Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

• Название: Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая
• Автор: Дмитрий Мережковский
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Поэзия
• Год: 1995
• ISBN: 5—239—01137—0

Первая книга антологии дает широкую панораму поэзии старшего поколения русской эмиграции: от главных представителей русского символизма — Д. Мережковского, Вяч. Иванова, З. Гиппиус до старейшего представителя второй волны русской эмиграции Д. Кленовского. Большая часть имен этой книги хорошо известна русскому читателю, в том числе И. Бунин, В. Ходасевич, М. Цветаева, И. Северянин, — но многие прочно и незаслуженно забыты даже литературоведением русского зарубежья. В этом томе читатель найдет стихи Л. Бердяевой (жены философа), А. Кондратьева, Ю. Терапиано, А. Присмановой и многих других.

В антологию включены произведения, созданные поэтами только в эмигрантский период творчества.

Издание рассчитано на широкий круг читателей, а также может служить учебным пособием по литературе русского зарубежья.

---

1932

Ра-Аполлону

Сребристо-серых туч
Передо мной завеса.
Я жду, когда же луч
Осветит ветви леса.

Кручинюсь глубоко
О радужном поэте,
Подолгу нелегко
Без света жить на свете.

Даждьбог[49] иль Аполлон[50],
Иль Ра[51] пламенноликий,
Прославь наш небосклон,
О солнце, бог великий!

Светлы тобой весна
И зорь багряных книги.
Ра чертит письмена
Всех радостных религий.

Небесный Фараон, —
Блесни златой ладьею!
Всплыви! Плыви, Аммон,
Межоблачной стезею.

1933

Сафические строфы

Зелены еще у сирени листья.
Все желтей кругом, все желтей шиповник.
Серый полог туч удручает. Ветер
   Клонит деревья.
Моросит подчас. Иногда бичами
Хлещет крепкий дождь. Много луж повсюду.
Уж мороз не раз покрывал их коркой.
   Снег уже падал.
Старых вётел ряд у воды озерной
Все еще стоит в золотой одёже,
И не все, не все оголились óкрест
   В роще березы.
Неприветлив день, этот день осенний,
Тусклотой своей он тоску наводит.
Если хворь к тому ж человека мучит,
   На сердце хуже.
Кто здоров теперь в пору злых побоищ,
В пору скорби, нужд, голодухи, гнева,
Разрушений… Страх за себя, за ближних
   Все испытали.
Вот и дождь опять, и еще мрачнее
На душе моей. Мша над хмурым лесом,
Над речушкой той, над озерной зыбью
   Снова кочует.

1942

Алкеевы строфы

Вчера шел снег вновь, мокрый да мелкий дождь,
И моросило. Сырость кругом была.
В лесу стояла мгла тумана.
Солнце лишь редко пятном блистало.

Сегодня снова вешнего неба синь
Даждьбог венчает; дивны лучи его,
Искрящие снегов покровы,
Север голубящие туманы.

Сварожич мощный, щит и оплот славян,
Рассей мрак финский, дай нам тепла, опять
Над всей округой властвуй, Светлый,
Славою нас осени победной.

1943

Дмитрий Магула

«Белеют грани мирозданья…»

Белеют грани мирозданья
В изломах Млечного Пути.
Но им причин и оправданья
В земных законах не найти.

Ума разгадкой не тревожа,
Отдай величью ночи дань.
Смотри, Вселенная похожа
На ниспадающую ткань —

Как будто Кто-то там, над нами,
В пыли миров свой плащ влача,
Идет, и за Его стопами
Ложится звездная парча.

Предрешенное

Идем вдоль моря узким пляжем,
Где наши ноги жжет песок;
И, хоть прилив уже высок,
Мы помечтать на камни ляжем.

И нашу встречу с прошлым свяжем:
Она была предрешена
Давно — еще в те времена,
Когда песок был горным кряжем…

«Мы заблудились так давно…»

Мы заблудились так давно
Среди глухих противоречий,
Что нам, по правде, все равно,
Какими будут наши встречи.

Они с собой не принесут
Ни прежней близости, ни страсти,
Ни прежних радостных минут.
Былое порвано на части.

Они таят в себе зерно
Последней роковой минуты:
Потухли краски, все черно,
И в чаше жизни — яд цикуты.

«Бесконечность — без предела…»

Бесконечность — без предела,
Безвремéнность — без конца;
Призрак «я», лишенный тела,
Изначальность — без лица.

Жизнь — желание обмана,
Сны, которым нет имен,
Отраженная Нирвана
В зыбком зеркале времен.

В жизни — двойственность и смена;
Антитеза: да и нет;
Мысль, бессильная из плена
Улететь за сонм планет.

Все — иллюзия, все — тайна;
Все — лишь тень и все — лишь сон.
Цепь причинности — случайна,
Прихоть случая — закон.

Полусонет («Ты на земле — случайный житель…»)

Nil admirari[52]

Ты на земле — случайный житель:
Смотри на жизнь, как на тюрьму,
Не удивляйся ничему,
Как равнодушно-праздный зритель,

И жди, снося спокойно гнет,
Пока премудрый Вседержитель
Тебе свободы не вернет.

Обратный полусонет

Стою в толпе в углу собора,
Крещусь дрожащею рукой,
Сквозь слезы слыша пенье хора…

А в сердце Смерть стучит клюкой,
И в славословящем напеве
Не благовещение Деве,
А «Со святыми упокой»…

Полусонет («Тяжелых мыслей череды…»)

Тяжелых мыслей череды
Не остановишь властным словом;
И душу тягостным покровом
Сковали медленные льды…

Ледник уступит переменам,
Но мыслей черные следы
Подобны каменным моренам.

Минувшее

За долгий срок от первых лет изгнанья,
Когда я был чужому солнцу рад,
Знакомы мне тревога и разлад,
Бесцельный труд, бесплодные дерзанья…

Но в тайниках усталого сознанья
Заботливо скопила память клад;
И я бреду, как раньше, наугад,
Храня в душе свои воспоминанья.

В часы тоски, как пьяное вино,
Я жадно пью их сладкое забвенье
И верую: так было суждено!

Минувшее — живое откровенье…
И я спешу сковать звено в звено
И каждый день, и каждое мгновенье.

Напутствие

В иной стране, столь странно необычной,
Среди чужих застигнет смерть меня…
И, одинок, я жду страстного дня,
Борясь за жизнь в толпе многоязычной.

Здесь нет любви и дружбы закадычной,
Тепла, мечты, порыва и огня;
Сковала все холодная броня,
И все спешат дорогою привычной.

И, если я когда-нибудь в бреду
В конце пути бессильно упаду,
Лишь об одном Судьбу молить я буду:

Пусть скатится на грудь мою слеза,
Когда, склонясь, чтоб я поверил чуду,
Ты взглянешь мне в усталые глаза.

Пастух

По горным пастбищам иду,
Овец послушных оберегая,
И вижу синих гор гряду…
А там, за нею, видна другая.
Вчера в горах промчался шторм:
Сухие травы омыла влага,
И стадо щиплет скудный корм
В скалистых щелях на дне оврага.
Отару посохом гоню,
Чтоб овцы на ночь могли укрыться;
Они, спеша, бегут к плетню,
И только дробно стучат копытца…
Тесней овца к овце легла
И, греясь, рада теплу ночлега;
А ночь уже звезду зажгла,
И в небе реют пушинки снега.
Ночую здесь… Я к рубежу
Людских селений, где я был молод,
Лишь поневоле подхожу,
Когда мне нечем унять свой голод;
Да каждый год, когда зимой
Приходит время суровой стуже,
Я увожу овец домой,
Где мир мой снова темней и Уже.
А здесь, сметая с трав росу,
На склонах горных, крутых и строгих,
Я счастлив сердцем, что пасу
Своих питомиц четвероногих,
И радуюсь, что я не там,
Где яд сомнений был мной изведан,
Где знал любовь я, верил снам
И где был пытке когда-то предан…
Проходит все. Утихла боль,
И к прошлой жизни я безучастен:
Некоронованный король,
Над целым царством сейчас я властен!
И королем я здесь умру,
Укрытый старым своим тулупом,
А овцы рано поутру
В тревоге будут стоять над трупом…

Георгий Голохвастов

«Спеши! Пусть ждут другие ягод…»

Спеши! Пусть ждут другие ягод, —
Ты ж цвет цветов и счастья рви,
Пей хмель вина и хмель любви,
Полней живи день каждый за год.

И в гимнах радостям земли
Без капищ, алтарей и пагод
Творца и Господа хвали.

«Любовь и братство — бред людской…»