообедал и вечером часов в 10 выехал по Московско-Брестской железной дороге на станцию Жаворонки. Я писал А. Л. Михалковой, что буду у них в этот день к вечеру, но я задержался и приехал на станцию Жаворонки тогда в 11 часов вечера. Лошади, высланные мне навстречу, не дождались меня, и мне пришлось решиться идти пешком 7 верст.

Взвалив чемодан и мешок на плечи, я двинулся. Ночь была прямо жаркая, и я пришел в Назарьево в полном изнеможении. Все спали, меня уже перестали ждать. На стук отперли дверь. Милая Алиса Михалкова проснулась, надела капот и пришла меня приветствовать, так радостно было встретиться опять. Она сейчас же поставила чайник, принесла закусок, арбуз. Мне до того пить хотелось, что я почти целиком уничтожил весь арбуз. Мы очень уютно просидели часов до трех и разошлись. Так приятно было очутиться под кровом дорогих друзей. Три дня в Назарьево прошли быстро, я с большим сожалением уезжал. Алиса Логиновна проводила меня до полдороги – деревни Матвейково, где я с ней простился. Грустно было, но мне и в голову не приходило, что она не проживет и четырех месяцев. В Москве я встретился с моей старшей сестрой, и мы вместе доехали до станции Новоселки Курско-Киевской железной дороги, где нас встретила наша двоюродная сестра княгиня Хилкова и привезла нас к себе. Тут мы встретились с братом Николаем. Мы его нашли все в том же настроении, с непременным желанием выйти в отставку и жениться на крестьянке. Погода была холодная, совсем не южная. Ветер и дождь при 7–8-ми по Реомюру,[196] так что в доме, окруженном густой зеленью, было неуютно. Двоюродная сестра наша Хилкова старалась всеми силами для нас все лучше устроить. В день приезда, 5-го сентября, день именин Елизаветы Федоровны, я послал поздравительную депешу великому князю и получил от него очень любезный ответ.

7-го [сентября] был день моего рождения, меня праздновали, вспомнили меня и в Назарьево, откуда я получил от моего друга Алисы Логиновны трогательную депешу от всей Назарьевской колонии, а затем и длинное письмо в ответ на мое, где я описывал свои тревоги за брата.

В Павловках в это время поспели яблоки, громадный фруктовый сад был полон ими, от самых мелких яблок до самых крупных арабских, которые были удивительно красивы, они были такой величины, что с трудом можно было их держать в одной руке. Я наполнил огромную корзину всеми сортами яблок и, с разрешения нашей гостеприимной хозяйки, послал большой скоростью в Назарьево, где были в восторге от моего подарка, особенно большое впечатление произвели эти яблоки на маленькую Марицу, дочь Алисы Михалковой. Мы оставались в Павловках до конца сентября, когда выехали в С.-Петербург втроем: сестра, брат и я. Я был даже рад уехать, все эти разговоры с братом о его планах, выходе в отставку и т. д. были очень тяжелы. По приезде в Петербург я тотчас же явился в полк, где почувствовал себя сразу в дорогой семье, ретиво принялся за занятия по подготовке учителей для новобранцев.

В середине октября вернулись в Петербург Михалковы, я часто бывал у них, пользуясь каждым свободным днем. В декабре месяце Алиса Михалкова стала уже реже выезжать, я ее постоянно навещал, играл часами с ее прелестной дочкой Марицей, которая была очень привязана ко мне и всегда так радовалась моему приезду. Но я не мог при этом не заметить отпечаток какой-то особенно неземной грусти на лице ее матери, когда она сидела в детской, а я играл с маленькой Марицей. Она, несомненно, была сосредоточенна, ожидая в скором времени рождения ребенка, сознавая свое положение и относясь серьезно к ожидаемому событию. Но тут в ее глазах я читал еще что-то другое, более еще серьезное, что? Я не мог себе отдать ясного отчета, а спросить ее, заглянуть ей в душу, я не считал себя вправе. Она стала как-то заметнее ближе к мужу в это время, заботливее, а он как раз наоборот, казалось, отходил от нее, не интересовался ее переживаниями. Все это не ускользало от моего внимания, и мне было досадно за нее, бесконечно жаль ее, так как я видел, что ей больно его отчуждение в эти минуты.

20-го декабря она заболела, и 21-го у нее родился сын Владимир. Я тотчас же приехал к ним, ее я, конечно, не видал, а поздравил только отца с новорожденным и просил его передать его жене розу. Все шло благополучно, она чувствовала себя хорошо. 24-го с утра у нее поднялась температура, все встревожились, но доктора не нашли ничего угрожающего. Вечером была елка у Фелейзен – сестры Алисы. Я тоже был приглашен, тут пришло известие, что Алисе Логиновне плохо, всем было не до елки, я был сам не свой и поспешил к больной, застал в слезах ее мужа Михалкова, тут были и другие близкие, все в тревоге, температура все повышалась, детей отделили. Решили пригласить Крассовского – самого знаменитого в то время акушера, другие врачи отказались, признавая положение безнадежным.

Будучи хорошо знакомым с Крассовским, который был одно время домашним врачом в нашей семье, я предложил поехать за ним, так как по телефону к нему добиться нельзя было. Мое предложение Михалков принял с благодарностью, велел заложить карету, в которой я и поехал на Надеждинскую улицу, где жил Крассовский. Это было в два часа ночи. Приехав к нему, обратившись к швейцару с просьбой доложить профессору, получил ответ, что профессора нет, уехал и неизвестно, когда приедет. Я решился остаться ждать и уселся на парадной лестнице на диване. Часа в четыре ночи приехала с какого-то вечера его жена, я бросился к ней и стал умолять ее попросить мужа, приехать к Михалковым, что она умирает. Она мне на это ответила: «Если умирает, то Антону Яковлевичу (так звали мужа) делать нечего». Должно быть, лицо мое выразило неимоверное страдание, я посмотрел на нее, она, видимо, сжалилась и сказала: «Не сидите здесь, не ждите, сейчас я Антона Яковлевича будить не стану, он не совсем здоров, а в 8 часов я его разбужу и даю вам слово, что он приедет тотчас же».

Это не вполне меня устраивало, но я видел, что большего не получу и вернулся к пяти часам утра на квартиру Михалкова. Она была еще жива, и как будто температура немного понизилось. В тупом отчаянии я ждал вместе с мужем утра, одна надежда была на Крассовского. В 9 часов ровно раздался звонок, я побежал отворить, вошел Крассовский, ласково поздоровался со мной, поцеловал меня. Его провели к больной. Он пробыл у нее полчаса, которые мне показались вечностью. Когда он вышел, я пошел его проводить. Выйдя на лестницу, он мне сказал: «Ничем помочь нельзя, ей осталось прожить не более пяти часов». Выслушав эти роковые слова, я сделался как окаменелый, не мог решиться войти в комнаты. Наконец, я переборол себя, вошел муж, к счастью, не спросил меня ничего, сказал ли ему то же, что и мне, Крассовский, я не знаю.

Слова Крассовского сбылись около двух часов, 25-го декабря Алисы Михалковой не стало, не стало этой редкой чудной женщины, столь необыкновенной доброты, заботы о других, с чистой христианской душой. Мне казалось, что для меня все опустело кругом, я понял в эту минуту, как я сильно, глубоко любил ее прекрасную душу, чем она была для меня.