Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья

• Название: Стальная эскадрилья
• Автор: Леонид Жолудев
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Осень в Белоруссии в этом году выдалась непогожей. Из-за низкой облачности и плохой видимости мы действовали в основном небольшими группами, скомплектованными из наиболее подготовленных экипажей.

В перерывах между боевыми вылетами занимались вводом в строй молодого летного состава. Ребята, получившие в авиационных школах хорошую выучку, чувствовали себя уверенно в воздухе. В одном из тренировочных полетов меня и самолет буквально спас молодой штурман Шаповалов. При взлете с ограниченного по размерам аэродрома на высоте трех метров оборвался винт левого мотора вместе с редуктором. Машину резко бросило влево. Давление на правую педаль с каждой секундой возрастало, а тут еще под напором косого потока воздуха раскрылись капоты левого мотора. Теперь, чтобы удержать машину от сваливания на крыло, пришлось переставить обе ноги на правую педаль. Спасение было в одном: немедленно убрать шасси. Но рвущийся из ладоней штурвал можно было удерживать, только намертво зажав обеими руками, и я не мог даже нажать кнопку СПУ для передачи команды штурману.

Молодой штурман младший лейтенант Шаповалов правильно оценил сложившуюся обстановку. Не дожидаясь распоряжения, он сам убрал шасси и тем обеспечил благополучный исход полета. Срубив крыльями самолета несколько столбов и деревьев, мы приземлились на заснеженном поле. Через несколько дней машина благодаря усилиям технического состава была введена в строй. Шаповалов и в дальнейшем проявлял себя умелым и мужественным воином, был награжден несколькими орденами и медалями.

В ноябре из полка убыл один из его ветеранов С. Г. Браушкин. Он давно чувствовал себя неважно. Я замечал, что иногда Степан Григорьевич с трудом садится в кабину самолета, и неоднократно предлагал ему лечь в госпиталь на обследование. Но он все отнекивался, откладывал заботу о своем здоровье "до лучших времен". И вот у Браушкина приключилась язва желудка. Теперь он уже вынужден был поехать в глубокий тыл.

Расставались мы трудно: Браушкину не хотелось оставлять фронт, а мне, пусть даже на время, - терять близкого друга и падежного заместителя. Я не знал тогда, что дороги военной службы вновь сведут нас через 15 лот и Степан Григорьевич предстанет уже в новом качестве - квалифицированным штабным офицером.

Вскоре после того как уехал Браушкин, в полк из госпиталя вернулся Петр Андреевич Карпов. Настроение у него было далеко не веселое. У летчика ампутировали два пальца и часть ладони левой руки, и врачи запретили ему летать на боевых самолетах. Переубедить медкомиссию Карпову не удалось.

"Зачем же он вернулся? - подумал я. - На какую должность? "

Петр Андреевич не стал "темнить" и сразу же признался, что рассчитывает с моей помощью отстоять свое право остаться в боевом строю.

Я посоветовался с полковым врачом майором медицинской службы А. А. Корешковым. Он осмотрел Карпова с пристрастием, исследовал возможности его левой руки, как он выразился, "хватательную" способность оставшихся трех пальцев. Подумал, взвесил все, а потом решительно заявил, что, по его мнению, пациент может летать на чем угодно - "от метлы до ковра-самолета".

Сказочной авиатехникой нас, конечно, не снабжали, и я, ободренный заключением врача, решил полетать с Карповым, чтобы окончательно убедиться в его возможностях. Когда доложил об этом командиру полка, тот даже в лице изменился. Отругав меня за "гнилой либерализм" и "пустое фантазерство", он категорически запретил даже говорить о допуске инвалидов к полетам.

Тогда я надумал обратиться к комдиву - генералу Сандалову. Ведь речь шла пока только о проверке возможностей летчика; никто и ничем не рисковал. Теперь у нас было достаточно учебно-боевых самолетов с двойным управлением.

Благоприятный случай подвернулся буквально на следующий день. Генерал Сандалов прилетел к нам проверить, как идет подготовка молодых летчиков. Я как раз руководил полетами. Комдив ознакомился с плановой таблицей н попросил рассказать, что у нас нового, каковы планы, нет ли вопросов.

Мы любили генерала за то, что он хорошо и часто водил группы в бой, умел просто и задушевно говорить с подчиненными, был требователен и справедлив. Я тут же доложил о возвращении в полк Карпова, о его прежних боевых заслугах, дающих право на более внимательное к нему отношение. А потом изложил план индивидуальной летной подготовки. Меня горячо поддержал Корешков, появившийся на старте в самую нужную минуту.

Командир дивизии проявил живейший интерес к судьбе летчика. Взвесив все "за" и "против", он разрешил мне проверить Карпова, а затем поступать по моему усмотрению, сообразуясь с выявленными результатами.

Наутро сияющий от счастья Петр Карпов занял место в кабине учебно-тренировочного самолета. Даю ему разрешение на взлет, "мягко" держусь за штурвал. Уверен, что человек, с таким трудом добившийся желанной цели, не подведет. И не ошибся. Достаточно сказать, что уже через полмесяца мой подопечный был назначен командиром звена и с исключительным умением водил его в бой.

К декабрю, когда наши войска освободили уже около шестой части территории Белоруссии, на фронте наступило затишье, но именно такое, которое, как говорят, предшествует буре. Обе стороны готовились к решающим сражениям 1944 года. Нам было ясно, что зубы у фашистского зверя, хотя он и огрызается, уже изрядно притупились, его бесславный конец не за горами.

После отъезда на лечение Браушкина моим заместителем назначили капитана Алексея Алексеевича Сотникова. Было ему уже лет за сорок, и, честно говоря, я сначала испытывал неловкость, давая ему какое-нибудь указание. К тому же он считался летчиком экстра-класса, в строю летал как припаянный к ведущему, почти без зазоров. Это, конечно, импонировало молодым летчикам, создавало вокруг капитана радужный ореол. Странно, однако, что при таких редких способностях сам Сотников водить группы не любил, а как выяснилось немного позже, и не умел. Все у него получалось резко, угловато. Пожалуй, за таким ведущим, как сам, он не удержался бы в строю и минуты.

Обладал мой заместитель и еще одной странностью: взлетал на Пе-2 с трех точек, отрывал самолет на предельно малой, просто недопустимой скорости. Только какое-то чудо всякий раз помогало ему выдерживать машину в нескольких сантиметрах от земли, пока она не начинала слушаться рулей. Откуда взялась эта привычка - неизвестно.

Пытался я было воздействовать на Алексея Алексеевича, убедить его, что нельзя так рисковать, издеваться над самолетом, игнорировать аэродинамику. Терпеливо рисовал схемы, делал расчеты, показывая, что, пренебрегая законами физики, летчик становится игрушкой в руках случайностей.

Ничего не помогало. Сотников продолжал делать по-своему. В конце концов я махнул на него рукой - пусть летает, как может. Ведь получалось же у него до сих пор, может быть, повезет и дальше! И жаль, что не смог я тогда настоять на своем, не сумел, в конце концов как командир, заставить подчиненного четко выполнять указания. А жалею об этом вот почему.

Вскоре я стал замечать, что "почерк" моего заместителя, причем не весь, а самый сомнительный его завиток - манера взлета, стал достоянием молодых летчиков. Теперь ту работу, которую раньше проводил только с Сотниковым, пришлось вести с другими подчиненными. Довольно скоро все внешне пришло в норму, но тут вдруг выяснилось, что случившееся - не самодеятельность подчиненных, а результат активной методической деятельности моего заместителя. Иначе говоря, он внушал молодым авиаторам, что с него стоит брать пример. Нарушение единства обучения было нетерпимо, а в данном случае и чревато весьма серьезными последствиями. Я вынужден был поставить перед командованием вопрос о переводе очень талантливого, но крайне недисциплинированного летчика и, прямо скажем, безответственного командира в другую часть.

Мои аргументы сочли убедительными, просьбу удовлетворили. Сотникова направили в другой полк и назначили командиром эскадрильи. И там же вскоре он погиб при взлете с большой бомбовой нагрузкой, допустив на выдерживании почти неуловимую для глаза ошибку.

И что бы там ни было между нами, меня и сейчас охватывает чувство горечи, когда вспоминаю об этом, в общем, хорошем человеке, храбром воине, летчике с большими задатками, ставшем жертвой собственного упрямства, нежелания прислушаться к голосу разума. Да, право, один ли он был таким, и только ли в то далекие годы слушались подобные катастрофы?

Том временем у меня появился новый заместитель - старший лейтенант Валентин Филиппович Островский. В технике пилотирования он уступал Сотникову, и, пожалуй, довольно значительно. Но зато как помощник, как правая рука командира он проявил себя с самой лучшей стороны.

Его военная судьба складывалась не совсем счастливо. Уже в 1941 году при выполнении боевого задания над линией фронта вражеский снаряд угодил в бомболюк. Бомбы взорвались, и на высоте около двух километров самолет рассыпался на мелкие части. Штурман и стрелок погибли, а Островского паши солдаты нашли в глубоком снежном сугробе без сознания. Парашют был при нем, но... не раскрытый, в ранце. "На память" о том редчайшем событии у летчика остался неустранимый вывих ноги. Но вывихнуть ногу можно, споткнувшись и на ровном месте, а здесь - два километра неуправляемого падения! Островского можно бы поздравить со вторым рождением, а он - в прошлом классный футболист - больше всего, кажется, переживал, что теперь нельзя будет делать резких движений. В воздухе старший лейтенант чувствовал себя, как когда-то на футбольном поле: при атаках вражеских истребителей маневрировал умело, подставляя их под огонь бортовых пулеметов, А позже, рассказывая о воздушном бое, по футбольной привычке называл фигуры пилотажа "финтами" и "дриблингом", причем, как говорится, на полном серьезе.