Владилен Леонтьев - Пора охоты на моржей

• Название: Пора охоты на моржей
• Автор: Владилен Леонтьев
• Издательство: Магаданское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

Автор, ученый, знаток быта, языка, психологии чукчей, рассказывает о мужественных зверобоях, охотниках, оленеводах, о тех, кто создавал всемирно известную теперь Уэленскую косторезную мастерскую. Понимание специфики истории чукотского народа позволяет автору правдиво и убедительно воссоздавать процесс преобразования жизни коренного населения некогда отсталого края. Повествование окрашено и согрето любовным отношение к Чукотке и ее людям.

---

— Здорово! — сказал Владик.

На следующий день он стащил у матери кухонный нож и тоже вырезал фигуру умки, которого никогда не видел. И Тэнмау сказал ему:

— Нымелькин! Хорошо!

И они каждый день, как только кончались уроки в школе, шли на берег и вырезали из твердого плотного снега фигуры медведей и моржей. Им не было холодно, хотя дула пронизывающая поземка и снег залеплял глаза. А один раз Владик изобразил сценку охоты на белого медведя. Поставил умку, как бурого медведя, на задние лапы, а рядом охотника с копьем, воткнув ему в руки рычыповский посох. Когда он закончил, к ним подошел возвращавшийся с охоты Кагье. Он волочил за собой две нерпы. Присев на них, он сказал:

— Мэй, Влятик! А ведь умка не становится на задние лапы, когда нападает на охотника. Он бежит вот так, на четырех лапах, — и показал ему руками, как бежит медведь. — Хороший охотник знает и смотрит, какая лапа впереди. Так же, как и у человека, у умки бывает ловчее правая или левая лапа, и охотник становится так, чтобы, ткнув медведя копьем, отскочить в ту сторону, с которой медведю неудобно бить его лапой. Ну, я пошел, — и Кагье поволок нерп в ярангу.

А потом Кагье стал часто подходить к ним, садился где-нибудь рядом на глыбу льда и наблюдал. И они с Тэнмау узнали от него, как охотились чукчи в древности на умку, кто такой Кочатко.

Кочатко — это тоже белый медведь. Он очень большой, сильный и хитрый. Только шкура у него чуть темнее, чем у обыкновенного умки, будто он грязный. Идет-идет Кочатко по льду — вдруг бухнется на спину и катается, а лапы кверху держит и медленно водит ими. И кажется издалека охотнику или умке, что там собрались люди и свежуют на льду добычу. Идет к этому месту охотник, а Кочатко тут же прячется где-нибудь в торосах и ждет. Охотник-то — осторожный, а вот молодой умка часто попадается в лапы Кочатко. Раньше редко кто осмеливался идти на Кочатко с копьем, потому что у него, говорят, ребра широкие и грудь словно из кости, ее трудно проткнуть копьем. Кочатко никого не боится, даже на моржа-кеглючина нападает, а тот тоже не глупый, сильный. Кочатко часто кричит громко, потому и называют его Кочатко-крикун.

И Владику с Тэнмау становилось страшно. После этого они уже не заигрывались допоздна, вспоминали про Кочатко и тут же разбегались по домам. И в сознании Владика теперь появилось два страшных существа: он стал бояться тэрыкы — дикого человека и злого умки Кочатко.

Однажды они с Тэнмау решили сделать большого белого медведя в рост человека. Но сколько ни пытались вырезать большой квадрат из снега, кусок все время раскалывался. Тогда Владик предложил сделать его по частям, сначала вырезать ноги, потом — тело с головой. И у них получилось. Медведь стоял на снегу как настоящий, и они долго любовались им. Было уже поздно и темно. Вдруг Тэнмау прошептал:

— Смотри, как Кочатко! — и ребятишки рванули домой.

И не знали они, что навлекут на себя гнев старого Мэвэта, жившего со старухой в отдельной яранге. Его проворная и крепкая Паап рано утром, когда еще было темно, пошла к морю за пресным льдом для воды. А пресная льдина (такие часто встречаются в море) была как раз напротив места, где они играли с Тэнмау. Вдруг в просвете поземки она увидела медведя.

— Умка, — в страхе прошептала старуха Паап, бросила свой кожаный мешок и побежала в ярангу. — Мэвэт! Мэвэт, рай-рай умкы! Там-там медведь!

Старик Мэвэт, забыв о своих ноющих суставах, как молодой вскочил со шкур, натянул на голое тело штаны и кухлянку и бросился из чоттагина на улицу, прихватив винчестер. Тихо и осторожно шел Мэвэт по утоптанной тропинке. Он не стал звать других охотников, а решил сам убить медведя: пусть знают, на что еще годен старый охотник. Медведь стоял на месте, и из-за порывов поземки старику казалось, что он вскидывает голову и нюхает воздух. «Вынэ, аттау! Ну-ка, попробую!» — решил старик и навскидку выстрелил. Медведь стоял. «Наверно, не попал», — решил Мэвэт и выстрелил еще три раза подряд. На выстрелы сбежались охотники, и тут только выяснилось, что Мэвэт стреляет в игрушку. Злой и сердитый, ушел он к себе в ярангу, отругал старуху Паап, а Владику с этого времени перестал говорить «Етти!».

— А метко стреляет старый Мэвэт, — сказал утром Кагье, разглядывая дыры в раскиданных кусках снега от «медведя». — Все четыре раза попал, хотя темно было, — и пошел к Мэвэту, чтобы успокоить и ободрить старика.

Путешествие в Иннун

Однажды случилось так, что отца осенью направили временно, заменить заболевшего заведующего Иннунским кооперативом. Отец с последней байдарой отправился на север. Вскоре уехал и брат на Чукотскую культбазу. Владик остался с матерью. Отец часто с оказией присылал какие-нибудь подарки, писал письма. А зимой, в январские каникулы, когда брат был тоже дома, приехал с отчетом в Увэлен и привез в подарок ящик дорогих конфет «Лакомка».

— Фу-у, конфеты! — огорчились они с братом, когда вскрыли ящик.

— У черти, заелись! Даже конфеты самого высшего сорта уже вам не нравятся! — обиделся отец и принес на следующий день ящик кислой кураги, заплесневелой сверху. — Нате, ешьте!

И за десять дней, пока брат был дома, они уплели курагу вместе с конфетами. Все увэленские мальчишки тоже были довольны подарком отца.

Уезжая обратно, отец сказал матери:

— Придется до осени задержаться в Иннуне. Смена только с пароходом-снабженцем будет. Пришли-ка ты мне на лето кого-нибудь из них, — кивнул он на брата и Владика. — Скучновато одному, да и патроны заряжать некому.

Отец был без правой руки, потерял ее в гражданскую войну. За это чукчи его часто называли Амынгыкачкэн — Однорукий, и он не обижался. Отец тоже увлекался охотой, но в море на нерпу с одной рукой ходить было опасно, поэтому он охотился только на уток. Ему неудобно было заряжать патроны, и это делали Владик и его брат.

— Как же я пришлю их к тебе? — удивилась мать.

— Да как, посади в любую байдару, и пусть едут. Ты что?! Думаешь, что байдара без людей идет? — возразил отец. — Посади, и довезут.

Весной, когда море очистилось ото льда, мать посадила Владика в иннунскую байдару и отправила к отцу. Сто сорок километров надо было пройти под скалистыми и отвесными берегами Чукотского моря. Погода стояла хорошая, с берега тянул легкий южак, и Владик на второй день уже был в Иннуне.

В Иннуне нет такой косы, как в Увэлене, и утки не пролетали над ярангами. Владику было скучно. Костяшки, которые захватил он, лежали без дела. Правда, иногда они выезжали с отцом на байдарке в море и стреляли пролетавших уток, но это было редко. Ходил он по тундре с продавцом Нытогыргином. Уток они не встретили, зато Нытогыргин дал Владику пострелять из мелкокалиберки. Владик мазал и никак первое время не мог попасть в консервную банку.

— Вот как надо стрелять, — сказал Нытогыргин и сбил пулей пролетавшую над ними гагару.

— Ка-а-ко-мей! — удивился Владик и стал с уважением относиться к Нытогыргину, считая его настоящим охотником.

А потом он встретил на улице маленькую Валю, худенькую, белокурую девочку. Она была года на четыре младше Владика, но хорошо лопотала по-чукотски и по-русски. Они подружились.

Ходили вместе на берег моря, где Владик показывал Вале, как надо метать камни из пращи. И у Вали хорошо получалось. Вообще она была бойкая и шустрая девчонка и больше походила на мальчишку. Может, это и сблизило их. Бегала так, что Владик не мог ее догнать. Когда они уставали и хотелось есть, то шли вместе к дедушке Вали, норвежцу Олсену, в пекарню. Валин дедушка инвалид: у него не было обеих кистей рук, но он ловко управлялся в пекарне. На стене в пекарне висели специальные нарукавники, сшитые из жесткой и крепкой лахтачьей шкуры, а на концах были приделаны различные приспособления для работы и еды. Тут были крючки, кочерга, ложка, вилка и многое другое. Если ему что-нибудь было надо, он подходил к стене, вставлял правую или левую култышку в нарукавник и работал. Дедушка Вали хорошо говорил по-английски, помнил норвежский язык, но не знал русского, и дети с ним разговаривали на чукотском. Когда Владик с Валей наедались досыта хлеба, а он был вкусным и мягким, устраивали возню в пекарне. Дедушка ворчал по-норвежски, подходил к стене и вставлял култышку в нарукавник с огромным крючком. Зацеплял Владика за воротник кухлянки и, шутя приговаривая по-чукотски «Наргыновты! На улицу! На улицу!», выволакивал его из пекарни. То же самое проделывал и с внучкой. Владик с Валей не обижались, им даже нравилась такая игра, и они весело хохотали.

Владик как-то спросил дедушку Олсена, где он потерял руки.

— Помочь хотел иннунцам. Во льдах охотники нашли убитого гренландского кита, хотел подорвать его толом, чтобы легче было разделывать, но оторвал себе руки, — и назидательно заметил Владику: — Патроны смотри осторожно заряжай.