Николай Лейкин - Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]

• Название: Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно]
• Автор: Николай Лейкин
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-227-04183-8

Н.А. Лейкин — русский писатель, издатель петербургского юмористического еженедельника «Осколки», в котором под псевдонимом А.Чехонте печатался А.П. Чехов. Его книга «Наши за границей» — юмористическое описание поездки купеческой четы Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно — выдержала до революции 27 изданий и была в свое время очень любима читателями. С течением времени эта история, полная забавных приключений и веселых недоразумений, стала еще смешнее и актуальнее.

---

Опять о жареных лягушках

Николай Иванович и Глафира Семеновна бродили по парку выставки, любовались фонтанами, останавливались перед киосками и заходили в них, ничем особенно в отдельности не поражаясь, зашли в антропологический музей, посмотрели на манекены, представляющие быт народностей. Наконец Глафира Семеновна сказала:

— А только и Париж же! Говорят, парижские моды, наряды, а вот бродим, бродим — и ничего особенного. Нарядов-то даже никаких не видать. Самые простые платья на дамах, самые простые шляпки, простые плащи-ватерпруфы. У нас иная горничная лучше вырядится на гулянье, а ведь здесь выставка, стало быть, гулянье. Право, я даже лучше всех одета. Вот он, хваленый-то модный Париж!

— Правда, душечка, правда. И я то же самое заметил; но не попали ли мы с какого-нибудь черного хода, где только такому народу допущение, который попроще? — отвечал Николай Иванович. — Может быть, там настоящие-то модницы, — указал он на Сену.

— А по улицам-то Парижа мы ехали, так разве видели каких-нибудь особенных модниц? Все рвань. Простенькие платья, грошовые шляпки. Думала, что-нибудь эдак набок, на сторону, с перьями, с цветами, с птицами, а решительно ничего особенного. Даже и экипажей-то хороших с рысаками на улицах не видели. Нет, что это за парижские модницы! Срам.

— А вот как-нибудь вечером в театр поедем, так, может быть, там увидим. Но я уверен, что там, за рекой, публика наряднее: просто мы не с того подъезда, не с аристократического, на выставку попали.

— А насчет красоты-то французской… — продолжала Глафира Семеновна. — Вот у нас в Петербурге все ахают: «Ах, француженки! Ах, шик! Ах, грациозность! Француженки пикантны, француженки прелесть!» Где она, прелесть-то? Где она, пикантность-то? Вот уж часа два мы на выставке бродим, и никакой я прелести не нахожу. Даже хорошеньких-то нет. Так себе, обыкновенные дамы и девицы. Вон какая толстопятая тумба идет! Даже кособрюхая какая-то. Не старая женщина, а на вид словно ступа.

— Да, может быть, это немка, — заметил Николай Иванович.

— Зачем же немка-то в Париж затесалась?

— А зачем мы, русские, затесались?

— Нет, уж ты только любишь спорить. Конечно же нет хорошеньких, даже миленьких нет. Ну, покажи мне хоть одну какую-нибудь миленькую и шикарную?

— Да, может быть, миленькие-то и шикарные француженки давно уже на выставку насмотрелись, и она им хуже горькой редьки надоела. Ведь выставка-то с весны открылась, а теперь осень! Ну да, я уверен, что мы на той стороне реки и модниц, и хорошеньких, и пикантных увидим, — решил Николай Иванович и прибавил: — Однако, Глаша, уж пятый час, и я есть хочу. Надо поискать, где бы пообедать. Мы читали в газетах, что на выставке множество ресторанов, а пока я еще ни одного не видал. Должно быть, на той стороне они. Пойдем на ту сторону. Вот мост. Кстати, на той стороне и Эйфелеву башню вокруг обойдем. Нельзя же, надо хоть снаружи-то ее сегодня вблизи осмотреть. Осмотрим башню и сыщем ресторан.

Глафира Семеновна посмотрела на мужа и сказала:

— Не пойду я с тобой в ресторан.

— Это еще отчего? Да как же голодным-то быть? Ведь у меня уж и так брюхо начинает подводить.

— Ну и пусть подводит, а я не пойду.

— То есть отчего же это? Отчего? Ведь и ты же проголодалась.

— А коли проголодалась, то вот как приедем домой, то пошлю за булками и за ветчиной и наемся, а в ресторан с тобою не пойду.

— Да по какой причине?

— Очень просто. Вспомни, что ты говорил давеча насчет ресторана? Какую такую еду ты хотел спрашивать в ресторане?.. Вот из-за этого и не пойду.

— Ах, это насчет жареной-то лягушки? Да я сегодня не буду ее требовать. Я перед отъездом из Парижа уж как-нибудь поднатужусь и съем жареную лягушиную лапу, но тогда я пойду в ресторан один, без тебя.

— Врешь, врешь. Выпьешь лишнее, так и сейчас спросишь. Я тебя знаю. Ты пьяный какую угодно гадость съешь. Видела я раз, как ты, пьяный, в Петербурге у татар в ресторане поспорил с приятелями на пари и у живого налима голову отгрыз.

— Так ведь тогда все чудили. Пентюков выпил водки с уксусом, прованским маслом и с горчицей, а я потребовал живого налима. Нет, Глаша, я пошутил, я не стану сегодня лягушки требовать. Это я когда-нибудь один, без тебя.

— Побожись, что не станешь лягушки сегодня требовать, тогда пойду.

— Ну, вот ей-богу, сегодня не стану требовать лягушку.

— Верно?

— Верно.

— Ну смотри, ты побожился. Тогда пойдем.

И супруги направились к мосту, дабы перейти на другой берег Сены.

Через четверть часа они стояли против Эйфелевой башни и, закинув головы наверх, смотрели, как ползут подъемные машины на башне, поднимающие публику в первый, во второй и третий этажи, как в каждом этаже около перил бродят люди, кажущиеся такими маленькими, как мухи или муравьи.

— Неужто и нам придется по этой машине подниматься? — с замиранием сердца спросила Глафира Семеновна и, устав стоять, села на один из стоявших рядами перед башней садовых стульев.

— Да что ж тут страшного-то? Сядешь, как в карету, машина свистнет — и пошел, — отвечал Николай Иванович и тоже сел на стул рядом с женой.

— Ох, страшно на такую высоту! — вздыхала Глафира Семеновна.

— Зато письма с башни напишем и похвастаемся перед знакомыми, что взбирались в поднебесье.

— Николя! Башня шатается. Вот я и теперь вижу, что она шатается.

— Да нет же, нет.

— Я тебе говорю, что шатается. Видишь, видишь… Ты смотри вправо…

Супруги заспорили, но в это время перед ними остановилась пожилая женщина в потертом шерстяном платье, в бархатной наколке и с сумочкой через плечо. Она совала им в руки два желтеньких билета и бормотала:

— Pour les chaises, monsieur, vingt centimes pour le repos.

Николай Иванович вытаращил на нее глаза.

— Чего вам, мадам? Чего такого? Чего вы ввязываетесь? — говорил он удивленно.

Женщина повторила свою фразу.

— Да что нужно-то? Мы промеж себя разговариваем. Се ма фам — и больше ничего, — указал Николай Иванович на Глафиру Семеновну и прибавил, обращаясь к женщине: — Алле… А то я городового позову.

— Mais, monsieur, vous devez payer pour les chaises, — совала женщина билеты.

— Билеты? Какие такие билеты? Никаких нам билетов не нужно. Глаша! Да скажи же ей по-французски и отгони прочь! Алле!

— Monsieur doit payer pour les chaises, pour le repos… — настаивала женщина, указывая на стулья.

— Она говорит, что мы должны заплатить за стулья, — пояснила Глафира Семеновна.

— За какие стулья?

— Да вот, на которых мы сидим.

— В первый раз слышу. Что же это за безобразие! Где же это видано, чтоб за стулья в саду брать. Ведь это же выставка, ведь это не театр, не представление. Скажи ей, чтоб убиралась к черту. Как черт по-французски? Я сам скажу.

— Vingt centimes, madame… Seulement vingt sentimes. Ici il faut paver partout pour les chaises.

— Требует двадцать сантимов. Говорит, что здесь везде за стулья берут, — перевела мужу Глафира Семеновна и прибавила: — Да заплати ей. Ну, стоит ли спорить!

— Это черт знает что такое! — вскочил со стула Николай Иванович, опуская руку в карман за деньгами. — И какое несчастье, что я по-французски ни одного ругательного слова не знаю, чтобы обругать эту бабу! — бормотал он и сунул женщине деньги.

Ресторан «Дюваль»

— За посиденье на садовых стульях брать! Только этого и недоставало! — продолжал горячиться Николай Иванович после ухода женщины, взявшей с него «за отдых». — И не диво, ежели бы представление какое было, а то — ничего. Сели люди отдохнуть и разговаривали.

— На Эйфелеву башню смотрели — вот тебе и представление, — отвечала Глафира Семеновна.

— Да ведь за посмотрение Эйфелевой башни уж при входе взято.

— То взято за посмотрение стоя, а это за посмотрение сидя… Полезешь на самую башню — опять возьмут. За каждый этаж возьмут. Я читала в газетах.

— Так там берут за подъемную машину, за то, что поднимаешься. Все-таки катание, все-таки люди трудятся и поднимают, а тут стоит стул на месте, — вот и все… Просидели мы его, что ли? Вставай!.. Не хочу я больше сидеть, — сказал Николай Иванович жене, поднимаясь с места. — Теперь взяли за то, что сидя на Эйфелеву башню смотришь, а вдруг оглянешься и будешь вон на тот воздушный шар смотреть, что на веревке мотается, так и за посмотрение шара возьмут, зачем на шар, сидя на стуле, смотришь.

— Да чего ты сердишься-то? Верно, уж здесь порядки такие…

— Порядки! Ведь это же безобразие! После этого будут брать, зачем в киоски заглядываешь и входишь. А как тут не заглянуть? На то выставка.

— Да уж взяли, и за киоск взяли. Давеча я в уборную-то ходила… Ты думаешь, даром? Двадцать пять сантимов взяли.

— Да что ты!

— Верно, верно. По таксе взяли… Такса… Горничная мне и на таксу указала.

— Возмутительно! У нас уж ежели где устроена для дам уборная, то иди в нее даром, без всякой приплаты. Разве горничной на чай от щедрот что дашь.