Нина Молева - Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

• Название: Камер-фрейлина императрицы. Нелидова
• Автор: Нина Молева
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-022588-1, 5-271-08337-3

«Мадмуазель Нелидофф», Екатерина Ивановна Нелидова (1756-1839), покоряла современников блестящим умом, остроумием, весёлым характером. Камер-фрейлина императрицы, она в течение 22 лет была близким другом и советчицей Павла I, оказывая на него огромное влияние. Все эти годы она отказывалась от дорогих подарков императора и унесла с собой в могилу тайну их отношений.

Об одной из самых удивительных женщин XVIII века рассказывает новый роман известной писательницы Нины Молевой.

---

   — Господин Теплов? Разве у него должность в Синоде какая? Николи не слыхал.

   — Что не слыхали, немудрено. Григорий Николаевич не любит, чтобы имя его всуе поминалось. По окольным путям ходит, и успешно.

   — Значит, и пришлось комбинацию такую составить: Московская Гоф-интендантская контора московскую Синодальную контору о мастерах запросила.

   — Неужто запрос был? Чудеса, да и только.

   — Никаких чудес, Дмитрий Григорьевич. Расчёт простой. Вот тут у меня и бумага эта на столе лежит, показать могу: «Хотя в ведомстве Святейшего Синода искусные иконописцы имеются, но находятся ныне в Петербурге при Святейшем Синоде, а о других таковых же художниках ей неизвестно, но не сомневается, что в Москве, как великом граде, исправные иконописцы могут найтись». Что отсюда следует? А то единственно, что Синодальная контора мне никаких распоряжений давать не намерена, разрешает самому дело уладить, по проторённой дорожке пойти.

   — Какой же, Карл Иваныч?

   — Самой что ни на есть простой. Гоф-интендантская контора, как положено, торги объявит, а вы их выиграете.

   — Так ведь тут любой иконописец меньше меня цену назначит, вот и конец заказу.

   — А уж это моя печаль такие условия поставить, чтобы, кроме вас, никто и близко к заказу не подступился. Работайте себе с лёгким сердцем.

   — Нет, Карл Иванович, один не стану.

   — Помощников опять наберёте?

   — Помощников, может, и не возьму, а задумал я вместе с живописцем Василием Васильевским поработать. Мастер старый, рука у него верная, в работе устали не знает.

   — Васильевским? Истинно удивили, Дмитрий Григорьевич! Что о нём хорошего сказать-то можно? Ну, писал он картины для тех ворот триумфальных, что мастера Канцелярии от строений брать не захотели, ну, в срок кончил...

   — Тридцать больших картин, Карл Иванович, и вы сами довольны остались, сказывали, что заботы с ними не знали.

   — Доволен, говорите? А что мне оставалось? Времени нет, живописцев тоже. Только и была надежда, что государыня по случаю таких великих торжеств и на старый манер живописи внимания не обратит.

   — А теперь желает, как у господина архитектора Петра Романовича Никитина, я понял, их же и поновить.

   — Не совсем так, Дмитрий Григорьевич. У Петра Романовича, сказывал он мне, мысль была, что вы их новым манером пройдёте, так сказать, да Сенат в цене вашей засомневался и сомнения свои государыне представил. Не хотел вас огорчать, да вот нарочный из Петербурга приехал, поручик Нелидов, распоряжение привёз. Государыня сторону господ сенаторов приняла, распорядиться велела за ветхостью ворота те разобрать, коли виду уже не имеют. Поручику завтра в обратный путь пускаться, так что приказано мне об исполнении доложить.

   — Разобрать?! Да им бы стоять и стоять!

   — Чему удивляться изволите, Дмитрий Григорьевич? В Москве исстари ведётся: чем старое строение поновить — рушить его да на том же месте новое строить. За примерами ходить недалеко. Вот будете вы, Бог даст, образа для моего храма Кира и Иоанна писать, а известно ли вам, в который раз церковь сия возводится? В третий, батюшка мой, в третий! Стоял на этом фундаменте храм Пресвятой Троицы, в 1754 году сгорел, годом позже отстроен и освящён. А теперь мне его уже отстраивать иным манером надобно. Государыня приказала, чтобы в будущем, 1768 году его освятить. Да и с Екатерининским на Ордынке та же история.

   — А живопись — живопись как же? Что Пётр Романович распорядился?

   — Ах, вы о воротах! Да никак. Пускай себе стоит. То ли государыня волю свою подтвердит, то ли передумает. Всяко бывает. В Москве никто торопиться не станет. Взаправду распадутся от ветхости — тогда другое дело.

   — А если государыня спросит? Гнев царский...

   — Эх, Дмитрий Григорьевич, сразу видно, не обижайтесь только, из тихих мест вы в старую столицу приехали. Кто из наших московских на себе гнева царского не испытывал? А кто его взаправду заслужил? Слыхали вы, как у батюшки моего судьба сложилась, почему в Москву семейство наше попало?

   — Не доводилось, Карл Иванович.

   — Хотите расскажу?

   — Сделайте милость.

   — Так вот, батюшка мой Иван Яковлевич смолоду архитектором в Петербурге служил, при приморских домах и садах их императорских величеств. И было ему от силы под тридцать, как его в Тайную канцелярию забрали, допросам с пристрастием подвергли.

   — Неужто пытали?

   — Дело прошлое — всего испытать пришлось, а там и ссылка в Сибирь последовала. Едва до Сибири довезли, указ новый царский — вернуть немедля. Правительница Анна Леопольдовна так решила. А там, оглянуться не успели, государыня Елизавета Петровна на престол отеческий вступила, батюшку с другими архитекторами и художниками в Москву отправили — к коронационным торжествам готовиться. Батюшка всё как положено сделал и прошение подал, чтоб в Москве ему остаться, от царского двора да столицы подальше. Тут и меня архитектурным наукам обучаться к князю Дмитрию Васильевичу Ухтомскому отдал. В 1749-м я уж звание архитектурии гезеля получил вместе с Петром Романовичем Никитиным да Александром Кокориновым. Пётр Романович вместе с родителем своим преотменным живописным мастером Романом Никитичем Никитиным в один час с батюшкой из сибирской ссылки вернулись.

   — И он из ссылки?

   — И он. Дитятей его ещё вместе с батюшкой да матушкой сослали. Допреж того Романа Никитича лет семь-восемь в Шлиссельбургской, а может, и в Петропавловской крепости в одиночном заключении держали, что ни день допросам подвергали.

   — Художника? За что?

   — Да не столько за свои вины — за братца родного, Ивана Никитича Никитина. Славный живописец был. Государь Пётр Алексеевич Первый всячески его отмечал, в Италию обоих братьев посылал в мастерстве совершенствоваться. В Петербурге у Синего моста дом им преотличный с мастерской живописной построил. Всюду с собой Ивана Никитина брал. Как тот из Италии вернулся, приказал всем придворным портреты царские у него заказывать. Сам и цену портретам тем положил.

   — Так в чём же мастер провиниться мог?

   — Разное, Дмитрий Григорьевич, говорят. Всех сплёток не переслушаешь, да и повторять их себе во вред только. Вам, по доброму знакомству, скажу. Будто партию такую при дворе составил, чтобы власть императорскую конституцией ограничить, — факцией называлась. И народу в ней разного немало из придворных собралось. Иные толкуют, будто императрице Анне Иоанновне подчиниться не захотел, сумнение в правах её на престол царский высказывал. А иные — что курляндцев императрицы осуждал за грабительство бесстыдное богатств российских. Императрица на господина Бирона как на образ святой глядела, а он меж тем что под руку попадало в Курляндию вывозил. Вот поручик-то наш нынешний Иван Нелидов — вчерась беседа у нас с ним за полночь затянулась — на том стоит. Батюшка его о многом известен был по службе. По моему же разумению, за всё вместе Никитин поплатился.

   — Пётр Романович ничего не говорит?

   — После Сибири-то? Эх, Дмитрий Григорьевич! Сразу видно, родные ваши места не к северу — к югу протянулись.

   — Одно счастье, что при нынешней просвещённой императрице ничего подобного случиться уж не сможет.

   — Так полагаете? Что ж, поживём — увидим.

* * *
Д. Дидро, его друзья

Парижская квартирка Дидро не отличалась ни богатством, ни размерами. Но она гораздо меньше того, что мог бы себе позволить преуспевающий критик. Просто Дидро безразличны все проявления роскоши. Идеи! В них смысл его жизни. А теперь тем более он, кажется, нашёл поле для их реализации. Это почти чудо, но каждая почта из России заставляет всё больше убеждаться в такой возможности. В конце концов, недаром все утверждают с незапамятных времён: сказочная страна, необъяснимые нравы. Что из того, что его настоящая корреспондентка не принадлежит по крови ни к этому удивительному народу, ни к этой непонятной стране.

— Дидро, у вас опять письмо от русской императрицы? Невероятно! Вы обмениваетесь корреспонденцией как настоящие влюблённые.

   — Друзья, вы абсолютно правы. Письмо действительно от Екатерины Великой, и мы оба — с императрицей — влюблены. В идеи, господа! Это и в самом деле удивительная женщина. Подумайте сами, едва освободившись от угрозы развода с коронованным солдафоном, заточения в монастыре — об этом говорилось вполне серьёзно при русском дворе, наконец, от перспективы регентства при собственном сыне — а именно на него рассчитывали большинство её сторонников, — она думает о судьбе человечества, о том, каким должен быть совершенный человек. И ищет способов образования этого человека.

   — Вы как всегда преувеличиваете как в своём негодовании, так и в своих восторгах, Дидро. Это ваш главный недостаток.