Джон Фаулз - Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

• Название: Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)
• Автор: Джон Фаулз
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016

В рубрике «Документальная проза» — «Дневники» (1965–1972) Джона Фаулза (1926–2005) с предисловием английского историка и киноведа Чарльза Дрейзина (1960) и в переводе Валерии Бернацкой. Дневники — по самой своей природе очень непростодушный жанр, но интонация этих записей вызывает доверие. Впечатляет и наблюдательность автора: «Как и у всех кинозвезд, в ней чувствуешь под наигранной сердечностью ледяное нутро. Я хочу сказать, что эта сердечность сродни ее косметике».

---

Наконец мы вернулись в понравившийся нам отель: смешные банановые обои; действительно дружелюбный, как обещают путеводители, персонал; живущая в атмосфере память о многих торжествах и показных победах. Здесь продает сигареты девушка по имени Доминик; она читает мои книги, хочет принести несколько экземпляров, чтоб я подписал; на какое-то время эта поездка становится похожей на все остальные в обществе Боба, пьяного, измученного, безумного, веселого — всякого.

15 ноября

Каждый вечер Боб напивается до чертиков. Его глаза полуприкрыты; когда он моргает, веки не поднимаются секунды две или даже больше. Но держится он хорошо. За ужином я сказал, что видел в вестибюле Питера Устинова; Боб, видевший того от силы пару раз, позвонил ему и пригласил присоединиться к нам. К моему удивлению, Устинов согласился. Мы провели вместе весь вечер. Общительный, поверхностный человек, обрюзгший и пресыщенный; в чем-то предпочитает обходные пути, не зная, насколько вы ему верите и стоит ли принимать во внимание ваше мнение по этому поводу. Под внешней изощренностью англичанина таится русский. Шаркающая походка. По словам Элиз, я выглядел испуганным, но на самом деле было просто приятно иметь перед глазами такой редкий экземпляр и стараться, чтоб он не заметил твоих эмоций. Устинов рассказал несколько смешных историй: о королеве Юлиане, Набокове, своем соседе в Швейцарии. Он великолепно изображает, как русский тщательно, слишком тщательно пытается говорить на идеальном английском языке, его снобизм.

Печальный человек, как все первоклассные комедианты.

19 ноября

Летим в Сан-Франциско. Приземлились около пяти — приятно видеть, как служащие идут пешком домой из своих контор; видеть невысокие дома и неспешно едущий транспорт. Бросается в глаза человечность здешних лиц. Город сумел сохранить гуманность, участливость, достоинство. Он знает, что его подстерегают разные опасности, но, в отличие от лос-анджелесской слепоты, трезво смотрит на вещи.

22 ноября

До вечера мы свободны — впервые с момента приезда остались одни и отправились в галерею. У ее владельца, Хэнка Баума, есть гравюры, созданные неким умельцем, которого вдохновил на это «Маг». Они показались мне совсем неинтересными, и я отказался купить весь комплект за 475 долларов. Мне больше понравилась мелкая скульптура. Потом мы выпили с Баумом в ирландском баре, хозяин которого — друг китайского художника. Эти двое охладили мое восхищение городом. «Он очень провинциальный», — сказал Баум, и я понял: он знает, о чем говорит.

Мы вышли на площадь Джирарделли, красивую и талантливо спроектированную торговую территорию: она не только хороша сама по себе — с нее открывается прекрасный вид на остров Алькатрас и Золотые Ворота. В магазинах товары со всего света, есть даже отличные греко-турецкие бакалейные лавки. Богатые дары Востока (и Запада). Венеция. Больше всего мне понравились магазины, где торговали старинными ювелирными изделиями из Афганистана и Южной Америки, африканскими украшениями, поделками из современной Скандинавии, польскими тканями — волшебное изобилие.

Этим вечером Уилли Абрахамс из «Атлантик» и Питер Стански, профессор Стэнфордского университета[133] устроили в нашу честь прощальную вечеринку.

На окраине, в Хиллсборо; уютный одноэтажный дом, два милейших, интеллигентных человека, которые мне сразу понравились: они умны, воспитанны и оба англофилы. Казалось, я снова в Оксфорде, в том месте, где оттенки языка так много значат.

Понемногу приходили гости. Уоллес Стегнер, о котором я, как подразумевалось, все знаю, на самом же деле никогда не слышал: седовласый мужчина, сегодня утром он убил молодую гремучую змею[134]. Джессика Митфорд[135], аристократка, изображавшая школьную учительницу. Да, она помнит Майкла Фаррера[136]. «Он мой кузен, я его помню маленьким мальчиком». Она рассказала мне, что он развелся с Констанс, известие было для меня шоком, — не потому, что казалось невозможным, а потому, что тем далеким летом на ферме они навсегда запечатлелись вдвоем в моей памяти[137]. Старая миссис Митфорд («эта жуткая, ужасная женщина», по словам Джессики), кажется, умерла; полковник (и он «ужасный») тоже скончался («слава Богу!»). Теперешний муж Джессики — адвокат левого направления по фамилии Трюхафт[138]. Внешне он слегка напоминает Иноха Пауэлла[139], что совсем не кстати; он слушает жену и улыбается. Похоже, он настоящий радикал, не просто эксцентричный тип вроде Митфордов[140]. Еще был Дональд Дейви, английский поэт, удивительно ожесточенный человек, седой и всем недовольный; впрочем, он признавал, что преподавать в американском университете[141] лучше, чем заниматься чем-то другим; его явно мучило сознание того, что он не нашел для себя ниши в английской академической жизни. Не понимаю, почему англичане такие неблагодарные и капризные; Дейви напомнил мне персонажа из пьесы Уэбстера, находящегося до такой степени во власти смутных теней, кровной мести, темных потоков подсознания, что непонятно, что он чувствует на самом деле.

26 ноября

Наш последний день здесь; Уилли Абрахамс устраивает нам небольшую автомобильную прогулку вдоль южного побережья. Что ж, скажу я, счастье, что есть на свете гомосексуалисты; не возражаю против их энтузиазма, злобы, субъективности мышления, разговоров о себе любимом и упоминания громких имен вскользь. Возможно, в Англии я не смог бы терпеть Уилли и Питера Станси, но здесь они как оазис в пустыне. Поездка была ужасной, побережье изгажено плодами свободного предпринимательства, беспорядочным строительством. Заехали в горы, потом вернулись в Хиллсборо. Уилл и Питер пишут книгу об Оруэлле, вопреки желанию Сони Оруэлл[142]. Будущей весной они едут в Англию, где намереваются завершить эту работу. Не представляю, как другие писатели умудряются вести такую активную литературную жизнь, столь не похожую на мою, в которой приоритет отдан сочинительству. Завидую этому.

В Хиллсборо. Приходит Стански — он преподает историю викторианской и современной Англии. Чем-то похож на Исайю Берлина — тоже интеллектуал со своеобразной фонетикой: некоторые гласные произносит как невероятные трифтонги, и это звучит ужасно. Домашний уклад ученой пары нас забавляет, они действительно счастливы вместе; принимаем их приглашение и едем в замечательный итальянский «семейный» ресторан где-то в стороне от Коламбус-авеню. Бесконечная смена блюд — возражения не допускаются. Но это, скорее, в английском духе — не в американском. Этот вечер мне понравился больше, чем любой другой, проведенный в Америке.

В полночь вылетаем в Англию.

Америка, я оплакиваю тебя.

28 ноября

Просыпаюсь в Хемпстеде. За окном сыплет снег — холодная, маленькая, промозглая Англия. Днем поехал в Ли-он-Си, поехал один. Элиз трудно там находиться, мне тоже стало неуютно уже на следующий день. Для них ничего теперь не существует помимо крошечного семейного мирка. По-моему, неправильно думать, что все люди существуют в одном и том же времени. В Ли, как и многие в Лайме, живут словно время остановилось где-то между 1929 и 1939-м. Умерла тетя Мэгги — как раз перед моим приездом. В какой-то степени это придало духу отцу — ведь он пережил всех своих родственников. Слава Богу, он сохраняет здравый ум.

29 ноября

Ждал на Чокуэлл-стейшн поезд на Лондон. Смеркалось. В зале ожидания я был один — холодно, повсюду снег, высокие волны разбиваются о дамбу прямо под окном. Сан-Франциско на другом конце света. Монтескье был прав, когда говорил: все определяет климат.

В Калифорнии я все время старался удержать ускользающее сравнение — Египет, конечно, он. Вот откуда ощущение повсеместного распада. США — это Рим; Калифорния — место, где подлинный Рим заканчивается, растворяясь в александрийских культах, грандиозных иллюзиях и роскоши декадентского имперского Рима. В Калифорнии царит страх смерти. Настоящий губернатор штата — Танатос, а не пользующийся дурной славой Рейган. Вот почему там много экстравагантных религий и философий; все это безудержная погоня за разного рода чувственными наслаждениями. Они все там медленно умирают, и умирают некрасиво.

Любопытная черта: во многих американских рецензиях сквозит удивление, что «Любовница французского лейтенанта» — роман одновременно развлекательный и серьезный. Думаю, это побочный продукт гибели религии. Роману, наряду с другими формами искусства, приходится играть роль проповеди. Таким образом, серьезное произведение литературы или искусства определяется большим количеством страниц (или объемом), тусклостью, сосредоточенностью на себе и т. д.

В счастливом мире искусства не будет. Я слишком часто сбегаю в воображаемую действительность. В счастливом же мире хватит и живого опыта.

30 ноября

В Лайме. Здесь теплее, чем в Лондоне. Нет снега. Cobaea все еще в цвету, распустились зимние ирисы (двадцать растений на одном месте), продолжает оставаться зеленым артишок. Я мог бы здесь жить в одиночестве целый год, не меняя климата. Покой, море; кулики, мирно пощипывающие на закате семена морского лука.