Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн

• Название: Моя жизнь с Гертрудой Стайн
• Автор: Элис Токлас
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906823-81-6

В течение сорока лет Элис Бабетт Токлас была верной подругой и помощницей писательницы Гертруды Стайн. Неординарная, образованная Элис, оставаясь в тени, была духовным и литературным советчиком писательницы, оказалась незаменимой как в будничной домашней работе, так и в роли литературного секретаря, помогая печатать рукописи и управляясь с многочисленными посетителями. После смерти Стайн Элис посвятила оставшуюся часть жизни исполнению пожеланий подруги, включая публикации ее произведений и сохранения ценной коллекции работ любимых художников — Пикассо, Гриса и других. В данную книгу включены воспоминания Э. Токлас, избранные письма, два интервью и одна литературная статья, вкупе отражающие культурную жизнь Парижа в первой половине XX столетия, подробности взаимоотношений Г. Стайн и Э. Токлас со многими видными художниками и писателями той эпохи — Пикассо, Браком, Грисом, Джойсом, Аполлинером и т. п.

---

Мари жила в самом конце улицы Фонтэн. Мы увидели всего две комнаты, напоминавшие монастырские кельи — белый цвет, исключительный порядок, никаких украшений, за исключением нескольких рисунков Мари. Мари попросила мать показать нам свои вышивки. В основном обезьянки. У Мари была слабость к обезьянам. Позднее у нас были обои, сделанные по рисунку Мари — там были обезьяны на дереве, прыгающие с одной ветки на другую.

Фернанда вела себя весьма прилично и тихо, чтобы угодить Мари и ее матери. Керолайн сидела с открытым от удивления и удовольствия ртом при виде, как все устроено в такой маленькой квартире. Мари и мать угостили нас очень приятным чаем. Мари, видимо, пришлось наведаться в хорошую кондитерскую по ту сторону реки.

История жизни матери Мари довольно необычная. В юности у нее был роман, по слухам с префектом дю Норда. Она же была родом из Савойи. Со времени рождения Мари, мать не видела ее отца. Не встречалась она впоследствии и ни с каким другим мужчиной. Поэтому, когда они поселились в Париже, ни одному мужчине не дозволялось быть в квартире. Мари этой идеи не разделяла.

Накануне отъезда Керолайн в Америку Гарриет предложила: «Мы должны взять Керолайн в какой-нибудь ресторан и угостить ее отменным французским обедом». Так мы и поступили, зайдя в ресторан в нашем районе. Когда Гарриет начала заказывать, я заметила, что она заказывала для Керолайн блюда, хорошо известные в Америке: холодный лосось — деликатес во Франции, но не в Калифорнии, кукурузу целым початком. Бедная Керолайн ужаснулась, поэтому мы перезаказали другие блюда, отменив заказ Гарриет.

Я провожала Керолайн к поезду и по дороге сказала: «Дорогая Керолайн, ты должна позаботиться, чтобы Гарриет, посетив Америку, не вернулась обратно в Париж. Уже договорено, что я переберусь к Гертруде и Лео на улицу Флерюс». «Я подозревала это, — сказала Керолайн.

— Можешь на меня положиться». После чего она меня поцеловала, и я посадила ее на поезд.

Не знаю, как она это сделала, но Гарриет, вернувшись в Америку с семьей Майка Стайна, написала вскоре, что мне следует сдать квартиру, а картины, особенно картину Матисса «Женщина с голубыми глазами» и небольшой пейзаж Гэрри Фелана Гибба тщательно упаковать и отослать ей, поскольку она, вероятно, останется в Калифорнии. Когда я сообщила мадам Бугеро, хозяйке квартиры на Нотр Дам де Шам, что заплачу за квартиру до весны, а картины, как и мебель, будут отправлены в Сан-Франциско, она яростно запротестовала: квартиру невозможно оставлять пустой, по закону я должна оставить квартиру меблированной. Я посоветовалась с home d’affaires[39], он обещал встретиться с ней и устроить все в соответствии с моим намерением. Что и сделал.

Лео помог мне составить письма юристу, чтобы я ясно объяснила что хочу. И после этого переехала на улицу Флерюс, где мне отвели маленькую комнатку, которую мы позднее называли salon des refuses[40]. Там я провела эту зиму и следующую, не так уж некомфортабельно. По утрам я печатала, а во второй половине дня Гертруда и я навещали друзей.

Мы как-то посетили с Милдред Олдрич ресторан на Монпарнасе. Когда уходили, Милдред заметила за столиком двух мужчин. Она показала в их сторону и сказала: «Девушки, идите ка сюда, я хочу познакомить вас с моими друзьями». Когда мы подошли к столику, где они сидели, Милдред представила: «Роджер и Генри, это Элис и Гертруда». Она не знала их фамилии, она звала каждого по имени. Эту привычку она выработала, имея дело с театром. Так началось знакомство с Роджером Фраем и Генри МакБрайдом, которое продолжалось долгие годы.

Генри МакБрайд был одним из первых нью-йоркских газетчиков, кто придал известность Гертруде в связи с картинами и ее произведениями. «Смейтесь, коль хотите, — говорил он своим противникам, — но смейтесь вместе с ней, а не над ней».

Гертруду в то время занимало происшествие с Сильвией Панкхерст, которую арестовали за ее активные действия в поддержку права женщин голосовать. Мисс Панкхерст обязали присутствовать на суде, когда тот начнется. Она сказала: «Я буду там», но не появилась. Когда суд начался, она находилась в другом месте. И заявила: «Это и было место, где находится „там“».

Частенько встречалась Грейс Лонсбери, давняя знакомая Гертруды со времен учебы в университете Джонса Гопкинса. Она была близкой подругой двух других подруг Гертруды. Гертруда полагала, что ее появление ничего не означает[41].

Она была маленькой и не такой уж посредственной, по своему забавной, считала себя специалистом по греческой культуре, писала пьесы по греческой истории. В юности она приехала в Париж и влюбилась в Жана Кокто. В обществе тех лет за ними укрепилась слава талантливых детей. Ее пьесы ставились в полупрофессиональных коллективах, и она получала полное удовлетворение от этого.

Грейс Лонсбери интересовала меня, но Гертруда находила ее утомительной. В те дни она жила в квартире на улице Буассонад, выкрашенной в модный тогда черный цвет. Она относила себя к эстетам и гурманам. Затем Грейс переехала вместе с красавицей Эстер Суайсон в очаровательный павильон на улице д’Асса. Эта Эстер основала Общество поддержки старых людей. На улице она кланялась пожилым джентльменам, что льстило и доставляло им удовольствие.

У миссис Юджин Поль Улльман мы встретили испанскую инфанту Юлялию. Инфанта обладала типичным испанским голосом, только с королевским оттенком. Он совсем не был хриплым, и когда она звала свою фрейлину, звучал захватывающе. Она была сводной сестрой инфанты Изабеллы, с которой мы встречались в Пальма де Майорка, но обе были непохожи.

Миссис Улльман привела Инфанту на улицу Флерюс, чтобы познакомить с Гертрудой и коллекцией картин. Когда ее привели во двор, Инфанта повернулась к миссис Улльман и спросила: «Куда вы меня привели? Что это за место?». Пришлось ее успокаивать, что это не засада.

Мы встречались с Инфантой несколько раз у миссис Улльман. Через несколько лет, уже после войны я делала покупки на улице де ля Пэ (Гертруда оставалась в машине), и неожиданно оказалась напротив Инфанты. Я немного замешкалась, не зная как себя вести по этикету. Должна ли я представиться или безмолвно пройти мимо? Но она мгновенно, несмотря на промежуток в четыре военных года, признала меня: «Здравствуйте, мисс Токлас. Как поживает мисс Стайн?». Я сказала, что она сейчас в машине и чувствует себя вполне хорошо. «Я приду навестить вас», — сказала она.

Однажды вечером Лео привел Пикассо в свою студию. Когда он отпустил Пикассо, тот в ярости заявился к нам: «Он не оставляет меня в покое. Ведь он сам сказал, что мои рисунки важнее Рафаэлевских. Почему он не может оставить меня в покое с тем, что я делаю сейчас?». Лео разошелся, как и Пикассо, и, придя, хлопнул дверью, что соединяла две комнаты. Это стало началом расхождения Лео и Гертруды — его отношение к творчеству Пикассо и к ее творчеству. Когда Лео пришел объяснить свою позицию подробнее, она швырнула книги на пол, чтобы прервать его.

Летом Гертруда, Лео и я отправились в Каса Риччи. Гертруда работала, а я болтала с Маддаленой, кухаркой, об итальянской кухне и способах приготовления пищи. Ее дочь, Евгения, помогала и обслуживала нас за столом.

У Гертруды исписалась авторучка, и она выбросила ее в мусорную корзину. Маддалена подобрала и спросила: «Можно мне взять ее и отдать жениху Евгении?». Маддалена объяснила, что он работает в почтовом отделении и будет счастлив иметь авторучку.

Мы с Гертрудой предприняли короткую поездку в Рим. Там ей приглянулась очень изящное черное блюдо в стиле Ренессанс, которое я нашла у ловкого торговца антиквариатом, искавшим старинные ковры для Пирпонта Моргана. Я спросила, продается ли блюдо, он ответил, что будет рад, если мы станем его владельцами и упомянул цену. Гертруда кивнула мне, давая знать, что мы согласны. Мы тщательно обложили блюдо соломой и поместили в деревянный ящик. Я привезла его во Фьезоле. Там мы открыли ящик и осторожно поместили блюдо в высокий комод, где оно находилось в безопасности. И Гертруда и я попросили Маддалену не трогать блюдо.

На следующее утро Маддалена принесла кофе Гертруде в спальню, а у Гертруды случился приступ икоты. Маддалена в спешке оставила комнату, но вернулась назад, рыдая: «О, синьора, я только что уронила черное блюдо на пол, и оно разлетелось на мелкие кусочки!». Мы весьма расстроились, а Маддалена, заметив, что от испуга икота пропала, сказала: «О, синьора, я сказала так, чтобы вылечить вас, ничего не случилось с тарелкой».

Лето мы провели отлично, хотя были заняты. Гертруда работала и встречалась со своими флорентийскими друзьями. Среди них была и Мейбл Додж. Ее к нам в Париже привела с год тому назад Милдред Олдрич, чтобы познакомить с Лео и Гертрудой. Мейбл Додж жила на вилле Курония в Арцетри, в которой ее второй муж, Эдвин Додж, архитектор, очень искусно переделал огромную гостиную.