Георге Георгиу - Возвращение к любви

• Название: Возвращение к любви
• Автор: Георге Георгиу
• Издательство: Литература артистикэ
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1987

Первая книга романа-дилогии называется «Весенний снегопад», вторая носит название всей дилогии — «Возвращение к любви». Действие романа происходит в современном молдавском селе в период больших перемен социального и психологического характера. В центре повествования — крупный организатор, сильная личность, генеральный директор агропромышленного объединения Максим Мога. Вернувшись туда, где прошла юность, Максим вновь обрел и любовь, и жажду полнокровной жизни.

---

— Ну, что еще скажете? — хмуро спросил Мога.

— Может быть, вы направите его на путь истинный… Ведь он наш первенец.

— Я же сказал, пошлите его ко мне!

— Милуш здесь, в коридоре, Максим Дмитриевич, — осмелела женщина. — Я привела его с собой… Сказала, что это вы велели.

— Прекрасно! — Мога позвонил.

Вошел дед Костаке.

— Есть здесь кто из шоферов?

— Горе. Моет машину.

— Позови его. Да и Милуша тоже.

Через минуту появились оба — Горе и Милуш.

— Слушай, Горе, посади сейчас этого молодца в машину и отвези его в Кишинев, в институт, — приказал Мога. — Ясно?

— Ясно, — ответил Горе, хотя ему не было ясно, почему этого сопляка надо катать на машине — чем ему плох автобус? — но приказ есть приказ, и он кивнул Милушу: — Пошли!

Парень растерянно поплелся за ним.

Мать Милуша, не ожидавшая таких решительных действий, — ей хотелось, чтобы сын побыл дома денек-другой, — испуганно взглянула на Могу и бросилась догонять сына. Но в дверях задержалась и со вздохом сказала:

— Спасибо, Максим Дмитриевич…

Мога не ответил. Он снова склонился над газетой:

«…появилась молодая женщина и смущенно остановилась на пороге.

— Смелей, Тудора, — ободрил ее председатель. — Случилось что?

— Да, вернулся из армии мой муж…

— Знаю, должна радоваться, — улыбнулся Максим Дмитриевич…

— Вот мое заявление, может, дадите мне небольшой аванс… Купить мужу новый костюм.

— И в этом вся беда? — Председатель взял ее заявление, начертал резолюцию и вернул женщине. — Пойдешь к кассиру и получишь деньги…

— И как вырастают на военной службе эти мужчины! — Женщина с удивлением покачала головой и вышла.

Так начался рабочий день председателя…»

Так фактически начался рабочий день всего села, подумал Мога. Тон статьи стал раздражать его.

Да, побывала у него Тудора, приходили и другие, ибо не было в Стэнкуце человека, который не переступал бы порог этого кабинета… А его обязанностью было принимать их, выслушивать жалобы и заботы, кого-то наказывать, кому-то помогать… Оттого, что в статье все выглядело в таком розовом свете, Мога почувствовал себя неудобно. Он вспомнил, как прогнал из кабинета Кирилла Гырнеца, шофера, — схватил его за шиворот и вышвырнул в коридор… Гырнец возил кукурузу с поля в амбар и одну машину разгрузил у себя во дворе. Мога заставил его отвезти кукурузу в колхозный амбар, а затем снял его с машины и послал работать на строительство нового здания для сушки табака. «Целый год будешь таскать камни! Все!» — вынес он ему свой приговор.

«Почему Будяну не упомянул об этом?» — спрашивал себя Мога, ведь он рассказывал ему этот случай у себя в кабинете.

«А может быть, написал?»

«Поле встретило его мягким и веселым осенним солнцем… Посевы дружно всходили и простирались до самого горизонта, как огромная зеленая шаль, наброшенная на плечи земли…»

«Припоминаю, тогда был прекрасный день, но осень такая неустойчивая! Я ведь больше часа рассказывал ему там, у «зеленой шали», об упрямстве агронома Триколича, о работе наших механизаторов — об их героическом труде. Да, и он должен был написать обо всем этом в первую очередь, не боясь слова «героизм».

Мога всегда бывал недоволен похвалами себе, особенно когда речь заходила о его «исключительных способностях». Его конкретная работа и труд всех колхозников не вязались с тем ореолом исключительности, который охотно приписывали ему репортеры.

Он все же смотрел шире, глубже понимал поэзию труда, богатство человеческой души — и все это обогащало его самого. И ему было жаль, что именно это не умещалось в печатные слова. Сколько оставалось неотмеченным, незамеченным в повседневном борении людском, в треволнениях, усилиях его товарищей по работе…

А теперь вот и Будяну превозносит в таком тоне, будто сам он разбирается в людях лучше других, когда на самом деле ему еще учиться и учиться у этой неподатливой и прекрасной жизни!..

Мога припомнил, как стоя на «зеленой шали» — озимой пшенице, Будяну нагнулся, вырвал из земли несколько стебельков, поглядел на них с видом знатока и произнес:

— Это сорт «кавказская». Точно. Только он так буйно растет!

— Нет, это «одесская-5», — поправил его Мога.

Будяну изобразил огорчение:

— Вы отстаете от жизни, товарищ Мога. Сейчас вся страна высевает «кавказскую». Будущее за ней!..

Упомянул бы Будяну хоть вскользь об этом маленьком казусе, и Мога проникся бы к нему определенным уважением за его искренность.

В другое время Мога не стал бы так вчитываться в газетную статью. Обычно он пробегал глазами заголовки, кое на чем задерживал внимание, а затем забывал. Но сейчас он поймал себя на мысли, что, анализируя статью Будяну, думал о том, как он прожил в Стэнкуце эти годы. Как и вчера, когда он возвращался из Кишинева, стараясь воскресить, как на экране, эпизоды своей жизни.

«В возрасте двадцати лет Мога закончил педагогическое училище и был направлен учителем в село Пояну… Через два года этот энергичный юноша, жизнерадостный, общительный, был избран в руководство районного комсомола…»

Могу вдруг охватила тоска по тем временам: они были прекрасны, как цветущая яблоня в лунную ночь, прекрасны и волнующи. В такую пору чувствуешь себя всемогущим, как сказочный богатырь рядом с Косынзяной. Они шли пешком — он и Нэстица, — а гнедой тихо тащил за ними двуколку, довольный своим молодым хозяином, идущим рядом с девушкой, у которой волосы цвета воронова крыла. Они тихонько разговаривали, голоса их были еле слышны, и если останавливались, то гнедой замирал поблизости и начинал пощипывать траву на обочине дороги.

Нэстица была для Моги большой любовью и первой трагедией в его жизни. Родом из Пояны, она жила в домике по той же улице, где он квартировал, и они иногда встречались. Как-то в апрельские сумерки Нэстица шла от колодца с полными ведрами, а он взял их у нее и донес до ворот…

— Как тебя зовут?

— Настя… Нэстица Кэлиману…

Вскоре Максим сделал открытие, что самая сладкая вода в селе — в том колодце, откуда ее носит Нэстица.

Колодец Нэстицы…

Глубокие очи Нэстицы… Ее чистый поцелуй.

Печаль его и Нэстицы.

Как-то осенним лунным вечером дорога привела их как раз к винограднику Нэстицы.

— Погляди на луну, — сказала Нэстица, — она прекрасна, как невеста…

— Я возьму тебя на руки и понесу на эту луну!

Она вздохнула с болью и глубоким отчаянием.

— Родители выдают меня замуж. Через две недели свадьба…

— А ты? — он не мог поверить.

— Я не могу ослушаться отца.

— Тогда я украду тебя и увезу отсюда!

И сделал бы это, не думая о последствиях. Ничего ему не было нужно на этом свете, кроме Нэстицы.

— Это невозможно, Максим… Отец убьет меня, если я пойду против его воли… А мне хочется хоть иногда видеть тебя… Хоть издали…

Напрасны были все его настояния. Нэстица вышла замуж, а через три года умерла. В душе Моги ее образ остался на всю жизнь. После свадьбы Мога редко видел ее, большей частью случайно. Нэстица сторонилась его. И каждый раз он замечал, как она худеет, тает, как свечка… Угасла из-за тоски, из-за большой любви к нему… И было горько и больно ему…

Через несколько месяцев после смерти Нэстицы Мога уехал из Пояны…

Иногда Нэстица неожиданно появлялась перед ним, он видел ее как наяву, большие черные глаза всматривались в него с надеждой человека, у которого нет на этом свете никого более близкого. Больно было вспоминать ее робкую улыбку, едва освещавшую бледное лицо.

Смог бы Будяну написать о той их луне? Вряд ли! Это было так давно, что любовь уже стала казаться сказкой, легендой, а он, Мога, поседел, и воспоминания молодости вызывали бы только улыбку… Будяну еще не прошел через все, что познал Мога, и поэтому торопится ухватить то, что лежит на поверхности.

Мога встал из-за стола и медленно подошел к окну. Сквозь запотевшее стекло различался силуэт высокого обелиска, на белом мраморе выделялась высеченная из красного мрамора фигура молодого солдата. Позади, в нескольких метрах, обелиск опоясывали белые плиты с золотыми буквами — именами тех, кому не суждено было вернуться в родные края. Памятник возвели четыре года назад, открыли Девятого мая. Было много народу, много слез и цветов… И горящих свечей… В тот вечер Мога вышел из правления, проводив многочисленных гостей, и внезапно увидел вокруг памятника, на пьедестале, на гранитном поясе, между венками цветов множество желтоватых огоньков, мерцавших легким колышущимся пламенем, словно кто-то тихонько дул на огоньки. В первый момент Мога не понял, что это такое. Он пересек улицу, подошел и глазам своим не поверил: горели свечи! Десятки зажженных свечей! Две или три женщины, как тени, стояли молча, словно сторожили эти огни и не давали потухнуть.