Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

• Название: Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
• Автор: Александр Поповский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1967

Александр Поповский — один из старейших наших писателей.

Читатель знает его и как романиста, и как автора научно–художественного жанра.

Настоящий сборник знакомит нас лишь с одной из сторон творчества литератора — с его повестями о науке.

Тема каждой из этих трех повестей актуальна, вряд ли кого она может оставить равнодушным.

В «Повести о несодеянном преступлении» рассказывается о новейших открытиях терапии.

«Повесть о жизни и смерти» посвящена борьбе ученых за продление человеческой жизни.

В «Профессоре Студенцове» автор затрагивает проблемы лечения рака.

Три повести о медицине… Писателя волнуют прежде всего люди — их характеры и судьбы. Александр Поповский не умеет оставаться беспристрастным наблюдателем, и все эти повести построены на острых конфликтах.

В сборнике ведется серьезный разговор о жизни, о нашей позиции в ней, о нашем мироощущении.

---

Глава восьмая

Не прошло и месяца, как мы снова с Антоном повздорили, опять без серьезного повода и даже вне связи с кругом наших дел. Кто бы подумал, что невинная беседа на литературную тему так взбудоражит меня? Возвращаясь мысленно к тем дням, когда это случилось, и, перебирая в памяти причину, вызвавшую шуп разлад, я начинаю понимать, что не в ссоре дело — для созревшей вражды всякий повод хорош. Мы не были еще тогда врагами, но предчувствовали, что до неизбежной схватки остается немного. Мы не могли разойтись и предотвратить несчастье, для этого было достаточно причин. Я считал себя связанным узами родства и долгом педагога, призывавшим мою совесть к терпению. Антон не мог от меня уйти, потому что слишком многого ждал от меня и, видимо, считал себя почти у цели. Он дал мне это однажды понять в полушутливой, полусерьезной форме:

— При жизни вы от меня не отделаетесь, я накрепко привязан к вам.

Тогда я был склонен принять это за шутку, теперь я оценил могущество пут, свитых его ловкими руками.

Спор возник из–за журнальной статьи, которую я предложил написать Антону. В ней не было особенной срочности, мне просто хотелось доставить ему удовольствие.

— Тебе представляется случай, — сказал я, — оказать науке услугу и заодно расположить к себе клиницистов. Они не забудут того, кто, экспериментируя на животных, думал о человеке и о своем долге перед медициной.

Предложение как будто понравилось ему, он близко подсел ко мне и приготовился слушать. Я был уверен, что Антон обрадуется случаю выступить по серьезному поводу в научном журнале и не преминет, конечно, наговорить мне всяких любезностей. Мне было безразлично, как он отнесется к материалу, и я самым серьезным образом ему рассказал:

— У старых животных наблюдается часто расширение легких, вызванное отмиранием эластичной ткани и заменой ее малоупругой соединительной. Чтобы сохранить жизнь такого животного при операции и облегчить его дыхание, я щедро насыщаю организм кислородом.

Посоветуй хирургам, — предложил я Антону, — чтобы и они, оперируя в грудной клетке стариков, не оставляли их без искусственного дыхания. Эмфизема — неприятная вещь, мы обязаны с ней считаться. Как ты на–ходишь, Антон, пригодится наш опыт врачам? Или я переоценил его значение?

Он кивнул головой, что могло означать и да и нет. Из опыта я знал, что подобного рода неопределенность таит в себе всяческие неожиданности.

— Случается, — продолжал я, — что во время операции исчезает электрический ток или аппарат искусственного дыхания приходит в негодность. Опасность велика, но избежать ее нетрудно — любой из присутствующих в операционной может своим дыханием спасти больного. Ведь выделяемый нами воздух на четыре процента лишь беднее кислородом, чем окружающая нас среда. Зато углекислоты, благотворно действующей на дыхательный центр, в нем на сорок процентов больше… Не правда ли, дельная мысль?

Мой собеседник снова кивнул головой, не проронив ни слова.

— И еще один совет врачам, — закончил я. — Мы не раз наблюдали при операции в груди, как вдруг стремительно падает кровяное давление. Грозное предостережение, а никому в голову не приходило, что незначительный нажим на грудную аорту сразу же повышает давление крови в коронарных сосудах и в головном мозгу. Нарастает сила сердечных сокращений, а это в свою очередь еще больше повышает давление кровеносного тока… Не правда ли, интересно? Нужная статья, ничего не скажешь.

— Нужная, не спорю, Федор Иванович, — лениво покручивая свисающий локон на лбу, проговорил он, — только не нам, а другим. Ни мне, ни вам от этой статьи теплей не станет. Жди признательности от нашего брата клинициста — проглотит и спасибо не скажет.

Удивительный человек! Ничего еще не сделав и никому не оказав какой–либо услуги, он подсчитывает уже барыш. Как можно доброе дело измерять благодарностью? Когда этот варвар наконец образумится?

— Не поблагодарят нас врачи, — пытался я ему внушить, — больные не забудут. Ведь не для себя хирург наши советы припрячет. Не понимаю я тебя, ведь ты говорил, что любишь гласность…

Антон ухмыльнулся внезапно осенившей его мысли, потер руки от удовольствия и издал звук, напоминающий крик ворона, угодившего на вкусную трапезу.

— Уж если писать, то не об этом. Есть у меня на примете ходкая тема, я кое–где уже прощупал, говорят, пойдет. Вот когда народ всполошится.

Он вдруг заговорил на языке своих друзей–собутыльников, словно я был одним из них. Забавна была новая для моего слуха интонация, поразительны развязные жесты, мимика и лексика рыночного зазывалы.

— Вы как–то говорили, — не выжидая моего согласия, принялся он выкладывать свою «ходкую тему», — что больные, вышедшие из состояния клинической смерти, если их оживление затянулось, неполноценны. Что, если таких людей пустить в оборот, сделать базой органов и тканей для других?

То, что он предлагал, было настолько чудовищно, что я усомнился, правильно ли я понял его.

— Ты рекомендуешь убивать тех больных, которым врачи по неопытности не сумели сохранить кору головного мозга?

— Наоборот, — совершенно серьезно уверял он меня, — мы продлим их жизнь в другом организме. Одного человека хватило бы на десять больных…

Этот варвар меня напугал. Я едва собрался с мыслями, чтобы ответить ему.

— Как могло это прийти тебе в голову? Ведь ты врач — наперсник больного, его первый друг. Не стыдно ли тебе его, слабого и беспомощного, потрошить? Твоя ужасная статья рассорит нас с больными, пойдут толки, что мы готовим уродов, чтобы потом их кромсать…

Я знал, как трудно Антона переубедить, и напряженно думал над тем, как его отвратить от нелепой затеи. Я искал опору в нравственных правилах людей далекого и недавнего прошлого, мысленно прикидывал уже, на кого бы из наших друзей опереться, когда Антон вдруг мягко коснулся моего плеча и с той милой улыбкой, которая не раз умасливала мое сердце и смягчала мой гнев, сказал:

— Не хотите, Федор Иванович, уступаю… Сойдемся на другом. Я выполняю вашу волю — пишу статью, снабжаю хирургов добрыми советами моего дядюшки, одним словом, использую материал, как вам будет угодно, и подписываюсь своим малоизвестным именем. Что значит для ученого, насчитывающего сотни работ, маленькая статейка в триста строк. Давно вам пора и обо мне вспомнить.

Он опять меня ставил в трудное положение. Пора ему, конечно, появиться в печати, но ведь никто не поверит, что эти наблюдения сделаны им. Скажут — дядя выводит племянника в люди, насаждает в науке фальшивые имена. Мне было решительно безразлично, чья подпись украсит статейку, но это обязывало меня каждому, кто усомнится, действительно ли Антон — автор статьи, солгать, а для убедительности свою ложь разукрасить небылицами. Задача была не по мне, и я не без сожаления сказал:

— На этом мы с тобой не сойдемся. Твоему имени обеспечено место рядом с моим… Нельзя научную карьеру начинать ложью.

Антон воспринял мой ответ как почву для последующего торга. В этом искусстве трудно было его превзойти.

— Не хотите подарить мне свое местечко на статье, дайте его мне взаймы. Я расплачусь полной монетой. Вы не пожалеете. Кто станет подсчитывать, что мое и что ваше, ведь мы работаем рядом, как говорится, за одним станком.

Меня оскорбляли его мелочные расчеты и притязания, я не мог ему позволить продолжать разговор и резко сказал:

— Оставь свои глупости, они мне неприятны.

Он, видимо, надеялся, что я все–таки уступлю, и, состроив обиженную физиономию, по–детски шепелявя, продолжал клянчить:

— Вы упускаете случай пристыдить своих коллег–ученых, — с ужимками, сделавшими бы честь завзятому барышнику, произнес он. — Они ведь мастера присваивать себе труды помощников. Покажите им пример благородства… Сделайте эксперимент!

Антон впервые за все время опустился на стул и с деловой усмешкой спросил:

— Договорились?

Я не стал его больше слушать и ушел.

Поздно вечером того же дня ко мне на квартиру пришла Надежда Васильевна. Она не часто жаловала меня своим приходом, но я был ей благодарен и за те редкие минуты, которые она мне дарила. В последнее время чувство одиночества томило меня, и не давали покоя грустные мысли. Я уставал вести бесконечные разговоры с собой, мысленно спорить, домогаться ответа и оправдываться. Усталый от бесплодных размышлений, я стал рассеян и не очень внимателен к другим. Так, в разговоре с моим знакомым ученым я как–то ответил ему невпопад. Он, должно быть, догадался о моем состоянии, поправил меня и сказал: «Ничего, ничего, это бывает, случается иной раз и со мной». Дома ли, в лаборатории, сплин мой держался лишь до появления Надежды Васильевны. От первых же ее слов, от одного лишь вида ее ко мне возвращался утраченный покой.