Михаило Лалич - Облава

• Название: Облава
• Автор: Михаило Лалич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1969

---

Идут, жалуются, ругаются и в своих бедах на три четверти винят командира. Это он виноват, седой осел с бородавкой, учителишка истории, принесший с прошлой войны не одну медаль, чудак и безумец. Старик, а старости своей не признает; больной, а снисхождения не просит и в лазарет не ложится. Храбр от глупости; хорошо ездит верхом, любит бряцать оружием и выставлять себя напоказ, наслаждается, когда командует. Все бы можно было ему простить: и то, что наказывает за пустяки; и то, что воров видит издалека, точно всю жизнь провел в воровском притоне; и что всюду сует свой нос и не прощает ничего, что делается нечисто, — все это ему простили бы с легкой душой, не будь у него пунктиков, рассуждений и теорий, из-за которых он рассорился с начальством. Рассорился, и не желает ни каяться, ни исправляться; уперся на своем, а начальство за это гоняет его и в хвост и в гриву. Как только что понадобится — в первую голову посылают его; едва он там управится, снова на очереди он. Начальство рассчитывает, что таким образом они заставят его явиться с повинной головой, а он поднимает ее все выше. Так что бог знает, когда кончится этот спор. Им-то легко, и ему не так уж трудно — расплачивается батальон, а ему и горюшка мало: сидит себе на коне, закутанный в шубу, и не холодно, и ноги не устают. И даже если когда-нибудь придется погибнуть, то он уже старик, отжил свое, женщины его не интересуют, с женой развелся, жалеть не о чем…

Покуда они так думают о нем, майор Паоло Фьори, чисто выбритый, застыл в седле; он чувствует, как приятная струя холодного воздуха овевает ему виски, кончики ушей и затылок. Но только лишь это и приятно, все прочее из рук вон плохо. Глаза слезятся от холодного блеска снега — поэтому майор и не позволяет офицерам ехать рядом с собой, чтобы они не усмехались, видя, как он плачет. В коленях стреляет, болит желудок, а он сквозь постоянно набегающий на глаза туман смотрит на волнистое, покрытое снегом плоскогорье, на извилистую узкую ленту шоссе, пересекающую его, и на головной дозор, что скрывается за поворотом. Наконец взгляд его устремляется к горам. Ему показалось, будто они двигаются, толкают друг друга и, борясь, громоздятся друг на друга. «Хаос, — думает он, — был хаос и остался хаос. Что может тут человек, ничтожная вошь, горная или равнинная, которая умеет только ползать да ненавидеть все и вся, а погибая, оставлять после себя недолговечный след? Стоит лишь приподняться на цыпочки и увидеть чуть подальше носа, как заболит живот, подогнутся ноги, откажет зрение или разум. Природа хуже мачехи, шлепает по рукам, едва только попытаешься взять больше, чем тебе положено. И может быть, в этом есть своя целесообразность, потому что с какой стати убогая, двуногая ящерица, которая даже в своей норе не в состоянии навести порядок, посягает на чужие великие миры?

Нагромождения гор теряют свою реальность, становясь воплощением безнадежного беспорядка, неурядиц и повсеместной извечной борьбы людей и в мирное и в военное время, и в дивизии и в личной жизни. Люди ссорятся, ругаются, дерутся, защищаются, выцарапывают друг другу глаза, и не удивительно, что попадает и ему. Все его ненавидят: солдаты, потому что он офицер, офицеры, потому что он кадровик, кадровики, потому что в этом они видят для себя определенную корысть. Ведь проще и выгоднее ненавидеть его, чем стать объектом ненависти полковника Джулио Фоскарио, этого злыдня, который любит мстить и может мстить. Беды Фьори начались еще на школьной скамье, когда он угадал в Фоскарио шарлатана, который с успехом овладевает иностранными языками для того, чтобы применить свои способности на более широком поприще, обмануть как можно больше людей, да так, чтобы во второй раз с ними не встретиться. Только с Фьори он встретился снова, здесь, на войне, которая смешала все, и Фьори вскоре понял, что его школьный товарищ почти не изменился. К прежним наблюдениям прибавились еще кое-какие подозрения: Фоскарио трус (поэтому он так пыжится), крещеный еврей (поэтому он так ненавидит евреев) и английский шпион.

Это последнее подозрение возникло у майора Фьори при виде чрезмерной активности Фоскарио по оказанию всемерной помощи движению четников и их армии. Сторонник честной игры и классических способов ведения войны, Фьори не мог понять, что делается, а Фоскарио ему растолковывал.

— Обстоятельства меняются, а с ними и принципы. Человек должен постоянно приспосабливаться.

— Да, конечно, но до известных границ. Если их перейти, перестаешь быть человеком.

— Не важно, перестаешь или нет — главное, остаться живым.

— С этой лживой бандой в живых не останешься. Вчера они еще были вместе с коммунистами и убивали наших, а сегодня вместе с нами убивают своих, а завтра снова примутся за нас.

— Не наше дело рассуждать, что было вчера и что будет завтра. Главное: настоящий момент!..

Вероятно, Фоскарио располагал достаточно вескими аргументами, если с такой быстротой завоевал симпатии генерала, губернатора Цетинья и всех высших функционеров. По тому, как легко ему все удавалось, Фьори заключил, что аргументы его весьма осязаемого свойства, что-нибудь вроде английских фунтов, золота или другой какой приправы английской кухни, а о таких вещах при всей своей храбрости он не смел и заикнуться.

«Не восстать против этого, значит, быть предателем и подлецом. Но если я восстану, не имея доказательств, то окажусь в дураках. Меня поставят к стенке и продырявят в десяти местах мою шкуру, чтобы не было повадно тем, у кого даже есть какие-то доказательства…» Все это образовало в нем причудливую смесь страха, стыда и неудовлетворенной ненависти и доводило его до исступления. С ума он не сошел, а лишь совершил несколько необъяснимых поступков, которые полковник Фоскарио с деланным добродушием растолковал как следствие климактерического состояния. Коварный и насмешливый по натуре, Фоскарио заключил, что движение и свежий горный воздух лучше всего могут помочь выйти из этого состояния. Он посылал подышать воздухом Фьори и его батальон всякий раз, как четники просили о помощи. Задания были нетрудные, и дело заранее устраивалось так, будто четническо-итальянское сотрудничество возникло совершенно случайно. Батальон якобы без всякого уговора занимал определенную позицию и оставался на ней в виде преграды, заградительной стены или невода, в который другие загоняли то, что следует поймать, и вел себя так, будто убийства и поджоги, совершаемые на его глазах, нисколько его не касались.

За год с лишним такого сотрудничества майор Паоло Фьори волей-неволей познакомился с раскормленным Рико Гиздичем, хвастливым Груячичем, вечно пьяным Джёко Джёшичем, преподобным Алексой Брадаричем, хитрецом и ханжой, с Перхинеко и прочими четническо-милицейскими начальниками, кроме таинственного Юзбашича, который преднамеренно держался подальше от оккупантов, чтобы хоть для виду сохранить чистоту движения. После первых встреч с четниками Фьори пришел к убеждению, что это «содружество воров и убийц», возникшее в некоем югославском Синг-Синге, создано для того, чтобы на практике показать, что оно в состоянии натворить, если дать ему в руки деньги, оружие, людей и власть. Наблюдая, как возрастает мощь этого феномена, Фьори надеялся все же, что явление это временное, вызванное какой-то климатической девиацией — один из тех фантастических кривых путей, с которых обманутые людские массы все-таки сходят, лишь только прекращается действие неведомых высших сил. Порой ему казалось, что он замечает даже кое-какие признаки возвращения, но потом убедился, что все это, как и у него на родине двадцать лет тому назад, катит в том же направлении все дальше и дальше. Толкает их безымянная сила, — может быть, Судьба, а может быть, самое Зло — толкает в пропасть, откуда нет возврата, и непрестанно помогает им с земли, с моря и воздуха.

Днем помогают итальянские самолеты, бомбя определенные объекты, кромсая коров и женщин по всему Дубу и другим горным долинам, помогают и солдаты Паоло Фьори, занимая заранее подготовленные позиции; ночью помогает неприятельская сторона — английские самолеты доставляют снаряжение, боеприпасы и кто знает что еще. Днем их поддерживает итальянская печать, а ночью расхваливает английское радио. Помогает и тот, кто хочет, как Фоскарио, и тот, кто не хочет, как Фьори, и даже те, кто не ведают, что творят, как мусульмане, своей бессмысленной хлебной блокадой… Таким образом, в разгар войны, когда кругом стоял стон, одни четники распевали песенки. Идут убивать и поют; возвращаются окровавленные и опять поют, чтобы уж все до конца было шиворот-навыворот. За эту их песню, всегда одну и ту же, напоминающую гром военных барабанов дикарей, с которой они вторгались в еще не захваченные пределы, которая отдавалась эхом, бьющим в грудь, и восхваляла исконное скотство, майор Фьори ненавидел их больше всего. Ему казалось, что эта песня каким-то образом связывает дикарство прошлого и будущего, что в ней содержится какой-то сговор с будущим и, значит, угроза ему, его батальону, дивизии и нации. Он не знал содержания песни, не знал, есть ли вообще в этой песне слова и смысл, но чувствовал, что их вечное «ду-ду, ду-ду» хочет, не стесняясь, не выбирая средств во что бы то ни стало выжить, пережить всех и своими кровавыми кувалдами забить прочих. Когда им нужна помощь, думал Фьори, они умолкают и превращаются в ласкового теленка, который двух маток сосет, а получив ее и нажравшись, они рычат и воют от радости, превращаясь в свирепых волков… Может быть, виноваты не они одни, может быть, в молоке, которым они питаются, английском и итальянском, есть какое-то ядовитое вещество, которое превращает ягнят в волков…