Павел Полян - Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте

• Название: Историмор, или Трепанация памяти. Битвы за правду о ГУЛАГе, депортациях, войне и Холокосте
• Автор: Павел Полян
• Жанр: История
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-098145-8

В новой книге Павла Поляна собраны работы о соотношении памяти и беспамятства, политики и истории: проблематика, которая, увы, не перестает быть актуальной. «Историомор» – неологизм и метафора – это торжество политики, пропаганды и антиисторизма (беспамятства) над собственно историей, памятью и правдой. Его основные проявления очевидны: табуизирование тем и источников («Не сметь!»), фальсификация и мифологизация эмпирики («В некотором царстве, в некотором государстве…») и отрицание, или релятивизация, установленной фактографии («Тень на плетень!»).

---

Поинтересуемся: что стало с «катынским делом» в новом столетии? В 2004 году Главная военная прокуратура подтвердила вынесение «тройкой НКВД» 14 542 смертных приговоров польским военнопленным, после чего объявила дело закрытым, а личные дела – засекреченными и отказала родственникам в реабилитации (под предлогом, что непосредственно именные приказы о расстрелах отстутствуют). После трагической гибели в 2010 году близ Смоленска президента Польши Леха Качинского, летевшего в Катынь на 60-летие катынского расстрела, и принятия Госдумой резолюции «О Катынской трагедии и ее жертвах», не поддержанной только коммунистами, к вопросу о реабилитации вернулись в 2011 году, но прокуратура так до сих пор и не рассекретила свои материалы. В 2013 году в Варшаве по-польски, а в 2015 году в России по-русски вышла составленная А. Гурьяновым 865-страничная книга «Убиты в Катыни. Книга памяти польских военнопленных – узников Козельского лагеря НКВД, рассстрелянных по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года», изданная Международным обществом «Мемориал» (Москва), Центром «Карта» (Варшава) и издательством «Звенья», содержащая 4415 биограмм расстрелянных поляков, каждая из которых состоит из юридически релевантных данных.

В 2000-е и 2010-е гг. работа в российских архивах ощутимо усложнилась. Даже если отвлечься от таких конфузно-казусных ситуаций, когда для исследователей фактически «закрываются» фонды, с которыми они работали десятилетие назад и которые уже в значительной мере опубликованы, архивы постепенно снова становятся по другую сторону незримых «баррикад», за которыми продолжают свой нелегкий труд явно вошедшие во вкус историки.

Казалось бы, давно пора как можно шире раскрыть ведомственные военные архивы. В одном только ЦАМО хранится около 10 млн документов, из которых только 2 млн на открытом хранении.

8 мая 2007 года, то есть за день до 62-летней годовщины Победы, министр обороны РФ А.Э. Сердюков издал приказ № 181 «О рассекречивании архивных документов Красной Армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов», отменяющий предыдущий аналогичный приказ[182] и предусматривающий снятие грифов секретности с архивных документов Красной армии и Военно-Морского Флота за период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов, находящихся на хранении в ЦАМО, в Центральном военно-морском архиве и архиве военно-медицинских документов ВММ[183].

Казалось бы, объявлено о начале массового рассекречивания, под которое подпадает несколько миллионов дел – ура, о чем еще мечтать историку! Ура!!!

Но… перед тем, как уйти, министр обороны Сергей Иванов подписал приказы, которыми в разы расширил перечень категорий сведений, которые не подлежат рассекречиванию в документах о ВОВ: «Если в приказе Минобороны 1997 года подобных категорий сведений было восемь, то благодаря Иванову их количество увеличилось до двадцати. Таким образом министр обороны Иванов на многие годы вперед ограничил круг источников, с которыми смогут работать исследователи. <…> Архивная служба Вооруженных Сил в своем письме № 350/292 от 01.03.2007 отказалась перечислять все категории сведений военного времени, отнесенные Ивановым к не подлежащим рассекречиванию…»[184]

Фацит: «В ЦАМО, по официальным данным, хранится 10 миллионов дел военного времени, из них лишь 2 миллиона было официально рассекречено, поэтому поштучное рассекречивание архивных фондов растянется на столетия, если не будет принято волевое политическое решение, позволяющее снять все эти документы с секретного хранения скопом, оговорившись, что поштучного рассекречивания не требуется за давностью лет и в связи с особой общественной значимостью изучения военной истории»[185].

Назначение В.В. Путина премьер-министром, а потом и переизбрание его президентом было воспринято многими архивными функционерами как сигнал к замораживанию работ по рассекречиванию и к сворачиванию «вседоступности» архивов и «вседозволенности» анализа, ставшими в ельцинское десятилетие нормой. И даже неважно, посылал ли президент этот сигнал или нет, важно, что он был так услышан и понят. Важнейшая новость на этом фронте – так называемое «архангельское дело»: следствие, в сентябре 2009 года открытое против историка М. Супруна и архивиста полковника А. Дударева, на тот момент директора Информационно-аналитического центра УВД по Архангельской области и входившего в его состав архива, обвиненных в якобы незаконной передаче Германии архивных данных о немцах, репрессированных в СССР (Дударева уволили в результате следствия)[186].

Но как можно считать «личной тайной» банальные установочные данные о нескольких тысячах репрессированных, ничем не отличающиеся от сведений, миллионы раз использовавшихся в сотнях российских региональных Книг Памяти?

Тем не менее слушания в Архангельском суде, к большому сожалению, так и не были выиграны. Само это дело создало опаснейший для истории прецедент: с того момента архивы в аналогичных случаях будут перестраховываться и не станут выполнять свою миссию посредников между исторической наукой и государственным хранением эмпирики. Подтверждений этому более чем достаточно.

К сожалению, в России еще не выработалась практика в спорных случаях идти в суды. Такие случаи единичны, но даже поражения в судах оборачиваются изменениями в архивах к лучшему. Так, после встречи в суде Георгия Рамазашвили и ЦАМО (чем не битва Давида и Голиафа?) этому ведомственному архиву пришлось сбросить шкуру мастодонта и взять равнение на государственные. А до суда ты не мог пользоваться ноутбуком и должен был показывать уполномоченным девушкам, тетушками и бабушкам свою заветную тетрадку, чтобы они проверяли, что это ты там записал и нет ли там чего-то такого, чего тебе не то что знать, а и читать не надо. И еще много прочих вещей, которые делали работу там унизительной и малопродуктивной.

Может быть, это наивно, но мне кажется, что многие элементарные вещи могли бы легко и цивилизованно решаться именно судами. При всем скепсисе, которого заслуживает басманное судоговорение, вертикаль российских судов восходит к Кремлю все же не повсеместно, и правовое поле местами скорее существует, чем отсутствует, то есть оно имеет форму архипелага, а не материка.

Суды не будут делать под козырек Комитету «Победа» и прочим эманациям и ипостасям коллективного ГлавПУРа. Имеет значение и статус истца: существенно, если туда будут обращаться не индивидуальные читатели архивов или историки, хотя бы и с именем, а их группы. «Идеальный», с точки зрения защиты интересов, истец – это некая условная Ассоциация читателей архивов (организация крайне целесообразная, но, увы, не существующая). В таком случае это будет игра почти на равных, а самое главное – на нейтральной территории. В противном же случае, то есть на своем поле, ГлавПУРовская линия легко побеждает. И то: если надо, ворота передвинут, и если захотят, будут одиннадцатиметровый бить с семи метров. Но, перенесись этот спор в суд, им было бы уже не так легко.

Кстати, определенные сигналы президент подает, нет-нет да уделяя время для «прикладной истории» и историографических впечатлений. Так, 17 июля 2004 года он первым из первых лиц посетил даже не исторический музей, а археологические раскопки в селе Старая Ладога Волховского района Ленинградской области – одном из исторических мест Древней Руси[187]. В начале 2004 года он пригласил к себе директоров двух московских академических исторических институтов (академиков А.О. Чубарьяна и А.Н. Сахарова) – и обсуждал с ними вопросы «совместимости» различных российских учебников истории, или, иными словами, построения «вертикали» и в историческое прошлое как преподаваемой дисциплины.

Поиск ободряющего исторического позитива также является непременной составляющей «путинской историографии». За дефицитом исторического «позитива» в текущей современности вновь востребованными становятся и занафталиненные, часто полумифические герои, вроде «28 панфиловцев» или Павки Корчагина. Не одно поколение советских людей и политиков воспитывалось на следующей фразе: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы…». И вот роман Николая Островского «Как закалялась сталь» вновь вернулся в обязательную программу московских школ[188]. Творчеству заслуженно забытого «классика» предписано посвятить открытые уроки и творческий конкурс «Николай Островский – героический образ мужества и служения Отечеству». Сама же «Как закалялась сталь» переиздается массовым порядком, pendant к ней задумана новая книжная серия «Богатыри духа» о людях «корчагинской судьбы».

Надо отдать должное: президент последователен. Выстроенная им из Кремля властная вертикаль дает в политике «Единую Россию» и 86 % заединщиков и патриотов. Будучи опущенной в историю, она не может не затребовать себе «единую историю», в литературу – «единую литературу», в географию – «единую географию» и т. д. В логике такой пирамидальности несчастным 14 % с их открытостью для критического усвоения истории и освоения ее целины, конечно, не слишком уютно. Но на то она и демократия, чтобы решало большинство.