Христина Кроткова - Белым по черному

• Название: Белым по черному
• Автор: Христина Кроткова
• Жанр: Поэзия
• Год: 1951

Христина Кроткова(1904–1965) — поэт, прозаик "первой волны" русской эмиграции. Сотрудничала с журналами „Новоселье“ и „Новым журналом“. С 1945 г. работала переводчицей в Организации Объединенных Наций. В 1964 и и 1965 гг. приезжает в Россию, в последнюю поездку здесь ее и застает смерть.

Данное издание — единственный сборник стихов Христины Кротковой "Белым по черному" (Париж-Нью-Йорк, 1951)

Оцифровщик Андрей Никтин-Перенский. Библиотека "Вторая литература".

Раздел «Стихотворения разных лет» составлен из стихотворений, разысканных в сети и в бумажном издании отсутствует.

В рецензии на этот сборник один из видных литераторов Зарубежья, Ю. Иваск писал: "Есть неподкупная суровость в стихах Кротковой. Отсюда — резкость тона, отсутствие сладкозвучия. И именно в этом своеобразие ее поэзии.<…>Нелегко установить поэтическую традицию Кротковой. Но есть у ней сродство с Цветаевой и дальше — с Каролиной Павловой, сказавшей, что — поэзия «мое святое ремесло»."

---

ХРИСТИНА КРОТКОВА. БЕЛЫМ ПО ЧЕРНОМУ (Париж — Нью-Йорк,1951)

«Знаю: телу нужен воздух…»

Знаю: телу нужен воздух,
Быта чтит оно закон:
В меру усталь, в меру отдых,
Теплый дом, еда и сон.

Что же дать мне этой темной,
Невнимательной душе,
Непонятной, неуемной,
Замершей настороже?

«Потому что все-таки нам надо…»

Потому что все-таки нам надо,
Чтоб хоть кто-нибудь да слышал нас,
Чтоб тоску помученного взгляда
Человеческий бы встретил глаз.

Потому что не для крови свежей
Был задуман первозданный снег.
Потому что хочет правды здешней,
Нескончаемой вовек,
Неприявший злобы, неутешный,
Уязвленный человек.

БАЛЛАДА О МАЯКЕ

— На острове, — не спрашивай, я не отвечу, — там, на острове,
На диком острове стоял маяк, и свет,
Надежный, честный свет горел всю ночь. Всю ночь кричали чайки
Над диким светом, рассекавшим честный мрак.

Нет, не перебивай. Всю ночь смотрел матрос,
А ночь была, как день — бессмысленно отчетливой,
И он смотрел всю ночь, всю жизнь в глаза вложив,
На этот честный, чистый, четкий свет,
Идущий, понимаешь? — прямо к сердцу

Из где-то медлящей страны обетованной:
С лесного, дикого, заброшенного острова,
С забытого, пустого маяка.

«Еще один официальный день…»

Еще один официальный день,
Еще одна неизданная ночь, —
Все тот же испещренный черновик.

Свой собственный неузнанный двойник,
Сквозь беды, неприкаянная тень,
Я, спотыкаясь, рвусь подальше, прочь.

Не знаю, что себе и пожелать —
Землетрясенья, подвига, вериг
Иль попросту шальной автомобиль.

Иль воздуха, спокойствия. Любви ль.
А, может быть, достаточно стоять
И долго слушать в парке детский крик.

«С своим отчаяньем, с своей бессонницей…»

С своим отчаяньем, с своей бессонницей
Каждый как-то справляется:
Кто может — уходит, кто может — сторонится,
Кто — в прятки с собой играется.

Протяжное утро дорогой невзрачною
Клубится, туманится, стелется.
Бредут по ней сонные, тихие, жвачные,
Зевают, крестятся, бреются.

«Кому ты нужен…»

Кому ты нужен,
Мой бедный пес?
Шершав снаружи,
Внутри бескост.

До ласки падкий,
Тоской не зли,
Не стой на лапках
И не скули.

Случайно гладит
Судьбы рука,
Лишь скуки ради —
Слегка, слегка.

Не вой на стуже,
Не тычь свой нос.
Кому ты нужен,
Мой бедный пес?

«Горький воздух, жесткий и нелепый…»

Горький воздух, жесткий и нелепый,
Горла поперек встает комком.
Из камней, мне поданных на просьбу хлеба,
Я могла б построить дом.

Все ж стою, и жду, глаза потупив,
Чтобы спрятать их голодный блеск.
Люди беспощадны, жестоки и скупы,
И умеют обходиться без чудес.

Но еще жесточе в каждоночном мраке
Вопросительная мается тоска.
И в который раз, в котором страхе
Вновь протянута рука.

«Зачем: не как орех, не твердой скорлупой…»

Зачем:
не как орех, не твердой скорлупой,
А беззащитной мякотью наружу?
Бросаясь в омут прямо головой,
Свое прекраснодушье я нарушу.

Самоучитель жизненной борьбы
Я прохожу подряд, за словом слово.
Заданье — отстреляться. Цель — рабы
Да будут полноправны в мире новом.

Вцепляюсь в сталь надежных аксиом,
В железо и бетон логичных построений,
Беру за бастионом бастион,
Ловлю за откровеньем откровенье.

Кусаются? Кусайся. Жалят? Жаль.
Борись за хлеб, за право на улыбку,
На жалость, на раздумье, на печаль,
За право на усталость и ошибку.

Самоучитель правильно сказал:
— Меняй свое мгновение на вечность.
Рази врага! Наотмашь! Наповал!
За духолюбие! За человечность!

ПАМЯТИ ПОЭТА В. КОЗЛОВСКОГО

Я не знаю, где ты прожил детство —
За Уралом или на Десне,
Где ты принял русское наследство,
Придружился к северной весне.

Но за годы жизни на чужбине
Ты к чужому слову не привык.
Громче с каждой новой годовщиной
Крови предков слышал ты язык.

И вдали от керженских просторов
Проходил бесплодно день за днем
В бесконечных шумных разговорах,
В молчаливых думах о своем.

Вырванное с корнем поколенье!
Умерло, рожденное без слов,
Все неповторимое волненье
Лучших, ненаписанных стихов.

СУМАСШЕДШИЙ МУЗЫКАНТ

Сошедший с ума музыкант
Все ищет замолкшую музыку.
Она затерялась,
Ее невозможно найти.

С растущей тревогой
Он бродит один по улицам,
Подолгу стоит на углах,
Не зная, куда повернуть,
Как перейти.

Рассеянный, растерявшийся,
Не может найти себе места.
Он нюхает ноты,
Он трогает струны.
У пыльного стоя окна, —

Откуда единственный вид
На крыши Парижа, —
Барабанит в тоске по стеклу.

Она, ведь, была,
Вот здесь, в этой комнате.
Заглядывает под кровать,
Достает записную книжку,
Просматривает адреса.
Удивительно. Непонятно.
Он знает прекрасно:
Она ведь…

Осторожно подкравшись,
Он смотрит в спокойное зеркало.
Нет, это не музыка,
Это просто небритая морда.

— Будьте добры,
Как мне пройти к вокзалу? —
Он церемонно
Приподнимает помятую шляпу
(Она висит неподвижно
На вешалке, у дверей).

— Благодарю вас.
Отрежьте мне фунт колбасы
И полфунта Чайковского. —

Часы безумно спешат,
На них без пяти двенадцать,
Он должен бежать.

Он должен найти убежавшую музыку,
Он просто не может без этого жить.
Он места себе не находит,
Он ходит и ищет.

Он потерял свою музыку,
Он просто не может жить.
(Как будто для этого
Надо сойти с ума).

«Ты тоже из таких — из одиноких…»

Ты тоже из таких — из одиноких,
Задумавшихся тяжко над собой,
Из несогласных, диких, однобоких,
Чья жизнь — раздумья медленный запой.

Из меченных несчастьем, неумелых,
И неумеющих, и нехотящих жить,
Из уязвленных знаньем, онемелых
И научившихся лишь одному — щадить.

Помочь нельзя. Дай руку мне, — и страстно,
И с исступленным вдохновеньем лги:
— Жизнь платит явные свои долги!
— Смерть не разлучит нас! Любовь прекрасна!

«Я поздней осени люблю голубоокость…»

Я поздней осени люблю голубоокость,
Ее рассеянность, ее жестокость,

Ее боязнь сантиментальных драм
И откровенный холод по утрам.

Ничем не соблазнив, поблек багрянец щедрый,
Ни в чем не убедив, смирились, стихли ветры.

Осталась только голая фактичность —
Над схемой рощ заката лаконичность.

В уже ненужной роскоши убранства
Лежат опустошенные пространства,

Одухотворены и преображены
Заслуженным покоем тишины.

«Солнце печет, а в тени свежо…»

Солнце печет, а в тени свежо.
Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

Весело мчаться в шумной погоне —
— Я догоню, или он догонит? —
Солнце печет, а в тени свежо.

Весело мчаться в шумной погоне,
Но у окошка сидеть — спокойней.

Ждать хорошо, и не ждать хорошо.

«Потеряно любимое кольцо…»