Зинаида Чиркова - Вокруг трона Екатерины Великой

• Название: Вокруг трона Екатерины Великой
• Автор: Зинаида Чиркова
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-17-058238-9, 978-5-271-23186-5

В истории часто главные роли играли не только те, кто занимал трон, но и те, кто находился рядом. Среди них были выдающиеся государственные деятели и ловкие авантюристы, талантливые политики хитроумные интриганы. Григорий Орлов, Григорий Потёмкин, Платон Зубов — эти и другие люди, окружавшие императрицу Екатерину Великую, сумели достичь вершин власти и занять заметное место в истории государства Российского.

В данном томе представлены биографические очерки о Григории Орлове, Григории Потёмкине, Екатерине Дашковой и других сподвижниках и фаворитах, составлявших окружение императрицы Екатерины Великой. Написанная хорошим языком, живо и увлекательно, книга, несомненно, привлечёт внимание всех, интересующихся отечественной историей.

---

Едва вошла она в приготовленный для утренней службы собор, сияющий тысячами свечей в больших паникадилах, спускающихся с потолка на толстых серебряных цепях, как вдруг защекотало в глазу, и не успела она что-нибудь подумать, как из её глаз полились слёзы. Она удивилась этой странности: не было у неё ни одной грустной мысли, никакого горя, и не хотела она плакать, а слёзы лились и лились. Она стояла возле Потёмкина, тронула его за рукав мундира и прошептала:

   — Что ж я плачу, я ведь не грущу?..

Он сразу же нашёлся с ответом:

   — А слёзы сами льются, место тут такое, намоленное...

Всю службу Екатерина стояла с мокрыми глазами и только после последнего песнопения подошла к священной раке, где покоилось тело Сергия Радонежского.

Серебряная тяжёлая рака, или саркофаг, была поставлена в другую, тоже серебряную. Ещё Иван Грозный приказал поместить останки Сергия в Троицком соборе и выковать для них раку чудовищной тяжести и неописуемой красоты. Вслед за ним Анна Иоанновна тоже одарила Троице-Сергиеву лавру серебряным узорчатым саркофагом.

Сверху, там, где находилось лицо святого, окошко было прослоено полупрозрачной слюдой. Под ней угадывались очертания лица, нетленные останки, покоившиеся уже много веков.

С дрожью в ногах Екатерина подошла к раке, наклонилась над слюдяным окошком, чтобы приложиться к мощам святого Сергия, но в нос ей ударил сырой склепный дух, и она едва удержалась на ногах. Поцеловав воздух высоко над ракой, она отшатнулась от неё и чуть не упала в объятия Потёмкина. Он сразу же вывел её на свежий воздух и внимательно, пытливо поглядывал на неё своим единственным кривым глазом.

   — Любовь моя, — сказал он тихонько, — разве Господь не указывает нам на совместную дорогу к славе твоей, к утешению отечества? Разве неможно нам соединиться, связать свои жизни, потому что для меня и для тебя нет ничего дороже отечества и твоей бессмертной славы?..

Екатерина всё ещё чувствовала некоторую дурноту и даже не взглянула на Потёмкина.

   — Не хочешь всеобщего узнавания, можем пойти на секретный брак, как пошла на него Елизавета, тётка твоя, с Разумовским...

Она опять даже не посмотрела на него. Разве не знает он, как просила она выведать у Разумовского, был ли он тайным мужем её тётки, царицы Елизаветы? Ничего не ответил Разумовский, лишь сжёг документ при свидетеле и произнёс:

   — Я всегда был только верным и покорным рабом её величества императрицы Елизаветы.

Но Екатерина не сказала об этом Потёмкину — уж верно, знает он и об этих словах...

Он проводил её в покои, и там она одна отобедала вместе с Катей Шаргородской.

За обедом старая горничная и почти подруга императрицы поинтересовалась:

   — Что, нет аппетита? Нагнали на вас страху эти черноризцы?

   — Нет, — улыбнулась Екатерина, — лишь Циклоп желает на мне жениться.

Катя Шаргородская так и ахнула.

   — Да не бойся, — успокоила её Екатерина, — или ты думаешь, что мне моя свобода не дорога?

Больше об этом за столом не было разговора, и Екатерина знала, что Катя ни о чём не проронит ни словечка: уж сколько раз убеждалась она не только в Катиной верности и преданности, но и в её молчаливости, нежелании лезть во все придворные сплетни и интриги...

Третий день паломничества ничем не отличался от первого. Всё также сопровождали Екатерину монахи и всё также умоляли её пойти под венец с Григорием Потёмкиным. Но Екатерина уже приняла решение. Она была ласкова и приветлива с монахами, одаряла их царскими дарами, жертвовала на монастырь большие деньги, но на уговоры не отвечала, словно бы и не слышала их.

Она ничего не отвечала и Григорию, всё ещё не оставившему надежду пойти с нею под венец. Он не заговаривал больше ни о своей любви к ней, ни о боязни греха, ни о заблудшей душе. Ни о чём не говорил он с Екатериной, и она как будто тоже не замечала его молчаливого поведения.

Снова и снова шли молебствия. Екатерина причащалась, исповедовалась, и ей отпускали её грехи. Приехал к последнему молебну из Москвы митрополит и сам вёл службу, и Потёмкин тоже подпевал ему и сердился на его частые ошибки. Обед с митрополитом был скучен, и Екатерина уже откровенно жаждала закончить паломничество и вернуться в столицу.

Но вновь и вновь подвергалась она атакам монахов, при каждом удобном случае они всё ещё уговаривали её, намекали, стращали загробными карами. Екатерина терпеливо выслушивала их и ничего не отвечала.

В последний час, когда уже были запряжены кареты, когда все придворные приготовились к отъезду, вдруг пропал Потёмкин. Екатерина оглядывалась, искала его в толпе разряженных, раззолоченных слуг, но нигде не видела.

И вдруг к ней подбежал чернорясный монах, молча поклонился ей в ноги и поднял к ней лицо. Она узнала Потёмкина.

   — Государыня, госпожа моя, раз я не могу быть тебе полезен в управлении отечеством, раз не могу пойти с тобой к алтарю, решился я похоронить себя в этой лавре, стать монахом, чтобы огонь, что зажгла ты в моей душе, не был виден никому другому, а огонь этот пусть разгорается и пожжёт меня...

Екатерина изумлённо глядела на генерала. Ему шла чёрная ряса, он был в ней огромен, строен и выделялся среди всех других монахов. Их бледные лица сильно контрастировали с загорелым ликом и здоровым румянцем Потёмкина.

   — Я похороню себя, посвящу себя Богу, коли не смог посвятить себя тебе, моя повелительница...

Он поцеловал край её чёрного платья. Екатерина уже пришла в себя и спокойно ответила ему:

   — Разве смею я соперничать с Богом? Если вам по душе служение Богу, как я могу препятствовать вам?

Она повернулась, кивнула всей своей придворной свите и легко взбежала по выщербленным белым каменным ступеням к карете, уже стоящей перед чугунными ажурными воротами лавры.

4

Оглушительный удар по самолюбию, по всем его планам, осколками разлетевшимся в разные стороны, Потёмкин перенёс стоически. Только два дня после отъезда императрицы метался он из угла в угол в тесной монашеской келье, рвал на себе толстую суконную чёрную рясу, едва не до крови грыз ногти и думал, думал, думал... Что предпринять, как вернуть себе прежнее положение и влияние, как не упустить судьбу?..

На третий день он в рогожном, побитом ветрами возке собрался в обратную дорогу. Снова напялил свой генеральский мундир, причесал копну чёрных вьющихся волос, уселся на деревянное жёсткое сиденье и пустился в дорогу.

Вернувшись в Петербург с такого неудачного богомолья, Екатерина уже подумывала заменить Потёмкина новым фаворитом, но скучала, глядела по сторонам, изредка бросала взор на двух молодых и обворожительных секретарей, рекомендованных и представленных ей Румянцевым-Задунайским, но всё не могла решиться резко порвать с прежним любимцем. Она ждала, что он вернётся, никак и помыслить не могла, что он останется в лавре, усмехалась, когда вспоминала его в чёрной рясе и монашеской скуфейке.

Он и вернулся. Не глядя по сторонам, прошёл прямо в покои Екатерины, упал на колени перед её маленьким столиком и протянул к ней руки.

   — Прости ты меня, дурака, благодетельница и милостивая моя государыня. Не по самолюбию моему хотел повести тебя под венец, а по защите и служению тебе, великая монархиня! Не видишь ведь, сколько с разных сторон тебе грозят...

Екатерина бросила перо, которым писала в очередной раз своим корреспондентам, и смущённо слушала князя, снова обрядившегося в позолоченный, сверкающий мундир генерала.

   — Орлы из твоих рук едят, их кормишь, осчастливила ты их выше самой высокой меры, а они в сторону глядят...

Потёмкин знал, что говорил. Как раз в это время Григорий Орлов сосватал свою двоюродную сестру, фрейлину Зиновьеву, преодолев тысячи препятствий как со стороны государыни, так и со стороны Святейшего синода, запрещавшего браки между близкими родственниками.

Угадал Потёмкин, ударил прямо в больное место, всё ещё кровоточившее.

— А двор молодой? — задал он вопрос, всё ещё стоя на коленях. — Панина слушают, а он уж и ножницы приготовил, чтобы мантию твою по краям обрезать...

Екатерина пригорюнилась. Да, со всех сторон угрожают ей, она слаба и беззащитна, и помощь, опека, заступничество Потёмкина ей очень нужны, тем более что сам он бескорыстен, а просит только дозволить ему помогать ей.

Потёмкин всё ещё что-то говорил — и о делах европейских, и о славе государства и его государыни, — но она уже поднялась с места, вышла из-за стола, подошла к фавориту и склонилась над ним, обняв руками его чёрную голову и целуя в самую макушку.

Он резво поднялся и сжал её в своих могучих объятиях...

В несколько дней Потёмкин вернул себе всё, что было потерял, — неограниченное влияние на императрицу, новые чины, новые дворцы и земли, сотни крепостных крестьян. С ужасом видели придворные, всеми силами ненавидевшие Циклопа, как внимательно прислушивается Екатерина к словам светлейшего, как нежно и умильно смотрит на него.