Саша Саин - Приключения сионского мудреца

• Название: Приключения сионского мудреца
• Автор: Саша Саин
• Издательство: Алетейя
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906823-18-2

Автор выразил свое видение окружающего мира, характеры людей, их поступки. Его главный герой идет к своей цели в жизни, пробивается, как «трава сквозь асфальт». У него на пути много преград, отсутствие понимания родителей, материальные трудности, но у него есть и поддержка, в первую очередь брата. Описаны реальные события. Жизнь каждого из нас настолько интересна и оригинальна, что ничего не надо придумывать, надо только ее наблюдать, уметь делать выводы, иметь четкую цель в жизни, немного юмора, тогда и сам придешь к пониманию самого себя, своего места в этом мире.

---

Отец продолжал трудиться в школе, воспитывать таджикскую молодёжь, вернее, русскую, в Таджикистане. Эта школа была русской. Мать занималась домашним хозяйством, принимала лекарства, иногда приходилось ей об этом, к её неудовольствию, напоминать.

Гистологи учили под микроскопом узнавать по клеткам ткань. Но студенты — находчивый народ и догадались, что «птичку», оказывается, легче узнать именно по заднему месту! Попробуй запомни, как эти клетки в разных органах выглядят, если они все похожи. Попробуй, например, различить клетки сердечной мышцы и мышцы ноги. А вот, если просто взять предметное стекло, где срез этих мышц ещё и окрашен, то гораздо легче сказать, что это сердечная мышца, а это наружная мышца. И каждый из нас, прежде чем рассмотреть ткань под микроскопом, смотрел ее просто невооружённым глазом на свету и вскоре мог точно определить, какой это кусочек «мяса», из какого места. Т. е. мы учились не гистологами быть, а покупателями в мясной лавке! А это и надо будет делать в конце года на экзамене по гистологии, под микроскопом.

На микробиологии никого не резали, а зря, т. к. микробов и вирусов стоило бы прирезать, а мы их рассматривали под микроскопом и изучали, хотя до этого, конечно, лаборанты их убили уже спиртами и своими красками. Всё же своими руками и ножом доставило бы больше удовольствия микроб или вирус зарезать и при этом шутить, как это делал Грызлов с бабульками. Например, резать микробы, приговаривая: «Сейчас я твой желудок вспорю, за то, что ты человека жрал, а сейчас я твой мозг искромсаю, чтобы думал, в следующий раз, кого заражать!».

Из-за того, что закончилась анатомия, лишились возможности наблюдать гуляния профессора Фромкина с Симоненко на сцене: по канавкам, ямкам, впадинам и проходам. Гена Мешков перестал нам выдавать органы и мозги, и потерял для нас своё значение, но не для Пети Мулюкова, т. к. продолжал к Пете приставать. Но это не мешало «Петиной» учёбе, а даже её как-то стимулировало, потому что он, наряду со мной и Разумовой, числился в отличниках. Что доказало: неважно, какие пути мы в сексе выбираем.

В школе и техникуме учил как бы английский язык, а в институте решил учить немецкий. Его преподавала еврейка Белла Иосифовна, которая показалась мне добрее «русских англичанок». Я её сразу уличил, да и как можно было ошибиться в этой пожилой еврейке, да ещё с таким именем и отчеством. Казалось бы, и у меня вид и отчество были не лучше, но моя фамилия её смутила. И она спросила на первом занятии, когда я с ней заговорил на плохом идише, не «фольксдойч» ли я. Я и не знал, что это такое, но понял, что это какой-то немец. «Нет, наоборот!» — ответил я, и она больше к этому вопросу не возвращалась. Благодаря идишу её немецкую болтовню я понимал лучше всех остальных, но хуже всех остальных читал и говорил. Белла Иосифовна кривилась, но понимала благодаря её, возможно тоже, знаниям «идиш». Она же не могла вслух сказать: «Перестаньте говорить на еврейском!». А для окружающих это был плохой немецкий.

С латинским было сложнее, т. к. я не был римлянином, и приходилось его учить. Хотя преподавала его у нас тоже не римлянка, а такая же, как Бэлла Иосифовна, только с другим именем и отчеством.

Четвёртый семестр пролетел быстрее первых трёх. Хотя практическую медицину еще не изучали, но интересней было, чем на химии и физике. Экзамены по немецкому и философии пришлось сдавать — не получил автоматически «отлично».

Меня не волновала сдача экзаменов, наоборот, я хотел побеседовать с профессорами, выяснить некоторые вопросы, плохо освящённые в учебниках. Мне хотелось ясности, знаний, оценка не волновала. Сказал бы мне кто-нибудь в школе или в техникуме, что дойду до такого, послал бы такого дурака к чёрту! Главное ведь экзамен сдать. В техникуме даже книги тут же после экзамена выбрасывал, а сейчас книги ещё и покупал. Моя уверенность на экзаменах передавалась экзаменаторам. И как только я успевал произнести несколько предложений, меня останавливали. Экзаменаторы тут же брали зачётку, ставили оценку и говорили: «Идите, сдали!». У меня оставалось чувство неудовлетворённости — не удалось с профессором побеседовать, и я с недовольным видом выходил. За дверью сокурсники путались, увидев меня с таким видом. Я шёл всегда первый сдавать экзамены. Они представляли себе, что с ними сделают, если даже меня завалили! И ничего не понимали, когда, вырвав у меня из рук зачётку, обнаруживали «отлично». «Так ты же сдал, чем ты недоволен?!» — не понимали они меня. Затем я понял, что в книгах не случайно непонятно написано, так же много непонятного и профессорам. Им было достаточно, что они профессора и их знаний вполне хватало, чтобы читать студентам лекции. Раньше мне казалось, что врачи должны всё знать или пытаться всё знать. Не скажешь же больному: «Я это в книге не нашёл. Когда попадёте к доценту Грызлову, истина прояснится».

Экзамены и второй курс закончились. «Может, съездим куда-нибудь?» — предложил я Разумовой. Как и в случае с Рамитским ущельем, она сразу согласилась. «Давай в Ленинград, — предложил я, — хочу посмотреть места, описанные Достоевским. Вот только родственников там нет, спрошу у Пшезмирского, может, у него кто-то там остался?». — «У меня двоюродный брат есть в Ленинграде, ему 70 лет, живёт один, и думаю, не откажет вас принять на пару недель. Я ему напишу письмо, которое вы ему передадите», — сказал Пшезмирский.

До Москвы долетели за 4 часа на ТУ-134. Затем от Ленинградского вокзала добрались до Московского в Ленинграде. Не уверен, так ли чуден Днепр при тихой погоде, видел только реку Гнилопять в Бердичеве, но Ленинград даже очень «чуден»! Июль месяц. Выйдя из здания Московского вокзала, увидели величественную картину широкого, бескрайнего Невского проспекта! Картина большого, но, в то же время, какого-то спокойного, без московской суеты, города. Солнце тёплое, но не раздражающее, как в Москве: не парит, не душно, много тени. Именно таким я себе представлял этот город. Добрались до указанного Пшезмирским адреса, дверь открыл высокий благообразный старик с остаточными признаками нарушения мозгового кровообращения в виде левостороннего пареза, значит, правое полушарие мозга поражено, отметил я. Он не удивился нашему приходу. Вероятно, Пшезмирский уже и сам ему написал, но прочитал и то, что мы с собой привезли. «Давно я Мишу не видел, как его здоровье? А вы, наверное, устали? — участливо спросил он. — Вот ваша комната — располагайтесь». Ещё больше, чем нам, старик обрадовался среднеазиатской дыне в 10 кг. Дыня — огромная гордость таджикского народа и обязательный дар, доставляемый жителями солнечного Таджикистана во все уголки Советской страны! Куда бы ты ни ехал, обязан взять с собой такую дыню. По ней ты легко узнаваем, даже если не брюнет и не в тюбетейке. Всем ясно, что ты узбек, т. к. Таджикистан редко кто, кроме самих таджиков, знает. Если ты с такой дыней, то ты уже не еврей! Ты узбек, в крайнем случае — бухарский еврей. Конечно, если ты попрёшь, даже с такой дыней, на Украину, то и дыня тебе не поможет! Дыня — это кот в мешке. Никто никогда не уверен, что он везёт, сладкая ли дыня, как уверяли тебя на Зелёном или Путовском базаре в Душанбе: «Бэры, не пажалеэш, как сахар сладкий, клянус тибэ брат! Эели нэт — принеси обратна, завтра!» — когда меня уже не будет, или буду в другом месте, и попробуй меня узнай. Мы все похожи: чёрные, бородатые и в калошах на босую ногу. Уедешь в Ленинград — тоже приходи, садись в самолёт обратно за 70 рублей и лети 7 часов с дыней. «Ого! Какая дыня! — обрадовался старик. — Давайте вместе есть», — предложил он. «Нет, нет, это вам! — сказали мы. — Мы их каждый день едим». — «Поэтому такие бледные от злости, что попадаемся!» — подумал я. Дыня трещала под ножом и красиво развалилась на две части. Нетерпеливо откусив от дара, старик не выразил восторга, а разочарованно заметил, что дыня красивая, но не очень сладкая, не как сахар, и поэтому нас успокоил, что с сахаром она пойдёт. Пока он ел дыню, нам пришлось прослушать краткую биографию рода Пшезмирских, в том числе, что их предок генерал Пшезмирский служил в армии Наполеона, что подтверждала дореволюционная энциклопедия, которую старик нам гордо показал. В советские времена почти всем знаменитым родственникам пришлось отсидеть в тюрьмах за антисоветскую деятельность, в том числе и ему. До пенсии и болезни был смотрителем в Эрмитаже. «Эрмитаж обязательно посетите, жаль, что я не могу вас сопровождать, а то бы я вам всё показал». И старик набросал нам план объектов посещений, в числе которых кроме Эрмитажа был Исаакиевский собор, Русский музей, Петропавловская крепость, Александро-Невская Лавра. «Если будете вечером дома ужинать, то советую брать пельмени», — сказал он, проглотив слюну. Я понял, что пельмени он больше дыни любит. Т. к. было уже за полдень, то решили прогуляться по Невскому проспекту, чтобы завтра с утра начать культурную программу знакомства с городом-героем, колыбелью русской революции, а главное — городом Достоевского. Оказавшись на Невском проспекте, шёл как завороженный — мостики, набережная, памятники, широкий проспект, а вот и Нева, как красиво, но могла бы быть всё же пошире и почище! На всякий случай спросил у молодой женщины, идущей навстречу, Нева ли это. «Нет, что вы, — обиделась она, — это Мойка! Нева там, в конце — на набережной у Зимнего Дворца, — и она указала на высокий золотой шпиль. — Идите туда, в сторону Адмиралтейства». — «А это что за конь, с яйцами такими огромными?! Никогда не подумал бы, что такие бывают!». — «Это Аничков мост, — сказала Разумова, читая название на памятнике, — и фамилия скульптора — Клод, написано». — «А вон много людей, справа за мостом — набережная реки Мойки и музей Пушкина. Не обманула прохожая. Здесь умер после дуэли Александр Сергеевич. Давай зайдём, — предложил я. — Как всё интересно: мебель, вещи, которыми пользовался Александр Сергеевич. Вот счастье — жить в таком городе, не надо ходить в кино!». Через дорогу — Казанский собор: здесь лежит князь Голенищев-Кутузов и стоит памятник ему.